Однажды секрет Темула открылся. Никто всерьез не осудил его. Однако все решили впредь никогда живых крыс Темулу не отдавать.

Но, вероятно, он понимал больше, чем думали люди. Когда мисс Кутпитья произнесла слово «крысолов», улыбка исчезла с его лица, и на нем появилось стыдливое выражение.

– Густадбольшиебольшиетолстыекрысы. Муниципальныекрысы. ГустадГустадтонущиеплавающиеныряющиекрысы. Курицабежалабольшойнож.

– Да, – сказал Густад. – Все хорошо. – Он никогда не мог решить, как лучше разговаривать с Темулом. Если не следил за собой, он невольно ловил себя на том, что сам начинает говорить все быстрей и быстрей. Надежней всего было использовать кивки и жесты в сочетании с односложными ответами.

Темул проводил его до квартиры, широко улыбнулся и помахал рукой на прощание. Дильнаваз, Рошан и мальчики ждали у двери.

– Веревка отвязалась от куриной ноги, – сказал Густад. – Хотел бы я знать, как это случилось. – Он многозначительно посмотрел на них. Мясник вернулся в кухню, на сей раз крепко держа птицу в руках, и глаза Рошан стали наполняться слезами. – Да, – сурово повторил Густад, – я очень хочу знать, как это случилось. Я купил дорогую курицу, чтобы отпраздновать день рождения и поступление в ИТИ, – и вот веревка оказывается отвязанной. Это что, такая форма благодарности?

Из кухни предательски донесся визг. Вытирая о тряпку нож, появился мясник.

– Хорошая курица, сэт, мясистая. – С почтительным поклоном он направился к Густаду.

Рошан разразилась рыданиями, и Густад прекратил свой допрос. Все четверо смотрели на него осуждающе, потом Дильнаваз пошла на кухню.

Две вороны с любопытством заглядывали в окно через прутья проволочной сетки. Их внимание привлекала бесформенная масса перьев и плоти на каменной плите возле крана. Когда Дильнаваз вошла, они истерично закаркали, расправили крылья, секунды две поколебались и улетели.

За несколько часов до званого обеда мисс Кутпитья, извинившись, отказалась от приглашения Дильнаваз, которое та сделала ей вопреки четким распоряжениям Густада. Мисс Кутпитья объяснила это так: в то утро, сев завтракать, она увидела в самом центре стола ящерицу, которая сидела неподвижно, нагло уставившись на нее и резко выбрасывая вперед длинный язык. И, как будто одного этого было мало, когда мисс Кутпитья, сорвав с ноги кожаную сапат[44], пришлепнула ящерицу, у той оторвался хвост и продолжал еще минимум пять минут извиваться и плясать по столу. Мисс Кутпитья сочла это очевидным предзнаменованием и не намеревалась в предстоявшие сутки и шагу ступить из дому.

Узнав об этом, Густад хохотал до упаду, пока Дильнаваз не пригрозила, что выключит плиту и прекратит свою стряпню.

– Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда придет твой придурочный Диншавджи, а курица будет сырой.

– Прости, прости, – сказал он, изо всех сил стараясь изобразить серьезную мину. – Просто я представил себе, как ящерица показывает Кутпитье язык. – Он постарался заняться делом, чтобы помочь с подготовкой к вечеру. – Где у нас гантия[45] и арахис к напиткам?

– Я их ношу у себя на голове, не видишь, что ли? – Она закончила мешать что-то на плите и со стуком шваркнула ложку на стол. – В банках, конечно, где же еще?

– Не сердись, Дильну, дорогая. Диншавджи очень славный человек. Только что вернулся на работу после болезни, все еще похож на fikko-fuchuk[46], выглядит как призрак. Ему пойдет на пользу наша компания и твоя вкусная еда. – Аромат басмати[47] наполнил кухню, когда она, подняв крышку кастрюли, достала рисинку и растерла ее между большим и указательным пальцами. Потом шлепнула крышку обратно, явно так и не проникшись большей симпатией к другу Густада.

Диншавджи пришел в банк за шесть лет до Густада. Теперь его непрерывный стаж составлял тридцать лет, о чем он часто, либо с гордостью, либо жалобно, в зависимости от ситуации, сообщал всякий раз, когда представлялся случай. Он был старше Густада, но это не помешало им стать добрыми приятелями. Между ними возникла связь, характерная для подобного рода учреждений: она подпитывалась и крепла с каждым днем в пику сухости и косности, свойственным банковскому бизнесу.

Густад нашел две банки и высыпал закуски в маленькие вазочки, прежде чем заметил, что у одной из них отбиты края, а на другой имеется трещина с едва заметными остатками чего-то коричневого. Не имеет значения, решил он, нечего суетиться, старый добрый Диншавджи – свой человек. А теперь что у нас с напитками?

В бутылке из темно-коричневого стекла сохранилось немного рома «Геркулес ХХХ». Последний подарок майора Билимории, сделанный незадолго до его исчезновения. Густад засомневался, стоит ли выставлять бутылку. Взял ее, наклонил, чтобы понять, много ли в ней осталось. Почти на два деления. Для Диншавджи хватит. Можно предложить ему на выбор это или пиво «Золотой орел». В морозильнике стояло три больших бутылки.

Из кухни Дильнаваз были видны буфет и бутылка с ромом.

– Вот кто должен был бы быть здесь сегодня вместо твоего глупого Диншавджи, – сказала она, указывая на бутылку.

– Ты имеешь в виду Геркулеса? – Он хотел обратить неприятную тему в шутку. Чертов Билимория. Надо было показать ей его письмо, а не прятать его. Тогда она поняла бы, какой это бесстыжий негодяй.

– Что за привычка всегда от всего отшучиваться! Ты прекрасно понимаешь, кого я имею в виду. – В дверь позвонили, громко и уверенно. – Ну вот, уже, – буркнула она и бросилась обратно к плите.

– Мы звали к семи, а сейчас семь. – Густад направился к двери. – Входи, Диншавджи, добро пожаловать! Сто лет проживешь – мы только что о тебе говорили. – Они обменялись рукопожатием. – Но ты один? А где же твоя жена?

– Неважно себя чувствует, яар[48], неважно себя чувствует. – По виду Диншавджи можно было сказать, что он чрезвычайно этим доволен.

– Надеюсь, ничего серьезного?

– Нет-нет, просто небольшая женская неприятность.

– А мы надеялись сегодня наконец познакомиться с Аламаи. Очень жаль. Нам будет ее не хватать.

Диншавджи наклонился вперед и прошептал, хихикая:

– Поверь: мне – ничуть. Приятно оторваться от домашнего стервятника.

Густаду всегда было интересно, насколько соответствовали истине обычные жалобы Диншавджи на свои семейные мучения. Он улыбнулся, стараясь не дышать, пока Диншавджи стоял, приблизив к нему лицо, но с облегчением отметил, что от вечно пораженных кариесом зубов друга исходил лишь слабый неприятный запах. Этот запах имел свой цикл, переходя от одуряющей вони к безобидному душку. В настоящий момент цикл шел по нисходящей. Разумеется, не было никакой гарантии, что в течение вечера он не обретет полную силу, если настроение гостя изменится. Случалось, Диншавджи приходил утром в банк со свежим дыханием, но оно портилось после какого-нибудь конфликта с надоедливым клиентом-жалобщиком. После такого инцидента, если мистер Мейдон, управляющий, взваливал вину на Диншавджи и отчитывал его, вонь тут же становилась невыносимой.

Не поддающийся лечению кариес Диншавджи успешно противостоял всем медикаментам, назначавшимся многочисленными врачами. Но безраздельно веривший в чудодейственные способности Мадхиваллы-Костоправа Густад уговаривал Диншавджи проконсультироваться у него. Проблемы ротовой полости, десен и зубов, в конце концов, тесно связаны с костями.

– Не бери в голову, яар. Главная моя костная проблема находится не во рту, а гораздо ниже, между ног. С моим домашним стервятником эта кость лишена тренировки. Увядает уже много лет. Твой Костоправ может это вылечить?