Все же в конце концов он сходил к Мадхивалле, заплатил за визит. Тот прописал ему смолистую секрецию какого-то дерева, которую Диншавджи должен был жевать трижды в день. Через неделю результат стал очевиден. Клиенты в банке больше не отшатывались от стойки в ожидании денег. Но однажды Диншавджи, с рвением жуя смолу, растянул лицевую мышцу. Боль была настолько жестокой, что ему пришлось на две недели ограничить себя жидкой пищей, а после того, как боль прошла, он отказался возобновлять «смоляное» лечение. Воспоминание о перенесенных мучениях пугало его куда больше кариесного рта. Так что его друзья и коллеги научились приспосабливаться к приливам и отливам дурного запаха, непредсказуемым, как колесо рулетки.

Проблема дурного запаха больше не смущала самого Диншавджи, его заботило только неудобство, которое он создает для окружающих.

– А можно поинтересоваться, где твоя жена?

– Заканчивает приготовления на кухне.

– Ой-ой, значит, я рано пришел.

– Нет-нет, ты как раз вовремя, – заверил его Густад.

Когда вошла Дильнаваз, Диншавджи галантно поклонился. Крошечные капельки пота блестели на его склонившейся лысой макушке. Рисунок волосяного покрова на его голове ограничивался областью над ушами и на затылке. Длинные пучки волос колосились также в ушах и в темных широких пещерах его внушительных ноздрей, откуда беззастенчиво вырывались наружу, также желая быть замеченными в общей массе.

Протянув руку, он сказал:

– Для меня большая честь быть приглашенным к вам на ужин.

Дильнаваз одарила его в ответ самой неприметной из своих улыбок. Он снова повернулся к Густаду.

– Кажется, последний раз я был здесь семь или восемь лет назад. Когда ты лежал в постели после несчастного случая.

– Девять.

– Густад говорил мне, что вы болели. Как вы чувствуете себя сейчас? – вежливо осведомилась Дильнаваз.

– Абсолютно замечательно, все в порядке. Взгляните на мой яркий румянец. – Диншавджи ущипнул себя за восковые щеки, как щиплют ребенка. На тонкой коже надолго остались следы от пальцев.

– Чаало![49] Пора выпить, – сказал Густад. – Что тебе налить, Диншавджи?

– Мне стакан холодной воды, бас[50].

– Нет-нет, я имею в виду настоящие напитки. Не спорь. Есть «Золотой орел» и ром.

– Ладно, раз ты настаиваешь, пусть будет «Золотой орел».

Пока Густад разливал пиво, Дильнаваз скрылась на кухне. Они уселись с бокалами в руках.

– Будем здоровы!

– Ах-х-х! – блаженно выдохнул Диншавджи, сделав большой глоток. – Как приятно. Гораздо приятней, чем навещать тебя лежащего в кровати со сломанной ногой. Помнишь, как я приходил к тебе каждое воскресенье? Чтобы докладывать бюллетень банковских событий и держать в курсе дел?

– Я всегда говорил, что тебе надо было стать репортером, а не банковским кассиром.

– Какие были деньки, яар! Как было здорово. – Диншавджи вытер пену в уголках губ. – Парсы тогда были королями банковского дела. Нас уважали. А теперь вся атмосфера испортилась. С тех самых пор, как Индира национализировала банки[51].

Густад чокнулся с Диншавджи.

– Национализация нигде в мире не работает. Но разве идиотов убедишь?

– Поверь мне, – сказал Диншавджи, – она женщина хитрая и практичная, это тактика привлечения голосов. Чтобы показать бедным, что она на их стороне. От этих саали[52] ничего хорошего не жди. Помнишь, когда ее папочка был премьер-министром и сделал ее президентом партии Индийского национального конгресса? Она тут же принялась поддерживать требования об отделении Махараштры[53]. Сколько крови тогда пролилось, какие бесчинства она спровоцировала. А теперь у нас эта проклятая Шив Сена[54], которая желает превратить всех нас в граждан второго сорта. Не забывай, все это начала она, тем, что поддерживала негодяев-расистов.

Диншавджи промокнул лоб и разложил носовой платок на колене. Густад встал, чтобы включить потолочный вентилятор.

– Когда происходили те беспорядки, я лежал, обложенный Мадхивалловыми мешками с песком.

– Это точно, тебе не довелось увидеть тогдашние многочисленные шествия у фонтана «Флора»[55]. Тогда там каждый день происходили стычки, и каждый день – то одна морча[56], то другая. – Он быстро глотнул пива. – Мы в банке думали, что нам конец, когда эти гундас[57] побили нам все окна и даже толстое стекло на главном входе. Накрылись наши премиальные, подумал я тогда. Они орали: «Парсы, вороноеды, мы вам покажем, кто тут хозяин!» И знаешь, что сделал Сыч из отдела бухгалтерского учета?

Сыч был вечно печальным, даже мрачным пожилым служащим по имени Ратанса. Прозвище пристало к нему после того, как некий молодой парень, работавший у них временно, на полставки, и которому нечего было терять, нагло спросил его, чего это он ходит, надувшись как сыч. С тех пор за глаза его называли Сычом или, проявляя вежливость, Ратансой-сычом.

– Догадайся, яар, что, по-твоему, он сделал?

– Сдался?

– Прежде всего Сыч велел всем не паниковать – это же, мол, всего лишь несколько гундас. Но когда ситуация стала накаляться, покрыл голову белым носовым платком и принялся читать молитвы кушти. Громко, как дустурджи[58] в храме огня. Потом его все время дразнили: говорили, что ему нужно переходить на постоянную работу в храм, там и денег намного больше заработаешь.

Диншавджи снова промокнул лоб и стал обмахиваться платком. Густад засмеялся и тоже вытер пот под воротником рубашки.

– Нет, яар, мы тогда в самом деле думали, что нам конец. Благослови Бог тех двух патанов[59], которые дежурили в своих чоуки[60] у входа в банк. А я-то всегда думал, что они стоят там для декорации в своих полицейских мундирах, тюрбанах и с блестящими винтовками.

– Солидные ребята, – сказал Густад. – А как шикарно они отдают честь, когда мимо проезжает какая-нибудь большая шишка!

– Да, но именно благодаря этим патанам с их винтовками все те Сакарамы, Даттарамы и Тукарамы[61] просто стояли перед зданием и голосили, как торговки рыбой. Если они начинали приближаться, один из патанов решительно топал ногой, и они тут же давали задний ход.

Ногой двенадцатого размера в мальчиковой туфле фирмы «Батя» Диншавджи топнул так, что пивные бутылки задрожали на столе. Для мужчины невысокого роста ноги у него были огромные.

– Бум! – и все, вся эта маратхская свора разбежалась как тараканы. – Он медленно сделал большой глоток и поставил бокал. – Наше счастье, что, когда эти проклятые тараканы снова осмелели, уже прибыла полиция. Ну и денек был, яар!

Диншавджи снова вытер лоб, аккуратно сложил платок, убрал его в карман, довольствуясь теперь потолочным вентилятором, и спросил:

– Можно задать тебе вопрос?

– Разумеется.

– Зачем у тебя все окна закрыты затемненной бумагой?

– Помнишь войну с Китаем? – начал Густад, но продолжить ему не пришлось, потому что в этот момент двое мальчиков и Рошан вошли в комнату и почтительно поприветствовали Диншавджи:

– Здравствуйте, сахиб-джи[62].

– Привет, привет, привет! – ответил гость, явно радуясь встрече с детьми. – Господи, как они выросли! Артэ[63], Рошан, когда я видел тебя в последний раз, ты была вот такусенькая, – вытянув руку, он показал расстояние между большим пальцем и мизинцем. – Трудно поверить. С днем рождения, именинница! И мои поздравления Сохрабу, гению ИТИ!