– Пока нет, но я написал ему всего неделю назад. Пересылка наверняка займёт время…

На самом деле прошло уже две недели, а почта задерживалась не дольше чем на пару дней.

Но Сесилия, удовлетворившись ответом, кивнула.

Однажды вечером, когда в доме ещё не зажгли свет, а небо приобрело насыщенно-синий и невозможный в городе оттенок, Мартин извлёк рукопись своего романа и со значением водрузил её на письменный стол.

За прошедшие годы magnum opus пережил ряд переименований. От Au revoir Antibes ^[198] (претенциозно) через «План X» (временно, не вдохновляет) и «Молодые годы» (ничего не говорит) – назад к непонятным и ускользающим «Сонатам ночи». Основная часть была написана в те годы, когда они с Сесилией и Густавом проводили лето в Антибе, время вспыхивало в памяти ярким солнцем, искрящимся морем, песком под ногами и веснушками на плечах Сесилии. Страниц, в общем, хватало, но он понятия не имел, что на этих страницах должно происходить. Он знал, какой эффект должен был произвести конец – конец должен был утяжелить повествование экзистенциально, выявить более мрачную траекторию оставшейся части романа, – но как это воплощать, он не знал.

Привлечь внимание молодостью он больше не может. Многообещающим молодым писателем он считался бы лет восемь-десять назад. Молодостью он может удивить, если в ближайшее время получит Нобелевскую премию или профессорскую должность, что маловероятно, поэтому возраст больше не козырь. Ульф Лундель дебютировал с «Джеком» в двадцать семь. Стиг Ларссон написал «Аутистов» в двадцать четыре. На момент выхода «Аттилы» Класу Эстергрену не исполнилось двадцати, а в двадцать четыре он издал «Джентльменов».

За письменным столом сидел Мартин Берг, тридцати двух лет от роду, и не знал, с чего начать.

* * *

В следующем месяце произошло два неожиданных события.

Первым стало появление на ведущей к дому аллее блестящего чёрного «сааба 900». Машина ехала на приличной скорости, из-под колёс разлеталась щебёнка – за рулём сидела Фредерика. Сесилия выбежала во двор с такой прытью, что потеряла шлёпанец, но со смехом запрыгала дальше на одной ноге, чтобы поскорей обнять Фредерику. Когда церемония приветствия и знакомства со всеми обитателями дома закончилась, Фредерика сообщила, что купила машину и проезжала мимо.

– Откуда ты узнала, что мы здесь? – спросил Мартин.

– Сесилия написала, – ответила Фредерика, как будто удивившись вопросу. Её высокие начёсы сменила короткая аккуратная стрижка с чёлкой, которая то и дело падала на глаза. Ни кожаной куртки, ни серебряных колец, ни полосатых брюк, ни ковбойских сапог – на ней были слаксы и лоферы.

– Может быть, кофе? – прокричала с веранды Ингер.

Пока они перекусывали, Мартин молчал, вертел в руках чашку, сворачивал салфетку. Да, Сесилия выглядела уставшей и изнурённой, но она улыбалась, а её жесты были быстрыми и энергичными. Если у неё едва хватало сил, чтобы прочесть газеты или дойти до озера, то когда она могла написать письмо Фредерике? Эта мысль раздражала его, пока он не понял, что она наверняка сделала это в первую неделю, когда он ещё находился в городе. Сесилии наверняка было одиноко в этой пещере горного короля, и она в отчаянии пыталась установить какой-нибудь контакт с внешним миром.

Обе женщины надолго скрылись в саду, и после прогулки Сесилия сидела гораздо ровнее.

Через несколько дней Мартин вошёл в ванную и увидел, что его обнажённая жена стрижёт волосы перед зеркалом. Он вспомнил, как она делала это одной синей летней ночью много лет назад. В раковине и на полу было полно волос.

– Давай я, – сказал он и взял у неё ножницы. И встав близко, так близко, что чувствовал тепло и запах её тела, он остригал её локоны, оставляя длину до плеч.

Взгляд Сесилии застыл в одной точке.

– Не слишком коротко, – шёпотом произнесла она.

Потом она вернула ножницы на верхнюю полку шкафчика и провела рукой по волосам. Мартин поцеловал её пушистый затылок и смотрел ей вслед, пока она шла по тёмному коридору. Вздохнул и вернулся в комнату для гостей, в которой его поселили.

Когда на следующий вечер он принёс ей почту, она, порозовевшая и с ясными глазами, сидела в кровати, положив под спину подушки, и увлечённо читала какую-то старую книгу, казавшуюся слишком тяжёлой для её тонких бледных рук. Мартин присел на край кровати. Поднос с завтраком, как он заметил, на этот раз был пустым. Кофе выпит, бутерброды с поджаренным хлебом съедены до корки.

– Что ты читаешь?

Сесилия протянула ему том, а он ей письма. Он уже просмотрел адреса отправителей в поисках известия от Густава, но там были лишь Фредерика, научник и фамилии каких-то коллег с кафедры.

Книга, которую она так упоённо читала, оказалась учебником классического греческого языка, изданным в 1935 году в технике французского переплёта. Книги достались семейству Викнер вместе с купленным в семидесятых домом, с тех пор они так и стояли на своих местах, их не читали, но пыль протирали регулярно. Он давно всё просмотрел в надежде найти что-то интересное. Видимо, жена поступила так же, но с другим результатом.

– Греческий? – спросил он. – Ты же не собираешься сейчас заняться греческим?

Но занятая почтой Сесилия его не услышала. У неё на коленях уже лежали несколько развёрнутых машинописных листов.

– Макс Шрайбер перевёл небольшую вещь Вебера, – сообщила она. – Похоже, получилось неплохо. Вот, прочти.

Мартин отбросил книгу так, что она стукнулась об угол кровати. Он всё утро возил туда-сюда по аллее коляску с Элисом. Если повезёт, Элис проспит до обеда. А когда проснётся, его надо будет кормить, переодевать и таскать на руках, а он будет кричать, проверяя на прочность твои барабанные перепонки. Он срыгнёт половину съеденного и начнёт безостановочно ныть, когда его попытаются снова уложить спать. А тем временем Ракель – да, чем, кстати, занимается их дочь? После завтрака он её не видел.

– Нам всем бы очень помогло, если бы ты иногда, между делом, спускалась с небес на землю, – сказал Мартин.

И он оставил её в постели среди всех этих бумаг.

* * *

Второй неожиданностью стал звонок от Пера Андрена, он спрашивал, известно ли Мартину имя некоего Лукаса Белла. В голосе Пера одновременно звучали возбуждение и скепсис.

– Вроде что-то знакомое, – ответил Мартин, хотя никогда раньше этого имени не слышал. Или всё-таки слышал? Может, он имел в виду Квентина Белла? А кто такой Квентин Белл? Племянник Вирджинии Вульф, написавший биографию своей знаменитой тётушки. Мартин купил его книгу у букиниста, чтобы побольше узнать об истории издательства «Хогарт».

– Вот что о нём написали несколько недель назад в «Таймс», – продолжал Пер, – не укладывается ни в какие рамки. Но в хорошем смысле. Сравнивают с Керуаком. С Керуаком же всегда сравнивают, да? И Рембо. В общем, как бы там ни было, к нам обратился его агент… довольно унылый тип, хотя мог бы быть пободрее, потому что дела у этого парня явно идут в гору… короче, этот тип, как там его, мистер Голдман… – Незаметно появившаяся в комнате Ракель не мигая смотрела на Мартина. Мартин прикрыл ладонью трубку и спросил:

– Что там у тебя?

– Можно мне посмотреть фильм с дядей Эммануилом?

– Какой фильм?

– Про робота, который прилетел из будущего и стал добрым, хотя раньше был злым, и там ещё есть…

– Спроси у мамы.

– Но она спит.

– Детка, я сейчас разговариваю с Пелле…

– Ну пожалуйста.

– О’кей, хорошо, – вздохнул Мартин и вернулся к Перу.

– …никаких оферт и торгов, насколько я понял, и вопрос только в сроках. Всё дело в том, что этот парень по какой-то причине хочет, чтобы его книгу опубликовали мы. Он считает, что крупные издательства, это цитата, «в одной связке с капитализмом и способствуют тому, что искусство становится продажным».

– Это похоже на Густава.