– У меня задержка, – сообщила она вскоре после этого. Несколько дней она забывала купить тест на беременность, а когда потом вышла из туалета с полоской, на которой появился голубой плюс, выглядела скорее удивлённой.

Мартин оказался не готов к накрывшей его волне счастья. Он вспомнил вес новорождённого, когда ты поддерживаешь ладонью его пушистую головку, вспомнил миниатюрную ручку, пытающуюся схватить тебя за мизинец. Взрывную радость от первой ответной улыбки, то, как младенец высовывает крошечный язык в древнем рефлексе подражания, как фокусирует взгляд и смотрит прямо на тебя. Он обнял Сесилию и сделал спонтанное танцевальное па, но её тело было как будто каменным и движение не подхватило.

– Что с тобой? Ты не рада?

– Рада, конечно, я просто думала, что это произойдёт не так скоро…

– Когда он родится? – Мартин считал. – Получается, в следующем марте, да? Когда мы сообщим Ракели? И в поликлинику надо позвонить.

– Да.

– Видишь, твоя мама ошибалась, когда утверждала, что у тебя не фертильный тип.

* * *

В сентябре снова приехал Густав, на сей раз он явился с визитом к ним домой. Они условились о времени, но он пришёл на два часа позже, пожаловался на транспорт и вручил Ракели гигантский пакет со сладостями, схватив который, она молниеносно – чтобы родители не успели вмешаться – исчезла. Если им повезёт, она уснёт от пресыщения где-то на середине «Астерикса и Клеопатры», подумал Мартин.

Сесилия встала с кровати, причесала спутанные пряди и облачилась в слаксы и выглаженную рубашку. Над поясом брюк аккуратно выпирал живот. Её состояние разоблачала, главным образом, походка, Сесилия перемещалась осторожно, слегка откинув плечи назад.

– Что я вижу! – сказал Густав. – Эта женщина в положении. Поздравляю!

Когда Мартин сообщил о прибавлении семейства по телефону, Густав вздохнул:

– Ну, это был лишь вопрос времени.

Он вёл себя галантно: поддерживал Сесилию за локоть, сопровождая в гостиную, решительно отклонил предложенный кофе. Вернее, заявил, что «в состоянии сходить и взять чашку сам». Сказал, что у неё сияющий вид, что было очевидной ложью, спросил, знают ли они уже, мальчик или девочка. И тут Сесилия впервые за долгое время рассмеялась:

– У меня пятнадцатая неделя. Ребёнок сейчас величиной с апельсин. У него только что появились глаза в нужном месте.

Мартин нашёл в морозилке пакет с булочками. Густав съел половину, а Сесилия три.

– Я переезжаю в Лондон, – вдруг сообщил Густав. Он вертел в руках выбившуюся из свитера нитку. – Временно. Не навсегда.

Сесилия отодвинула от себя чашку кофе.

– Вот как, – произнесла она, приподняв одну бровь.

– Швеция слишком мала, – продолжил Густав. Он словно подготовил речь в свою защиту и не хотел от неё отступать. Сказал, что духовно иссякает. Если так будет продолжаться и дальше, он скоро начнёт рисовать китч с лисицами или займётся мозаикой. Кроме того, Кей Джи открывает британский филиал и хочет выставить работы из Антиба:

– Он считает, что они «образуют мощную целостность». И что для пиара хорошо, если я буду находиться в Лондоне. Он говорит, что может организовать интервью в «Арт ревью».

– Кстати, – произнесла Сесилия, – Антиб был давно. У тебя есть что-нибудь новое?

– Ничего. Я о том и говорю – сплошное дерьмо. Мне нужен новый старт. Не потому что ещё остались люди, покупающие искусство, но тем не менее.

Сесилия смотрела на него, сложив руки на животе.

– Но что-то ты делал? Что ты написал в Стокгольме?

– Несколько портретов Долорес и ещё кое-кого. Занимаюсь интерьером бара, куда захаживаю, посмотрим, что из этого получится. Сначала это показалось интересным – trompe l’oeil ^[188] огромного формата, но не знаю… – Он вздохнул. – Не знаю, было ли у меня что-то удачное после той, где ты с книгами. После «Историка».

– Но это действительно выдающаяся работа, – сказал Мартин. – Шедевры нельзя создавать ежедневно, разве нет? Будешь ещё булочку? А ты, Сисси? Да ладно, одну ты ещё точно осилишь. Помни, что тебе нужно есть за двоих.

Когда Сесилия прилегла и задремала, они вдвоём пошли гулять к центру. Висевшее прямо над кранами Хисингена солнце щедро заливало светом улицы. Каштаны пожелтели. У ветра был свежий солоноватый привкус.

– Я не прочь зайти в «Пустервик», – сказал Густав. – Или куда там сейчас ходят?

– «Карл фон», – ответил Мартин. Он не то чтобы совсем выпал из жизни, но случаи, когда за последние полгода он заглядывал в какой-нибудь бар, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Издательство отнимало всё его время. Малоутешительные перспективы заставляли выбирать: либо бросить всё и умереть, либо закатать рукава и попытаться ещё немного, «Берг & Андрен» со всей очевидностью предпочитали второе.

– В общем, давай, к «Линнею» ^[189], – сказал Густав. – Как вообще Сесилия?

– Ей запретили ходить на работу. У неё, похоже, расхождение лобковых костей. Она была на встрече с научным руководителем и в конце не смогла встать, и он погнал её к врачу.

Уже на раннем сроке беременности Сесилия начала жаловаться, что ей «дьявольски больно ходить по лестнице». Мартин включал здравый смысл: вряд ли всё так страшно, это же только третий месяц. Он напоминал ей о первой беременности, когда в ожидании Ракель она отдирала в квартире старый линолеум:

– Помнишь подпалины от кальяна? – Её губы растянулись в улыбку, которая тут же погасла, Сесилия со стоном опустилась на диван.

Потом она начала засыпать где придётся. Несколько раз он обнаруживал её спящей над книгой, а потенциально интересный абзац из «Чёрная кожа, белые маски» был отмечен засохшей слюной. Если они решали посмотреть фильм, она отключалась на начальных титрах. Однажды заснула в трамвае по дороге домой, и на последней остановке её разбудил водитель; она поехала назад и едва справилась с тем, чтобы по дороге к Стигбергсторгет снова не уснуть.

Мартин считал, что Сесилия переутомилась.

Она пыталась отдыхать, читая романы. Зачем-то выбрала «Войну и мир», но уже после третьей главы швырнула книгу в стену и закричала:

– Я не помню, кто есть кто у этих проклятых русских! Мартин предложил ей перейти на рассказы. Может, Чехов?

Через несколько дней он обнаружил её на полу в своём кабинете, она лежала в позе эмбриона, окружённая бумагами и книгами. Бормотала, что не может сконцентрироваться. Забывала, что только что написала, не могла привести в порядок разбегающиеся мысли. Мартин обнял её. Они раскачивались вместе, она всхлипывала и шмыгала носом. Он шептал что-то нечленораздельное, пока она не успокоилась.

– Она показалась немного разбитой, – сказал Густав и начал рыться в карманах. Зажигалка, пачка сигарет.

– Да, это расхождение лобковых костей – вещь, судя по всему, довольно неприятная.

– А что это вообще по сути?

– Там что-то расходится.

– Наверное, швы?

Мартин хлопнул его по руке и попытался вспомнить, что сбивчиво и устало рассказывала Сесилия после визита в женскую консультацию.

– Это что-то с тазовой костью, – сказал он. – Суставы становятся более подвижными или что-то такое. И из-за этого больно.

– Да, весёлого мало. Может, лучше к «тайцам»?

Несмотря на вторник и ранний час, в «Тай Шанхай» наблюдался явный аншлаг. Их посадили за столик рядом с входной дверью. У потолка клубился густой сигаретный дым. За длинным столом сидела большая шумная компания, видимо, музыкантов – у стены стояли зачехлённые гитары. Мартин заметил нескольких однокурсников Сесилии, молодых академических мужчин в бесформенных твидовых пиджаках. Они помахали ему, он кивнул в ответ и на миг увидел себя их глазами: Мартин Берг, издатель, несомненно, зрелая личность, в скором времени отец двоих детей, женатый на красивой, умной и для всех, кроме него, недоступной Сесилии, переступает порог заведения в компании известного художника Густава Беккера.