– Почему здесь всегда полно народа? – спросил Густав. И так с 1981-го.

Они заказали по бифштексу с побегами бамбука и крепкому пиву. Густав выдвинул теорию, что на душу населения Гётеборг употребляет намного больше крепкого пива, чем Стокгольм.

– А что пьют в Стокгольме?

– Фиг его знает. Шампанское, коктейли, вино, если на то пошло.

– Но жить ты всё равно хочешь именно там.

– Искусство, друг мой, требует некоторых жертв, – Густав подавил отрыжку. – И кстати, я переезжаю в Лондон. Почему мы там никого не знаем? – Он сложил нож и вилку на двадцать минут пятого, хотя съел меньше половины порции, и залпом выпил оставшееся пиво. – Такое ощущение, что кто-то знакомый там должен быть. Девушка, будьте добры, ещё два таких же! Спасибо, большое спасибо. Ну, Мартин, куда мы пойдёт дальше? Давай в «Вальвет»?

– Он же закрылся.

– Точно. К тому же у них не продают крепкое пиво. И в «Драупнире», кажется, тоже.

– Страшно такое говорить, но «Драупнира» вообще больше нет, дом снесли.

Охмелев, они ещё немного просто посидели у «тайцев». В «Драупнире» Мартин не был с восьмидесятых, он вспомнил лабиринт пьяных людей в кожаной одежде, тёплое пиво, наяривающих на сцене музыкантов, чьи длинноволосые головы поднимаются и опускаются в заданном ритме, публику, похожую на шайку хулиганов.

– Но мы же можем пойти выпить пива к «Линнею»? – в конце концов произнёс Густав.

– Уже поздно…

– Конечно. Я понимаю. Понимаю. Необходимость содержать семью и прочее.

– Дело не в этом, – начал было Мартин и тут же почувствовал резкую усталость. Завтра среда. На письменном столе его ждёт гора непрочитанной почты. В том числе, подозревал он, несколько вызывающих беспокойство счетов. Надо позвонить бухгалтеру. Надо готовиться к книжной ярмарке. Проверить коробки в подвале, они могли отсыреть. Он должен был сделать как минимум пять звонков ещё вчера.

– Оставим эту тему, – махнул рукой Густав, после чего закурил и посмотрел вокруг. – Таких заведений в Стокгольме нет, – произнёс он, – я имею в виду, что там, конечно, есть и «Транан», и «Принсен», и «Кей би», – названия он произносил на вальяжном стокгольмском, – но «тайцев» нет. Прости, пожалуйста, мне нужно позвонить…

В последующие полчаса Густав несколько раз отлучался к телефонному автомату в углу зала. Зажимал трубку между подбородком и плечом, выбивал из пачки сигарету, опускал в монетоприёмник очередную крону и притворялся, что не замечает жующую жвачку девицу, которая, скрестив руки, ждала своей очереди. Но Уффе не отвечал, и Сиссель тоже, а остальные номера он не помнил наизусть.

Мартин откинулся на спинку стула и думал о своём тридцатилетии, которое они отмечали в прошлом году. Густава известили за несколько недель.

– Знаешь, когда я последний раз был на реальном празднике? – спросил он по телефону. – То есть не когда приятели собрались хряпнуть пива, а на настоящем празднике? В восьмидесятых. В том десятилетии. В незапамятную старь. Может, я возьму с собой Долорес. Хочу показать ей настоящую гётеборгскую вечеринку.

– Может, не стоит завинчивать ожидания до упора…

– Э-э, да Долорес достаточно, чтобы был кухонный стол, пепельница и несколько родственных душ, с которыми можно ужасаться поп-культуре. Тогда она как рыба в воде. Внешне это незаметно, но в душе она премилая, как Арне Вайс ^[190] из рождественского выпуска. Но ей обязательно нужно немного поругать современность и всё прочее.

Мартин не думал, что придёт так много людей, но квартира оказалась битком набитой. Разговоры и смех заглушали музыку. Все пили, ели торт и хором пели заздравную. Густав и Долорес появились лишь к одиннадцати. Хихикая и покачиваясь, сняли в прихожей обувь и верхнюю одежду. Долорес была укутана в огромную шубу из искусственного меха. Густав напоминал плохо держащегося на ногах тамбурмажора.

– С днём рождения, – сказала Долорес. Рука её была холодной и влажной.

– Мы заглянули выпить в «Эггерс», – сообщил Густав. – После поезда отель показался таким уютным. Тебе бы там понравилось. Кожаные диваны. Хемингуэй. В таком стиле.

Долорес закрыла руками рот, округлила глаза и сказала:

– Мы же забыли картину.

– Что?

– Картину! Мы забыли картину для Мартина.

Густав захохотал.

– А ты её так красиво упаковала, – проговорил он.

– Это не смешно. Чёрт, надеюсь, она осталась в этом проклятом отеле.

– Успокойся, это всего-навсего картина.

– Но это подарок для Мартина.

– Да ладно. Подумаешь, материальные вещи. Я напишу новую. – Долорес и Мартин переглянулись.

– Можно мне позвонить? – спросила Долорес. Завертелся телефонный диск. Она набрала справочную.

– Да, здравствуйте, – произнесла она деловым голосом. – Будьте добры, соедините меня с отелем «Эггерс» на…

– Дроттнингторгет, – подсказал Мартин. – Дроттнингторгет в Гётеборге. Спасибо. – Ожидая соединения, она барабанила пальцами по комоду.

– Большое дело, картина, – пробормотал Густав и скрылся на кухне.

Шуба Долорес упала на пол. Мартин вернул её на вешалку. В отеле ответили, и Долорес начала объяснять ситуацию:

– Она упакована в синюю бумагу. Примерно сорок на семьдесят сантиметров… Нет, но вы же можете пойти и проверить… У окна. Да, я подожду… Вы уверены? Посмотрите ещё раз. Справа от входа… Точно! Слава богу! Спасибо огромное, завтра мы её заберём.

Она положила трубку, покачала головой и произнесла:

– Всегда приходится трезветь раньше времени, когда он рядом, да?

Пока Мартин готовил ей джин с тоником, Долорес рассказала, что у неё вышел поэтический сборник в маленьком издательстве.

– Но если быть реалистом, – вздохнула она, – то надо признать, что я не Лугн ^[191] и не Фростенсон ^[192]. – Потом она сказала, что собирается пойти учиться. А пока работает в реабилитационном центре, и общение с людьми ей многое даёт.

Вечер был в разгаре. На столе и комодах стояли пустые бутылки и захватанные бокалы. Пепельницы были постоянно переполнены. В гостиной, склонившись головами друг к другу, сидели Сесилия с Фредерикой.

– О чём это вы тут секретничаете? – спросил проходивший мимо Мартин, заодно подлив им вина.

– Об отношении структурализма к психоанализу, – рассмеялась Сесилия. Он поцеловал её в макушку и пошёл дальше.

Как это всегда бывает, никто толком не помнил, с чего всё началось. Мартин собирал в гостиной чашки и блюдца из-под торта, когда из кухни донеслись громкие голоса. Уффе из Валанда, которого Мартин, кажется, не приглашал, но который всё равно каким-то образом пришёл, сидел у открытого окна. Одна рука на спинке стула, другой рукой он указывал на Мартина.

– …со всеми деньгами, да? – говорил он. – Они же в банке или как? На скромном пенсионном счёте?

– Хватит, – сказала Долорес.

– Маленькое путешествие на Багамы? – продолжал Уффе. – Отдых от прессы. Трудно же быть, как там они писали… – Он наморщил лоб, притворяясь, что вспоминает, – …одним из самых многообещающих представителей поколения. Это обязывает, да? А что делать, если больше нельзя воровать идеи у Улы Бильгрена и того норвежца?

– Он ничего не ворует.

– А ты, подруга, похоже, давненько не трахалась, – сказал Уффе. – Что, впрочем, меня не удивляет, но…

Долорес плеснула ему в лицо свой напиток.

Раньше Мартин видел такое только в кино. Удивление Уффе как будто было снято в замедленном темпе, большая рука, стирающая с лица джин-тоник. Повисла тишина.

– Ваше здоровье! Рад вас видеть! – сказал Мартин, бросив Уффе полотенце. – Хочу напомнить всем присутствующим, что торт ещё остался, и желающие могут допить вино.

Хлопнула пробка шампанского, Пер, верный помощник, отвесил учтивый поклон, приглашая продолжить веселье. Смех облегчения. И все снова зашумели. Время шло. Кто-то уже откланялся. Пер и Фредерика танцевали босиком. Сесилия смеялась и проливала на себя вино. Сестра Мартина Кикки спала в кресле, устав после смены на станции скорой помощи Сальгренской больницы. Ни Долорес, ни Уффе не было видно. Не веселился только Густав. Он занял место у окна и молча курил сигарету за сигаретой. Стаканы, видимо, закончились, потому что он сделал себе грог в чашке Ракели с картинкой из Пеппи Длинныйчулок.