Внимательное изучение по воспоминаниям родных, близких, видных военных и государственных деятелей, как соратников, так и недругов, проявлений характера, поведения и деятельности Сталина приводит нас к выводу о том, что он был психически вполне вменяем и никакими хроническими психозами, характерными для паранойи, никогда не страдал.

Однако оппозиционерами и врагами генсека неоднократно предпринимались попытки опорочить его как «выдающуюся посредственность», «недоучившегося семинариста», ненормального параноика.

Одна из таких попыток была предпринята в конце 27 года.

В ночь с 24 на 25 декабря 27 года в результате отравления умер один из самых выдающихся русских ученых В. М. Бехтерев, и тут же группа оппозиционно настроенных к Сталину лиц распространила миф, что якобы Бехтерев был отравлен по указанию Сталина, так как ученый после медицинского освидетельствования генсека будто бы сказал, что-де он «смотрел одного сухорукого параноика» (то есть Сталина). Миф стал обрастать подробностями и широко тиражироваться в оппозиционных кругах, он был запущен троцкистами с явной целью опорочить Сталина, а затем как параноика, то есть человека с «загибонами», спихнуть с поста генсека. Миф блуждал долгое время, пока не был опровергнут. Было установлено, что Бехтерев, являясь специалистом и основоположником психоневрологии, не был практикующим врачом-психиатром, поэтому такие дисциплины, как психиатрия паранойи или шизофрении, были вне сферы его деятельности. Никаких встреч Бехтерева со Сталиным и знакомства с его медицинской картой не было и быть не могло. В конце концов, в интервью еженедельнику «Аргументы и факты» (№ 39/1995) внучка выдающего ученого академик Н. П. Бехтерева заявила: «Это была тенденция – объявить Сталина сумасшедшим, в том числе с использованием якобы высказывания моего дедушки, но никакого высказывания не было, иначе бы мы знали. Дедушку действительно отравили, но из-за другого. А кому-то понадобилась эта версия. На меня начали давить, и я должна была подтвердить, что это так и было. Мне говорили, что они напечатают, какой Бехтерев был хороший человек и как погиб, смело выполняя свой врачебный долг. Какой врачебный долг? Он был прекрасный врач, как он мог выйти от любого больного и сказать, что тот – параноик? Он не мог этого сделать». «У нас в семье было известно, что отравила Владимира Михайловича его вторая жена – Берта Яковлевна!»[8]. А оппозиционеры использовали факт убийства выдающего русского ученого в своих интересах, создав в результате целый ряд мифов о причастности Сталина к смертям, кроме Бехтерева, еще Фрунзе, Дзержинского, Горького и других.

Казалось бы, расставлены все точки над i. Однако антисталинисты не унимаются.

Кузнечевский неоднократно на страницах своей книги называет, точнее, обзывает Сталина параноиком и для доказательства приводит такие рассуждения: «… Параноиками были почти все выдающиеся политические лидеры XX века, но это не мешало им выступать в качестве успешных руководителей своих народов (курсив мой – Н.П.)»[9]. Утверждение подобного рода выглядит, по меньшей мере, нелогично: если руководитель успешен, то кому какое дело до психических особенностей его личности? И уж тем более нет оснований для публичного осуждения деяний такого руководителя.

Но, видимо, Кузнеческий не замечает своей нелогичности и, чтобы выглядеть посолиднее, он, не будучи ни врачом, ни психологом, обращается к авторитету специалистов. Вот британский ученый Алан Булок (тоже историк, но не врач) пишет о Сталине: «… Его параноидальный комплекс заключался в том … что он видел себя великим человеком перед лицом враждебного мира, населенного завистливыми и коварными врагами, плетущего нити тайного заговора, чтобы его сбросить, если он не нанесет удар первым и не уничтожит их». Британский ученый, как, впрочем, многие историки западного мира давно и с большим энтузиазмом эксплуатируют тезис о психической ненормальности Сталина, не утруждая себя доказательствами.

Для вящей убедительности Кузнечевский обращается еще к одному авторитету – известному британскому психиатру Дэвиду Оуэну. В своей книге «Диагноз вождя» Оуэн пишет: «Вообще говоря, Сталин не жаловался на здоровье. Он мог пировать с друзьями далеко за полночь, но и работал по многу часов в день. Его организм оставался крепким на протяжении всей Второй мировой войны …

Впрочем, когда анализируешь склад характера Сталина, бросается в глаза, прежде всего, его паранойя. О ней рассказано столько всякого, что обычный человек мог бы посчитать Сталина неуравновешенным…

Но параноидальное состояние само по себе болезнью не является. Паранойя становится клиническим заболеванием только если сопровождается психическим расстройством в виде шизофрении или маниакального синдрома …

Паранойя Сталина не стала главным фактором, определяющим образ его мышления, умственную активность или способ принятия решений … (Ага, все-таки – «не стала»! – Н.П.)

В том или ином виде симптомы паранойи проявляют большинство политиков. Это политическая паранойя, в противовес клинической … Но «политическая паранойя» – не более чем ярлык; это не клинический диагноз …»[10].

Мне показалось, что знаменитый британец Д. Оуэн изъясняется несколько запутанно. Правда, давая интервью радиостанции «Эхо Москвы» 1 января 2012 года, он все же вынужден был признать достаточно определенно: «Да, Сталин был очень интересной фигурой. В конечном итоге я пришел к выводу, что у него не было известных психических заболеваний. Депрессия – возможно. Или, к примеру, легкое расстройство личности. Однако заболеваний психиатрических, по моему мнению, у него не было»[11].

Если этот вывод однозначен, то зачем именитому ученому Кузнечевскому наводить тень на плетень и невнятно повторять что-то не очень наукообразное о «политической паранойе»? Мало ли: у кого-то что-то, где-то когда-то … Авторитетный специалист Д. Оуэн ясно сказал, что у вождя «не было психиатрических заболеваний» – о чем еще тут можно толковать?

Индустриализация и коллективизация

Не раз в течение 1918–1920 годов власть большевиков висела на волоске. Но снова и снова мобилизационная внутренняя политика «военного коммунизма», многоходовые манёвры Ленинского Совнаркома во внешней политике позволили большевикам сберечь свои «командные высоты». Потом с 1921 года вроде бы «всерьёз и надолго» началось развитие нэповской свободной торговли с элементами частной собственности и допущением в промышленность, в первую очередь, добывающую, иностранных концессий. В связи с таким ходом событий некоторые западные капиталисты начали вновь инвестировать свои капиталы в развитие советских шахт, рудников, заводов. Позднее с 1929 года на Западе началась «великая депрессия», им стало не до нас и, казалось, внешняя угроза молодому Союзу советских республик крестового похода «14-ти держав» на время притихла. (Не следует однако забывать о том, англосаксонский Запад, начиная с XV–XVI веков, никогда не отказывался от планов завоевания России и её расчленения.) На время затаились и внутренние враги, ожившие во время нэпа.

Но страна по-прежнему лежала в развалинах, люди, особенно горожане, жили впроголодь, не хватало не только «ситчика для комсомолок», но и простых топоров, кос, мыла, соли. Новая экономическая политика частично способствовала решению продовольственной проблемы, небольшому оживлению кустарной промышленности и торговли, но уже в середине 1920-х годов стало понятно, что она малоэффективна и может оказаться ловушкой. Нэп годилась для выживания страны, однако в новых условиях требовалось совсем другое – дальнейшее развитие и обретение такой экономической и оборонной мощи, которая позволила бы выстоять против агрессии врагов. И тогда, поскольку становилось ясно, что ожидания мировой социалистической революции несбыточны, в середине 1920-х начала формироваться (сначала осторожно, потом всё более решительно и настойчиво) доктрина построения социализма в одной, отдельно взятой стране. Сталиным и его сторонниками были выдвинуты конкретные планы индустриализации народного хозяйства. Это был уникальный проект системного подхода властей к управлению комплексным, всесторонним развитием государства.