Сельские трагедии По материалам местных и центральных газет. «После всяких «неприятий» мир бесповоротно принят во всей совокупности красот и безобразий» С. Городецкий Глава 1 Небо прощалось с присутствием дня. Всадник, покинув лихого коня, На перепутье у дальних дорог Вечером поздним в засаде залёг. Ночь так тревожно стучится в окно, По телевизору гонят кино, Каша в подушках и борщ на плите, Кто-то скрывается там в темноте. С речки прорвался на миг холодок, Пуля бандитская вскрыла висок. Всадник в пыли там остался лежать, Помощь ему не пришлось вызывать. Утром, едва лишь забрезжил рассвет, Гроб принимает дощатый паркет, В нём лейтенантик, причёсан и чист, Отвоевался кавалерист. У изголовья – вся в чёрном жена. Спрятать страданье не в силах она. Слёзы застыли в округлых глазах, То ли от муки, а может, в грехах. Как алкоголики, выпив духи, С храпом, в надрыве поют петухи. И «а’капелла» старухи ведут — Повод хороший и стопку нальют. Поп бородою залёг меж грудей У многолетней супруги своей. Слухи о смерти пришли к попадье, Челюсти поп перепутал в беде. В рясе, с кадилом, спросонья мыча, Принял с устатку стакан первача. Пряча у гроба невинность в штаны, Поп вспоминал аномальность жены. В доме молитвы, стенанья и плач, Ходит по кругу проклятый первач. Мыслей остатки тлеют в мозгах, Мало кто твёрдо стоит на ногах. Местный затейник взглянул на часы, И над толпой пронеслось: «Выноси!» Гроб с перекосом на плечи упал, Ловко покойника кто-то поймал. Гроб продвигался на вынос вперёд, Шумно молился пришедший народ. Вот позади и родимый порог, И впереди не осталось дорог. Все проскакали, промчались, прошли, Многие в этой степи полегли. Ну, а живые в последний поход Мёртвых выносят ногами вперёд. Больше не будут по полю скакать И в рукопашной бандитов встречать. В мире покой. Нет часов и минут. Вечность душе предлагает приют. Глава 2 А вслед за гробом, как на редут, Однополчане с трубою идут. Тащится знамя, как алая кровь, Криком кричит молодая свекровь. Грига трубач верхней нотой достал, Кто-то от страха в могилу упал. Скинулись «хересом» и огурцом, Чтобы бедняга не двинул умом. Пахнет сиренью, махоркой, вином, Потом крестьянским и конским «добром»… Но горный ветер приносит озон, Нейтрализуя издержки времён. Рядом с могилой холм свежей земли, Грустных берёз молодые стволы Ветви взметнули, как руки, прося: «В землю не надо. Взлети в небеса». Но решено всё в таинственной мгле: Дублеру Христа не бывать на земле. А потому знак традиций таков — Спрятать покойника в толщу веков. В речи прощальной отметил комбат Невосполнимую горечь утрат (В светлое завтра шагает страна) — И в заключенье вручил ордена. Гроб забивали уже веселей, Не попадая по шляпкам гвоздей. Каждый за ручку вдову подержал, Землю в могилу три раза бросал. И на поминках, почтенье храня, К концу собрались уходящего дня. Быстро до мерзости вновь набрались, И позабыли, зачем собрались. Глава 3 Из незапамятных дальних времён Знает история много имён: От страстного Демона и Сатаны До злого Мефисто из Гёте-страны. И для забавы, для пробы страстей, В муки повергнувши судьбы людей, Жизни сценарий писать без пера — Они режиссёры и мастера. Жизнь иногда возражала судьбе, Как в этой старой крестьянской избе. В разгаре поминки, водка рекой — Будни картины на выставке злой. Сцены мелькают, как пьянства фурор. Здесь ещё медлит фантаст – режиссёр. Вдова ещё в чёрном, очень строга, Держит зубами кусок сапога. О сапоге и не вспомнит комбат. Мысли шальные сквозь череп летят. Сразу желаний почувствовав зов, Гнётся под ним молодая свекровь. Старый трубач, захмелевший меж блюд, С туфлей вдовы исполняет этюд. Руки мужские лежат до утра В брюках затейника выше бедра. Боговы слуги не вечно живут, Мира привычки с достоинством чтут, И, выполняя семейный обет, Поп с попадьёю грешат по чём свет. А во дворе у заборов и стен Бьются участники массовых сцен: Пряжки взлетают солдатских ремней Над головами крестьянских парней. И в драматизмом наполненный зал Зритель случайный цветов не бросал, Быстро усвоив порядок игры — Буйство страстей отдалённой дыры. И это, конечно, не пьяный кураж — Рука режиссёра, дерзкий мираж. Актёры в экстазе вдруг падают в транс, Словно спешат отработать аванс. Он уже в зале – злой гений, бастард, Играет страстями, как в биллиард, Вгоняя их в лузы, словно шары, Хитро своей добиваясь игры. Вдруг прозвучало: «На сцену его!» — И режиссёра ведут самого. Он, жмурясь от взглядов, кланяясь в тьму, Будку суфлёра увидел в дыму. В будке под сценой, словно в гробу, Лицо человека с повязкой на лбу. Глаза в лихорадке, словно больны, Скулы худые и щёки бледны. Он хочет всё время что-то сказать, Но губы дрожат – трудно что разобрать. То, может быть, слов неудачный подбор? И на лице удивлённый укор. Этот укор, как поленья костра, Тепло сохраняя всю ночь до утра, Внутри обгорев, словно пепла обвал, Усталым огнём режиссёра обдал. |
