Поражённый силой этих слов, Артахшасса опустил голову. Гафур решил обратиться к нему:

— Мы были на одной стороне, Артахшасса! Ты помнишь?

Но тут капитан Багровой десятки поднял взгляд — в нём не осталось ни следа прежних колебаний — и ответил, вкладывая в голос истинно фанатичную страсть.

— Во тьме он блуждал и потому сбился с пути, предсказанным Им, — безошибочно процитировал он Писание, — но, боль познав, прозрел и отринул идолов к греху склоняющих.

Пророк удивлённо взглянул на него и ответил другой цитатой:

— Но не дай ярости стать проводником твоим, ибо не обретёшь с ней мир, но разрушишь.

Артахшасса продолжил с ещё большим запалом:

— Явится он, как посланник Его, увлекая за собой верных. Не приветствуйте его, ибо он — обольститель, что не чтит заветов, и ведёт паству свою на погибель.

Калех в ответ развёл руками.

— Чем лучше быть рабом кошмаров, Тубал?

Взгляд Пророка скользнул по публике, уделяя одинаковое внимание как верным, так и отступникам.

— Лучше ли быть рабом кошмаров? — повторил он, глядя в толпу. — Сердце человеческое не терпит оков… Лишь сбросив их вы построите царство, где единственным нашим правителем будет Спаситель!

— Я объявляю тебя, — закричал Артахшасса, — лжепророком!

В этот момент на другом конце площади раздался оружейный залп — кто-то пронзительно закричал, началась паника. Одна женщина упала на колени, зажимая обеими руками кровоточащую рану на ноге; двое мужчин поспешили оттащить её в сторону. Последовал ещё один залп, ещё один душераздирающий вопль, и люди бросились врассыпную.

Гафур бросился к краю возвышения и, пытаясь преодолеть всеобщий рёв, начал выкрикивать команды к порядку и построению. «Какое чудовище позволило произойти такому…»

Без толку. Спустя несколько секунд багроводесятники ворвались в толпу и стали растаскивать всех в разных стороны, избивая прикладами и стреляя над головами. Даже при разгоне предыдущего восстания Гафур не видел подобной жестокости: большие группы рассекали на малые и, принуждая встать на колени, держали их под прицелами карабинов. Тех, кто не желал подчиняться, вытаскивали и буквально втаптывали сапогами в плиты, словно это были куски мяса.

В нескольких метрах от него Артахшасса бегал и орал на своих людей, отдавая приказы.

Один из отступников прорвался через шеренги Багровой десятки, и Гафур увидел, как тот мчится прямо на Пророка. Гафур опередил его, встретил размашистым ударом в подбородок, а потом схватил за шею и швырнул на землю. Плечи свело болью, и он наклонился, чтобы восстановить дыхание.

Где же прежняя сила? Ведь ещё год назад…

Людей загнали на противоположный край площади, и только тогда Артахшасса отозвал своих псов. Горожанам позволили уйти. Багроводесятники вкусили свежей крови и теперь стояли, довольно глядя на командира. После них на площади то тут, то там виднелись красные пятна.

Мир вокруг словно накрыла пульсирующая пелена.

Тяжело дыша и обнажив стиснутые зубы, Артахшасса приблизился к Калеху, остановившись в десяти шагах от него, и мрачно взглянул исподлобья. В осунувшемся и жестоком лице капитана не было ничего общего с открытым лицом жандарма, служившего при храме.

— Калех! Калех, услышь меня. — Его голос охрип от криков. — Приговор касается тебя одного. Если ты действительно любишь этих людей…

Гафур за пару секунд преодолел отделявшее его от Калеха расстояние. Вытянув ладони вперёд, он посмотрел в глаза Пророка.

— Не слушай его! — взмолился он. — Они хотят унизить тебя перед всеми! Лишить тебя народа!

Гафур перехватил печально-насмешливый взгляд Калеха, увидел проблеск заходящего солнца в его медных волосах. Он вдруг подумал, что если бы отец видел в нём не просто продолжателя родового дела, а любимого сына, то его взгляд в моменты неудач был бы именно таким. Если бы Калех был его отцом…

Сердце врезалось в рёбра, словно таран.

— Гафур-Гафур, — с усмешкой произнёс Калех. — Неужели ты сомневаешься, что Спаситель защищает меня?

Гафур поднял руки, задержав их почти у самого лица.

— Ты — Пророк! — воскликнул Гафур, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. — Наша единственная надежда!

Он бросился к середине площади с глупой надеждой, что ему удастся вразумить понуро расходящихся людей. Им двигала какая-то необъяснимая боль. «Это не конец! Это не может быть концом!»

— Вы что, слепцы?! — заорал он во всю глотку. — Это же наш Пророк!

Некоторые обернулись, но лишь для того, чтобы затем, боязливо опустив взгляд, уйти вслед за остальными.

— Трусы!

За спиной раздался голос Пророка:

— Приговор только для меня?

Нет, это невозможно!

— Я держу своё слово, — ответил бывший жандарм.

— Что значит твоё слово? — раздался чей-то выкрик.

Гафур обернулся. Разве ещё остался здесь кто-то, способный противостоять Багровой десятке? Он не увидел никого, кроме равнодушных теней.

— Я отвечаю перед Спасителем, — неуверенно буркнул Артахшасса; его услышали лишь стоявшие рядом.

— Ты предал учителя!

«Кто кого предал? Какая разница…»

Неужели старик Гольяс всё же был прав? Революция праведности обречена?

— Смерть лжепророку!

В этом крике не было ни крупицы разума — одна безумная злоба.

Чувство опасности наполнило Гафура новыми силами. Нельзя смириться с поражением, пока сердце бьётся. Но если Пророк вдруг…

«Нет! Этого не должно случиться!»

Гафур помчался наперерез убийце со всех ног; ему казалось, что лёгкие вспыхнули огнём, а ноги вот-вот рассыплются в пыль.

Длинный прыжок. Широко раскрытые глаза Калеха. Столкновение. Нож убийцы. Острая боль в рёбрах.

Гафур почувствовал вкус собственной крови на губах. Он лежал на боку, заслоняя собой Пророка, а в тускнеющем разуме проносились воспоминания о совершённых ошибках. Где-то в стороне слышались брань и удары прикладов. Он с трудом повернул шею, встретившись со скорбным взглядом тёмных глаз.

— Калех, господин мой, я подвёл тебя…

— Это не так, Гафур. Это не так…

Сильные руки приподняли его и заботливо, придерживая голову, уложили на спину.

— Жить так, как ты жил, борясь за истину, и без страха отдать жизнь за неё… Мало у кого есть настолько великая душа.

На миг ему показалось, что розовеющее небо спустилось низко-низко, чтобы накрыть тёплым покрывалом и спеть последнюю колыбельную песнь.

— Под этим ветром и солнцем ты обрёл мир, Гафур.

Солнце ярко сверкнуло на горизонте и исчезло, оставив после себя бесконечную темноту. И покой.

«Отец, здесь так тепло…»

***

Спрятавшись среди массивных колонн на Музейной площади, Иона плакал, но оставался начеку, чтобы не попасться никому на глаза. Он обхватил себя руками, напрасно пытаясь избавиться от морозной дрожи. Потом он начал молиться. Так, как учил дядюшка. Перед мысленным взором снова и снова проносились картины бойни на Кедровой площади.

— Дядюшка Калех, ну как же так? Это неправильно! Так не должно быть!

Когда Калех сдался, багровники Артахшассы избили его так, что он не мог даже встать самостоятельно. Затем его, окровавленного, в изорванной одежде, связали ремнями и протащили через несколько кварталов, беспрестанно скандируя жуткими голосами: «Смерть колдунам!» На Музейной площади Калеха привязали цепями к высокому железному столбу и разложили рядом автомобильные покрышки. Иона, глядя на всё это, тихо рыдал от беспомощности.

Теперь дядюшка стоял у столба, бессильно склонив голову; борода с волосами растрепались и слиплись от крови. Побледневшую золотистую кожу, где она виднелась через рваные дыры в одежде, покрывали кровоподтёки. Глаза были закрыты.

Гафура убили. Его тело, наверное, так и осталось лежать на каменных плитах Кедровой площади. Калеха вот-вот казнят, и никакие молитвы не способы остановить это безумие…

— Ты можешь освободиться — я знаю, я видел! — всхлипывал Иона. — Скажи только слово!