– И… просто мысль пришла в голову, так что вы вправе отказаться… Если вы ищете пристанище, буду рад предложить вам ночлег.

– Да вы что! Потрясающе.

– А вы завтра покатаете Мэриен и ее брата.

– Конечно.

– А вы, дядюшка Уоллес? – пропела Трикси. – Вы разве не хотите полетать?

Для Мэриен присутствие гастролеров преобразило дом. С одной стороны, она испытывала незнакомое стеснение за его обшарпанность, полагая, что авиаторы наверняка привыкли к лучшему в жизни. С другой стороны, теперь, когда тут находился Феликс, дому, казалось, открылись сияющие возможности. А у него внутри есть животное? Он тоже хватает Трикси, рычит, у него перекашивается лицо? Она держала его за волосы, чувствовала его плечи между своими бедрами. Хворостинка. Она правда хворостинка? При мысли о Феликсе Мэриен начинала дергаться, нервничать. Она уже таскала его на двор показать машину Уоллеса, поднимала капот, демонстрировала заплатки и крепежи, которые придумала в моторе. Любезный Феликс все время подмигивал и вроде был искренне впечатлен ее автомобильными познаниями. Ей нравились его усы и аккуратная, перетянутая ремнем бриджей талия. Когда он принимал ванну, она проходила мимо чаще, чем требовалось, однажды, притормозив и прижав ухо к двери, слушала редкие короткие всплески.

Разумеется, тут же появилась Трикси. Она надела поношенное мешковатое синее платье, вероятно, из крошечного чемодана, ее единственного багажа. Заметив Мэриен, Трикси остановилась и улыбнулась дрогнувшей, прокисшей улыбкой. Волосы, на сей раз не покрытые косынкой и влажные после ванной, были коротко подстрижены согласно моде, что не шло к ее длинному лицу. Губы она намазала темно-красной, почти лиловой помадой, глаза и брови подвела карандашом. Все это ей не шло. Без рабочего комбинезона она стала только хуже.

– Чего доброго, можно подумать, что ты подсматриваешь, – фыркнула Трикси.

– Я проверяла, есть ли там кто.

Брови поднялись, лиловый рот сжался:

– Любопытство до добра не доводит.

Непросто было объяснить вспыхнувшую между ними враждебность. Мэриен вытерпела колкости, не дрогнув, и стояла, прижавшись спиной к двери в ванную (слабый плеск, тихий кашель), пока Трикси, поправив волосы, не ушла.

Кроме Джейми, перед которым стояла печеная картошка, на ужин все ели приготовленное Берит жаркое из дичи.

– Ты не любишь жаркое? – спросила Трикси у Джейми.

– Он не ест мяса, – ответила Мэриен.

– Да у него и зуб-то нет, – хмыкнул Калеб, явившийся без предупреждения и без приглашения, что делал частенько. – У него там только нёбо. Поэтому и жует одну картошку. Расплющивает ее языком.

Мать Калеба часто тратила все деньги на выпивку, а он, когда было лень добывать себе пропитание, появлялся у Грейвзов за столом. Берит кудахтала над ним, кормила кусковым сахаром, очищенными фруктами, полными ложками варенья. Думая, что никто не видит, гладила по длинным волосам, чей обсидиановый блеск отвечал чему-то неожиданному в ее упорядоченной скандинавской душе.

– Нет зубов, – поправил Уоллес. Несвойственная ему строгость проявлялась в том, что он вечно исправлял грамматические ошибки.

– Нет зубов? – переспросила Трикси.

– У Джейми прекрасные зубы, – сказал Уоллес. – А у Калеба несколько странное чувство юмора.

Трикси бросила неодобрительный взгляд на Калеба и обернулась к Джейми:

– Не ешь мяса? Почему?

– Противно, – ответил тот.

– Он хочет сказать, противно с духовной точки зрения, – уточнил Уоллес. – Убивать животных для того, чтобы их есть.

– Почему все отвечают за милого мальчика? – удивилась Трикси. – По-моему, у него есть не только зубы, но и язык. Какой ты милый, – обратилась она к Джейми. – Прямо нежный агнец.

Обиженный Джейми не отрывал взгляда от картошки. Калеб смеялся. Уоллес рассказал, что слышал по радио, как молодой пилот Чарлз Линдберг утром вылетел из Нью-Йорка, намереваясь первым в истории пересечь Атлантический океан. После обеда его видели над Ньюфаундлендом.

– Говорят, сейчас он где-то над океаном.

– Над океаном, если ему повезло, и в океане, если нет. – И Трикси усмехнулась, как будто удачно сострила.

– Будь этот Линдберг постарше, – сказал Феликс, – я бы назвал его самоубийцей. Но он ребенок, так что просто чертовски глуп. Оцениваю его шансы тысяча к одному.

Мэриен попыталась представить океан, но у нее ничего не получилось. Она вспомнила синеву из атласа, рассказы из отцовских книг, но огромность не давалась.

В столовой были флоковые обои и овальный стол с разномастными стульями. В серванте со стеклянными дверцами, где обычно выставляют серебро и хрусталь, хранились собранные Мэриен и Джейми непомерно разросшиеся коллекции камней и костей. Из простой бутылки объемом в пинту Уоллес налил Феликсу и Трикси что-то коричневатое (самогон, окрашенный нерафинированным сахаром, хотя, если угодно называть это виски, ради бога).

– Как вы научились летать? – спросила Мэриен Феликса, чьи волосы еще не просохли после ванной.

Брейфогл вырядился в слишком просторную для него одежду Уоллеса, поскольку их с Трикси вещи Берит постирала и развесила на веревку.

– Во Франции, – ответил он. – В войну. Я хотел летать, а французы были готовы брать американских добровольцев и учить их.

– Я бы хотел посмотреть войну, – брякнул Калеб.

Феликс покосился на Калеба, и вдруг между ним и остальными пролегла дистанция, он будто отстранился от стола и перенесся в другое место.

– Феликс не любит говорить о войне, – заметила Трикси.

Внимание Феликса, похоже, вернулось в столовую:

– Я решу, о чем мне говорить, спасибо.

Он обучался на юге, рассказал Феликс, недалеко от города По. А когда закончил, его откомандировали в эскадрилью, состоявшую из американцев, в Люксей, где расквартировали на вилле возле курорта. В нелетную погоду пилоты отмокали в горячих ваннах или играли в карты и пили. А когда небо было ясным, на бреющем полете отправлялись в разведку или гонялись за наблюдательными аэростатами – огромными серыми водородными бегемотами, покачивающимися над линией фронта.

– Лучше всего с ними разделаться, подлетев поближе и выпустив очередь из пулемета, но, взорвавшись, они, скорее всего, прихватят тебя с собой.

Феликс видел людей, которых разрывало на куски, разносило снарядами в клочья, подбрасывало на колючую проволоку и их съедали крысы. Раненых, которые ползли и ползли. Куда, по их мнению, они могли доползти? Они пытались оттащить себя от боли. Чтобы человеку умереть, существует куда больше способов, чем он раньше думал.

Однажды в ангар аэродрома бог знает откуда забежала лошадь без всадника, может, приняв его за конюшню. Она страшно горела. Они пристрелили бедное животное, чтобы сократить его мучения.

– А один раз, – продолжил Феликс, – я выстрелил в немца, двигатель загорелся, а пилот вылез на крыло и прыгнул. В огромном коричневом меховом пальто он напоминал падающего с неба медведя. Парашюта у него не было. Он решил лучше разбиться, чем сгореть. Наверное, я поступил бы так же. Его пустой аэроплан какое-то время еще летел, потом развалился.

Уоллес незаметно долил Феликсу.

– И все-таки, – подытожил тот, подняв стакан, – лучше это, чем то, во что ввязался Линдберг.

Брейфоглы выбрали флигель и его единственную кровать над верандой. После ужина Калеб ушел в ночь, а Джейми и Мэриен отправили наверх, чтобы и духу их не было. Они забрались на кровать Мэриен – рыжая енотовая гончая спала в ногах, – встали на колени и стали смотреть в окно, как Феликс в сумерках сидит на ограде загона Фидлера и курит. Когда к нему подошел мерин, он протянул руку и погладил старика по щеке.

– Представь, у тебя есть аэроплан и ты можешь полететь куда угодно, – сказала Мэриен.

– Зачем он рассказал нам про горящую лошадь?

Обычно присутствие Джейми давало Мэриен ощущение симметрии, правильности, уравновешенности. Без него она казалась себе слишком легким каноэ, предоставленным на милость течения. Джейми более спокоен, менее импульсивен. Балласт. Строго говоря, он не являлся ее частью, но и не был кем-то совершенно другим, как Уоллес, Калеб, Берит или кто угодно.