– Ты ему? Или он тебе?

– Это так важно?

– Честно? По барабану. Но зря разбежались. Отличная пара была. Конченый и пустоголовая.

– Так и быть, сделаю вид, что не слышала оскорбления, ― острые коготки с такой длиной, что могут запросто работать ковшом экскаватора, тянутся к моим волосам. Предупредительно отдёргиваюсь, остужая её пыл. И локоток стряхиваю.

– Костыль подбери и вали, куда шла.

– Так я к тебе и шла. Спросить хотела: какие планы на эти выходные? Может, сходим куда-нибудь?

О. Это что-то новое. Она что, со мной заигрывает? Судя по вываливающимся из спортивного топа сиськам и активному накручиванию кудря на палец, да.

– Ты ничего не попутала, дорогуша?

– Не думаю. А в чём проблема? Ты симпатичный. Крепкий. И не нытик, как некоторые.

А, ну тогда понятно, чего разбежались. Бабская психика не выдержала мужских нюней.

– Свободна.

– Это да или…

– Я что, похож на того, кого подбирает с помоек? Поюзанный товар не интересует. Поищи удачу в другом месте.

Накаченные пельмени вместо губ оскорблено вздуваются. Ща как лопнут от перенапряга.

– Поюзанный товар, говоришь, не интересует? Тогда что ты забыл рядом с нашей Саламандрой, а? Хотя, нет. Вроде ж больше не забыл? Неужели уже получил, что хотел? Надо же. Я полагала, залезть к ней в трусы будет теперь чуть тяжелее, памятуя-то прошлый опыт. Рассказать кое-какие подробности? Ты удивишься.

– Уже удивляюсь.

– То то же.

– Тебе.

– Что?

– Ты кто, бабка на базаре? Сплетничаешь как старая, завистливая клуша. Лучше бы за своими трусами следила. Там такое проветривание, что только брезгливый не пристроится, ― вот это куклу накрыло. Зеньки вылупила и рот закрывает/открывает, не найдя, что возразить. ― Ты ещё здесь? Проваливай и не порть воздух своей гнилью.

Уходит. Не забывая напоследок меня обиженно толкнуть. Да и пусть валит. Ненавижу трепачей. Самый подлый вид. Раз с радостью ябедничает на других, значит и на тебя охотно доложит в любой момент. Только повод дай. Если что и цепляет в замечании этой курицы, так это завуалированные намёки.

Что ж получается, местный сброд благополучно решил, что я уже трахнул Чижову и эпично слился? А я ведь так в тему всю неделю за километр её обхожу. Идеальней повода изрыгаться желчью и не придумаешь.

Мда. Здесь тупанул, каюсь, но уже поздняк метаться. Раньше надо было думать. До того, как в открытую клеиться. Мне-то на чужое мнение похрен, а вот Алиска и без моего вмешательства на ножах со всеми. И как теперь лучше? Оставить как есть или…

Размышляю об этом, а сам следующие полчаса исподтишка наблюдаю за тем, как она соблазнительно выгибается во время разминки. Шикарная задница, обтянутая шортиками, то и дело задирающаяся маечка и вишенка на торте ― блестящая серёжка на плоском напрягающемся от нагрузки животе.

Не могу отделаться от мысли, что не прочь посмотреть на безделушку поближе. При условии, что кроме пирсинга на малой больше ничего не будет надето… Чёрт. Кажется, я возбуждаюсь. Вот так, буквально на ровном месте. Без повода. Находясь на расстоянии. Играя, мать вашу, в любительский волейбол: команда на команду.

Пздц. Это что-то новое. А откатившийся к моим ногам баскетбольный мяч, отскочивший от бортика, словно сам дарит повод. Ловлю его мыском кроссовка и несколько секунд тупо сверлю взглядом, пропуская собственный пас.

– Эй, ты куда пошёл? А играть кто будет!?

Игнорируя недовольный окрик, подкидываю и перехватываю в воздухе мяч, направляясь к Чижовой. Последние минут пять она безуспешно пытается попасть в подвешенное на столбе кольцо, но с её ростом это та ещё задачка. Синеволосая подружка прыгает рядом, угорая над ней, но и сама не сильно отличается прицельностью. Такая же мазила.

Алиса меня замечает. Вынуждено, но пусть так.

– Согни ноги в коленях посильнее, ― даю ей пас. ― И локоть опусти. Держи его под мячом, а не уводи в сторону.

– О, да мы снова разговариваем?

– Мы и не прекращали.

– Заметно.

Гордячка. Отворачивается, игнорируя советы. И, разумеется, снова мажет. А я снова перехватываю врезавшийся в щиток инвентарь, подходя к ней вплотную.

– Развернись, ― прижимаюсь грудью к её спине, направляя расположение рук, вцепившихся мёртвой хваткой в шершавую поверхность. ― Расслабь кисти.

Там не только кисти. Она вся как пружина сжалась. Да и меня её запах тоже дезориентирует. Естественный, чуть сладковатый. Приятный.

Крышу сносит окончательно.

– Не дыши мне в затылок, ― ворчат тихо.

– Неприятно?

– Горячо.

– Сорри. Я бы дышал в шею, будь ты повыше.

– Не надо грязи. Я нормального среднего роста.

– А кто упрекает-то? Маленькая, да удаленькая.

– Да иди ты, ― раздражённо дёргают плечиком.

Ля, обижается ещё. Я что ль виноват, что она гномик? Но это не упрёк. Наоборот, отличный козырь. Подобных малышек любят холить, лелеять и оберегать от каждой пушинки.

– Не ёрзай. Одну ногу чуть вперёд. Колени согни. Ещё. Локоть. Помни о локте, ― ладонью касаюсь тёплой кожи, стараясь не думать о том, что мой стояк теперь упирается ей в зад. И она отлично это чувствует. Однако это не мешает нам, прицелившись, вместе отправить мяч точно в корзину. ― Несложно, верно?

– Конечно, несложно. Когда руки как у обезьяны, ― бурчат, вырываясь.

– Хочешь, попробуешь ещё раз. Сама. Ну или могу помочь.

– Не утруждайся. Сама как-нибудь справлюсь.

Не сомневаюсь.

– Куплю билет и назло кондуктору пойду пешком.

– Это сейчас к чему?

– Да так, это я о себе.

– Сочувствую. С биполярочкой непросто.

Язва.

– Мы можем поговорить? Наедине? ― киваю на подруженцию, следящую за каждым моим движением как натасканный цербер. Интересно, в ляжку вцепится, если в башку дурь стукнет?

– Не можем, ― холодно отзывается Алиса.

– Почему?

– Не хочу. Ни тебе, ни мне это не нужно, ― бросают мне едко и демонстративно уходят к другому кольцу.

Шах и мат, Сорокин. Шах и мат. Стой со своим стояком как последний дебил и обтекай.

***

Мне не нравится её подруженция. Беспардонная, бесцеремонная и назойливая. Вечно мельтешит поблизости, и что бесит особенно ― от Чижовой ни на шаг не отходит. Будто приклеилась. Пытаешься попробовать подловить ту где-то одну, так хрена лысого. В кафетерии, в коридоре на заднем дворике. Даже в туалет эти кумушки ходят вместе.

Понятно, что её телохранительница не настолько "сила и мощь", что прям вообще не подберёшься ближе, но бл. Верните те славные времена, когда Алиса была одна. Потому что в противном случае мне остаётся лишь идти на крайние меры.

В пятницу, перед обедом, ловлю проходящую мимо кабинета физики блондинку и затаскиваю внутрь, бросив офигевшему Скворечнику, уже готовой раззявить варежку для возмущения: "Не ори. Нам надо поговорить".

Реально ведь надо.

И именно для этого, а вовсе не для того, чтобы поиметь малую на столе в окружении пробирки, отрезаю нас сейчас от всех посторонних захлопнувшейся дверью. Ну и для надёжности опускаю жалюзи на матовом стекле. Мог бы, и на ключ запер, но ключа, увы, нет.

– Нельзя как-то поаккуратнее? Вежливо там попросить, ― заправляя вылезший из юбки край рубашки, недовольно замечает Алиса.

Даже не орёт. Какая умная девочка.

– А ты бы пошла, вежливо-то?

– Как знать. Уже не проверим. Чего надо?

– Не злись.

– Не злюсь. Так чего надо?

– Сказать же: надо, чтоб ты не злилась.

На меня скептически вскидывают глаза. Она снова в линзах. Жаль.

– Это шутка?

– Я похож на шутника?

– Не очень.

– Ну вот. Значит, не шучу.

– Эм… Ну окей. Не злюсь. Я свободна?

Подпираю дверь ногой, не давая ей выйти. А то уже за ручку взялась.

– Не совсем.

– Что ещё?

– Ты как?

– Лучше всех. Не видно?

Видно. Даже очень. Она по определению тут лучше всех. И симпатичнее всех, но не в том суть.