— Это же нелепо, — произнес Хьюго. — Как мог кто-то знать о таком?  

— Они могли знать, если сами все и спланировали, — ответил я. — До меня дошло: ничто в останках авто не расскажет мне о том, что случилось с Уолтером Пайком; об этом расскажет то, чего там не было. Радио пропало, а это значит, что оно могло иметь какое-то отношение к смерти Уолтера Пайка.  

Сесили нахмурилась.  

— Но как радио может быть связано с гибелью папы?  

— Поначалу я и сам не знал, — сказал я. — Но сегодня утром, когда я вышел проветриться, на глаза мне попался человек, гулявший со своей собакой. У него был один из тех бесшумных собачьих свистков тех самых, которые не слышны для людей, но слышны для собак. Это заставило меня вспомнить об оперных певцах, которые способны раскалывать бокал, когда поют с определенной тональностью. И тогда я припомнил еще кое-что, прочитанное несколько лет назад. Я наведался в библиотеку Брайтона и пролистал пару книг. Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы разыскать нужные сведения.  

Около пяти лет назад один французский доктор изобрел свисток, свист которого мог достигать невероятно высоких частот. Когда он дул в этот свисток, тот создавал в воздухе колебания, вызывавшие боль и неприятные ощущения у всех, кто их слышал. Видите ли, каждое живое существо обладает собственной частотой, и когда колебания достигают определенной частоты, вся структура этого существа тоже начинает вибрировать. При некоторых частотах можно ощутить головную боль и тошноту. При более высоких завибрируют глаза и головной мозг. А при одной конкретной частоте внутренние органы начинают тереться друг о друга, и может наступить смерть. Научный факт. Я прочитал об этом в книге. Все черным по белому.  

Эмили нетерпеливо заерзала на своем месте.  

— Я не совсем понимаю к чему вы клоните, мистер Хьюблейн.  

— Все очень просто, сказал я. Кто-то переделал приемник в машине вашего брата; кто-то, знавший, что старик любит слушать радио во время поездок. Когда Уолтер достиг того самого места на Холмах, этот некто послал на переделанное радио мощный сигнал. Тот породил вибрацию, которая хорошенько встряхнула все внутренние органы Уолтера Пайка — и убила его. Я убежден, что он был мертв еще до того, как машина сошла с дороги. Радио вырвали из приборной панели, устранив тем самым единственную улику. На этом все.  

Роджер неприятно засмеялся.  

— Это сущая нелепица и вымысел, мистер Хьюблейн. И даже если бы это было правдой, кто среди нас мог хотеть избавиться от него? Большей чуши я еще не слыхал.  

— Я тоже так подумал, — отозвался я. — У вас довольно дружная английская семья, и хотя, как мне кажется, вы время от времени действуете друг другу на нервы, не думаю, что вы когда-либо поступите вероломно с одним из родственников. Кто бы это не сделал — он посторонний. В любом случае, таково мое мнение.  

— Посторонний? — спросил Чарльз. — Какой еще посторонний? Вы о чем?  

— Одно время, мистер Пайк, я думал на вашу супругу. Я сожалею об этом, миссис Пайк. Однако я хотел восстановить справедливость, поэтому пришлось рассмотреть и такую возможность. Но, полагаю, я вроде как исключил ее, потому что у того, кто совершил это, имелись и технические навыки, и мотив, а у миссис Пайк, судя по всему, нет ни того, ни другого.

— Ну, большое вам спасибо, — произнесла Норма с сарказмом.  

— Пожалуйста, — сказал я. — Просто потерпите. Ведь это очень важно. Единственный, у кого здесь хватит познаний в технике, чтобы совершить нечто подобное, — это Билл. Он музыкант и знает все о частотах и электронике. К тому же, как мне кажется, у него туго с деньгами, а иметь богатую подружку — сильный соблазн. Он убил Уолтера Пайка, понимая, что Сесили достанется доля семейного состояния и что это в его же интересах. Думаю, Сесили тоже знала об убийстве и снабжала Билла необходимыми сведениями. Вам также следует знать, что я намерен рассказать все это полиции.  

Повисло неловкое, тяжелое молчание. Полагаю, в мечтах мне представлялось, как Билл, признав свою вину, делает шаг вперед и протягивает запястья для наручников. Однако от Пайков я добился совершенно не той реакции, которую ожидал. На меня обрушилось всеобщая неприязнь.  

— Сдается мне, — прошипел Роджер, — ты порешь совершеннейший вздор. Ни разу в жизни я еще не был так возмущен. Тебя пригласили сегодня сюда, оказав большую любезность, а ты отплатил тем, что оскорбил близкого друга Сесили, саму Сесили и наше гостеприимство. Предлагаю тебе немедленно удалиться.  

Эмили поднялась.  

— Боюсь, вам придется уйти, мистер Хьюблейн.  

Я чувствовал смущение и неловкость. Все вышло из-под контроля.  

— Вы не понимаете, — произнес я, указывая на Билла. — Этот молодой человек убил Уолтера Пайка. Убил при помощи электроники. Я могу доказать. Все внутренние органы Уолтера были смещены, тогда как на той извилистой дороге он не мог ехать со скоростью, способной причинить телу такие повреждения.  

Хьюго, нетвердо стоявший на ногах, вцепился мне в руку. Должно быть, он еще до моего прихода выдул стаканов шесть джина с тоником.  

— Мистер Хьюблейн, — произнес он, — нас не интересуют ни ваши безумные теории, ни что либо еще, что вам взбредет в голову ляпнуть. Здесь рады любому американцу, но думаю, в конечном счете вы должны помнить, что боролись за отделение от Великобритании и что любые дальнейшие высказывания об английской жизни, которые, возможно, вам захочется сделать, не будут восприняты с любезностью. Должен просить вас уйти.  

Билл, сидевший на диванчике рядом с Сесили, ухмыльнулся и помахал мне рукой.  

Я был потрясен. Когда ты приезжаешь из Нью-Йорка, ты не сознаешь, что для Англии двести лет американской истории это будто вчерашний день. В конце концов, Королева была прямым потомком Георга III, и англичане до сих пор психуют, когда мы отпускаем грубые замечания об их королевской семье прошлой или нынешней. Мне кажется, если бы вы пренебрежительно отозвались об Этельреде Неразумном, вас бы попросили покинуть комнату.  

— Хорошо, — сказал я. — Но я отправляюсь прямиком в полицию. Я посажу этого парня под замок, где ему и место.

Пайки молча взирали на меня, будто могли вышвырнуть меня из дому стеной неприязни.  

До дверей меня провожала Эмили. Я натянул свою нейлоновую куртку и собрался выйти в ночь. Снаружи было тепло и ароматно. Впрочем, издалека на меня уже веяло благоуханием нью-йоркских подмышек.  

Когда я выходил, старая леди взяла меня за руку и улыбнулась. Это было довольно неожиданно.  

— Вы очень проницательны, сказала она, — хоть и американец. Но не впутывайтесь в еще большие неприятности. Не сообщайте в полицию. Оно того не стоит. Вы же знаете, что у вас нет никаких доказательств, а то радио, я уверена, уже сгинуло без следа. Будьте хорошим парнем, и пусть мертвые псы остаются мертвыми.  

Я нахмурился.  

— Миссис Пайк… вы понимаете, о чем просите?  

— Конечно понимаю, мой дорогой. Ведь мы все его убили. Вся семья. Мы объединились с тем милым молодым музыкантом и сделали все в точности, как вы расписали. Но вам никогда этого не доказать. Вот и все. Уолтер был злобным, мстительным стариком, и получил по заслугам.  

Я выудил сигарету и зажег ее. Мои руки дрожали.  

— Спокойной ночи, мистер Хьюблейн, — сказала Эмили и закрыла за мной дверь.  

Я затянулся и прошел к своей машине. В небе висела охотничья луна и быстро проплывали облака. Последний раз взглянув на темную громаду дома Эмили Пайк, с его шелестящим плющом и шикарными воротами, я сел в машину и поехал назад к Брайтону. Я ощущал холод и беспомощность и начинал думать, что пришла пора возвращаться в Нью-Йорк. Пока не подхватил какую-нибудь смертельную болячку из обширных английских запасов.