— Мне на самом деле очень вас жаль, мисс Крайль. Но я не могу назвать причину. Боюсь, что до настоящего момента я еще не взглянула на это дело вашими глазами. Видите ли, школа Бреретон очень много для меня значит. Когда я принимала ее из рук умиравшей миссис Бреретон, то и сама школа, можно сказать, находилась на грани смерти. Я вдохнула в нее новую жизнь. Теперь, после окончания войны, к нам приезжают девушки из всех штатов, даже из Европы. У нас не обычная, захудалая школа, которую заканчивают миллионы. У нас почитаются твердые традиции. Кто-то сказал, что истинная культура — это то, что вы помните, позабыв о своем образовании. Наши выпускницы знают значительно больше, чем их сверстницы, обучающиеся в других школах. Любые две наши выпускницы непременно сразу же узнают друг друга по манере речи, способу мышления. После смерти мужа эта школа заняла место в моей жизни, принадлежавшее когда-то ему. Я — не жестокая по природе женщина, но когда возникает угроза, что вы, именно вы в состоянии ее погубить, то я могу быть беспощадной.
— Погубить Бреретон? — тихо повторила Фости- на. — Но как?
— Скажем, благодаря той атмосфере, которую вы создали вокруг своей личности.
— Что вы имеете в виду?
Миссис Лайтфут перевела блуждающий взгляд на открытое окно. За ним, на внешней стороне, вился плющ, отбрасывая на широкий подоконник густую тень. Позднее вечернее солнце обливало своим прозрачным светом пожухлую осеннюю Траву. Сумерки дня, казалось, столкнулись с закатом года и посылали друг другу приветствие, прощаясь с летним теплом.
Миссис Лайтфут тяжело вздохнула:
— Мисс Крайль, скажите мне откровенно. Вы на самом деле… не в силах догадаться?
Наступила короткая пауза. Собравшись с мыслями, Фостина ответила:
— Конечно, не догадываюсь. Не могли бы вы подсказать?
— Я не намерена рассказывать вам больше того, что уже сказала. Вы не услышите от меня ни слова.
Фостина поняла, что разговор окончен, но все же продолжала возражать — медленно, растягивая слова, сникшим голосом, словно какая-то надоедливая старушка.
— В разгар учебного года мне вряд ли удастся найти новую работу. Не могли бы вы порекомендовать меня директору какой-нибудь школы и сообщить ему, что я человек, хорошо знающий свой предмет — искусство? Ведь не по собственной же воле мне приходится столь спешно покидать Бреретон.
Взгляд миссис Лайтфут стал холодным и сосредоточенным, это был взгляд хирурга или палача:
— Мне очень жаль, но я не могу рекомендовать вас на должность преподавателя.
Все, что еще оставалось у Фостины от детства, мгновенно проступило на ее лице. Ее рыжеватые ресницы смахивали слезы. Губы дрожали от обиды. Но она больше не прекословила.
— Сегодня вторник, — резко сказала миссис Лайтфут. — У вас всего один урок. Значит, будет время, чтобы собрать вещи. Насколько я помню, у вас в четыре встреча с членами комитета по греческой драме. Остается время, чтобы сесть на последний поезд в Нью-Йорк. Он отходит в 6.25. В этот час ваш отъезд не привлечет большого внимания. Девочки будут заняты подготовкой к ужину. А завтра на общем сборе я сообщу о вашем отъезде. К моему великому сожалению, сложившиеся обстоятельства исключают ваше возвращение в Бреретон. Не нужно лишних разговоров. Так будет лучше как для школы, так и для вас.
— Понятно, — тихо проговорила Фостина и, спотыкаясь, направилась к двери. Слезы мешали ей идти.
За кабинетом, в просторном холле, пространство прорезал косой луч света, падавший из окна рядом с лестницей. По ней спускались две маленькие четырнадцатилетние девочки — Мэг Вайнинг и Бет Чейз. Мужская строгость школьной формы Бреретона еще больше оттеняла женскую привлекательность Мэг — ее беловато-розовую кожу, серебристо-золотистые завитушки, подернутые поволокой яркие, как сапфиры, глаза. Но та же форма особо подчеркивала все заурядное в Бет — коротко постриженные мышиного цвета волосы, остренькое, белое лицо с рассыпанными по нему комичными веснушками.
Увидав Фостину, обе девочки сильно побледнели, но тем не менее прокричали веселыми голосками:
— Добрый вечер, мисс Крайль!
Фостина молча кивнула, так как уже не надеялась на твердость голоса. Две пары глаз, не отрываясь, следили за ней со стороны, наблюдая, как она поднимается по лестнице. Их отнюдь не невинные глазки были широко раскрыты. В них сквозило любопытство и подозрительность. Фостина ускорила шаг. На верхней площадке она остановилась и прислушалась. Откуда-то сверху послышался пронзительный смешок, похожий скорее на мышиный писк.
Фостина бросилась прочь от лестницы и быстро зашагала по холлу второго этажа. Вдруг справа отворилась дверь. Из комнаты вышла какая-то девушка в фартуке и чепце и выглянула через окно в конце коридора. Последние лучи заходящего солнца отражались в ее песочного цвета волосах.
Фостине, наконец, удалось унять дрожь на губах.
— Арлина, мне нужно с тобой поговорить!
Арлина резко дернулась в сторону и обернулась. Она была чем-то возбуждена и не скрывала своего явно враждебного настроения.
— Только не сейчас, мисс. Прежде я должна закончить работу!
— Хорошо… Тогда позже.
Когда Фостина проходила мимо нее, Арлина кинулась к стене и плотно прижалась к ней.
Две маленькие девочки не спускали глаз с Фости- ны. Им было явно не по себе, и на их лицах отражался страх.
Глава вторая
Фостина вошла в комнату, откуда только что выпорхнула Арлина. На полу цвета жженого сахара лежал белый меховой ковер. На окнах висели белые занавески. На фоне белой стены выделялась бледно-желтая краска комода. На белой каминной доске стояли медные подсвечники со стеклянными подвесками и ароматно пахнувшими свечами из зеленоватой восковницы. Стулья с высокими спинками и скамья возле окна были покрыты мебельным ситцем кремового цвета с изображением фиалок и зеленых листьев. Эти жизнерадостные, яркие цвета были похожи на свежее весеннее утро. Кровать, однако, была не застелена, а в корзине — полно мусора. В пепельнице кучкой возвышались сигаретные «бычки», обильно посыпанные пеплом.
Закрыв за собой дверь, Фостина прошла по комнате и остановилась у окна возле скамьи, на которой лежала раскрытая книга. Захлопнув ее, она засунула книгу под подушку, которую старательно взбила, чтобы ликвидировать следы беспорядка.
— Войдите!
Появившаяся в дверях девушка выглядела так, словно сошла с иллюстраций к куфическим рукописям, на которых изображались ушедшие в небытие две тысячи лет назад персидские женщины, восседающие на таких же черноглазых, белокожих, стремительных и стройных кобылицах, как и они сами. Она могла бы с такой же грациозностью и изяществом носить их одеяния из розовато-золотистой парчи. Но американский климат и атмосфера двадцатого столетия заставили ее надеть опрятную фланелевую юбку и свитер цвета вечнозеленой сосны.
— Фостина, эти греческие костюмы… — начала девушка и осеклась.
— Что с тобой?
— Пожалуйста, присаживайся, — обратилась к ней Фостина. — Я должна тебе кое-что сообщить…
Девушка тихо повиновалась и выбрала себе место не в кресле, а на скамье возле окна.
— Сигарету?
— Спасибо.
Медленным движением руки Фостина положила пачку обратно на стол.
— Гизела, ты не знаешь, что им от меня нужно? Гизела неуверенно переспросила:
— Что ты имеешь в виду?
— Тебе отлично известно, что я имею в виду! — сказала Фостина сухим, надтреснутым голосом. — Ты, конечно, слышала сплетни, которые обо мне здесь распускают. Что обо мне говорят?
Длинные ресницы — это весьма удобный инструмент для прикрытых глаз. К нему и прибегла Гизела. Когда она вновь вскинула ресницы, то в ее взгляде чувствовалась полная невинность. Ее рука слегка дернулась к лежавшей возле нее подушке, увлекая за собой тонкую струйку сигаретного дыма.
— Сядь поудобнее, Фостина. Ты что, на самом деле подозреваешь меня в том, что я прислушиваюсь к сплетням? Я ведь иностранка, и прибыла в вашу страну как беженка. А здесь, в Америке, никто иностранцам не доверяет, не говоря уже о беженцах. Ведь многие из них так и не сумели найти свое место, и в результате платили вам черной неблагодарностью. У меня нет близких друзей. А в школе меня терпят только потому, что мой немецкий с грамматической точки зрения совершенен, а мой венский акцент более приятен американцам, чем речь берлинцев. Но мое имя, Гизела фон Гогенемс, после войны вызывает малоприятные ассоциации. Так что… — она пожала плечами, — у меня почти нет возможности сидеть за чашкой чая или бокалом с коктейлем и бесконечно болтать на разные темы…
