— Не понимаю, как ты еще можешь шутить насчет зубов после всего того, что пришлось пережить.

Джини пожал плечами.

— Честно говоря, мне все это кажется сном.

— Именно поэтому ты и явился сегодня на кладбище?

— Знаешь, я чувствую вину перед Мэтью. Ведь если бы не я, бедняга, может быть, был бы сейчас жив.

Мэгги сняла черную шляпку.

— Ну, конечно. Зато ты был бы уже на том свете.

Джини притормозил у светофора. Солнце ворвалось в окна машины, и волосы Мэгги внезапно вспыхнули в его лучах. На противоположной стене висел обтрепанный плакат, возвещавший о приезде цирка Ромеро. На нем был изображен лев, прыгающий в обруч. В соседней машине какой-то мужчина средних лет, не вынимая изо рта сигареты, громко спорил с женой.

— Мэгги, — вдруг позвал Кейлер.

— Да, Джини.

— Как ты думаешь, я еще не совсем тронулся? Ты знаешь, мне до смерти хочется, чтобы ты осталась со мной.

— Что ж, я, конечно, не Лори, и ты вполне можешь воспользоваться моей слабостью и загнать меня под каблук… Но если ты дашь мне клятвенное обещание не делать этого, то я, пожалуй, подумаю над твоим предложением, — засмеялась девушка.

* * *

Через девять месяцев в одной из газет появилось объявление. «У миссис Дори Сэмпл-Кейлер, бывшей супруги Джини Кейлера, проживающей в штате Мэриленд, родилась девочка Сабина. Миссис Лори Сэмпл- Кейлер разрешилась от бремени в одной из больй^иц района Мерриам. ХАКХЙМ-АЛЬ ФАРИККА».

ЭЛЕН МАККЛОЙ

Удар из зазеркалья

Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил. По-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; А как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, Гадательно, тогда же лицом к лицу; Теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, Подобно как я познан Первое Послание к Коринфянам Святого Апостола Павла (13: 11» 12)

Глава первая

Миссис Лайтфут стояла у окна, выходящего на запруду.

— Садитесь, мисс Крайль, боюсь, я должна сообщить плохие новости.

Обычное благожелательное выражение лица Фости* ны исчезло, в глазах ее мелькнуло беспокойство. Правда, лишь на мгновение. Но в эту секунду она испытывала неприятное чувство. Такое обычно испытываешь, когда встречаешься с пронзительным взглядом чужака, заглядывающего в окно дома, в котором, по его мнению, в это время не бывает хозяев.

— Слушаю вас, миссис Лайтфут, — низким голосом сказала она. Фостина была довольно высокого роста, а миниатюрные запястья и лодыжки, узкие руки и ноги свидетельствовали о хрупкости тела. Все в ней говорило о мягкости и доброжелательстве — продолговатое, бледное, сосредоточенное лицо овальной формы, расплывчато очерченные, чуть близорукие голубые глаза, гладкие волосы без украшений со светло-коричневой опушкой, которая при малейшем движении головы образовывала над нею золотистый нимб.

Она полностью владела собой и, пройдя по кабинету, опустилась в кресло напротив директрисы.

Миссис Лайтфут тоже не приходилось занимать самообладания. Ее полное лицо выражало непоколебимую твердость, а дерзко выдвинутая нижняя губа, большие круглые глаза, сверкающие из-под белесых ресниц, напоминали королеву Викторию. В одежде ей нравился традиционный для квакеров цвет — грязновато-желтокоричневый, который портные величали «серо-коричневым? в тридцатые годы, а в сороковые — «угреватым». Такого цвета был и ее грубый твид, и красивый вельвет, богатый шелк и легкая вуаль, — в зависимости от случая и сезона, — при этом все свои наряды она украшала изысканными нитками ожерелья и старыми кружевами, доставшимися ей от матушки в наследство.

Даже шуба у нее была сшита из меха крота — единственный мех, обладающий одновременно голубино-серым и густо-коричневым оттенками. Устойчивое пристрастие к такой скромной окраске помогало ей сохранять сдержанность и уравновешенность, что неизменно производило должное впечатление на родителей ее учениц.

Фостина, глядя на миссис Лайтфут, ответила:

— Но я не жду дурных новостей. — Улыбка, с промелькнувшей в ней мольбой, пробежала по ее губам. — У меня нет семьи, и вы об этом прекрасно знаете.

— Откровенно говоря, — продолжила миссис Лайтфут, — я вынуждена вас просить покинуть школу Бре- ретон. Шестимесячное жалованье, разумеется, будет выплачено целиком. Это оговорено в контракте. Но вам придется уехать немедленно. Самое позднее — завтра!

<— Как?! В середине полугодия? Это неслыханно, миссис Лайтфут!

— Мне очень жаль, но вам все же придется уехать.

— Почему?

— Этого я сказать не могу. — Миссис Лайтфут села за письменный стол, сделанный из красного дерева в какой-то колониальной стране. Рядом со стопкой розоватой промокательной бумаги были разбросаны какие-то медные безделушки. Здесь же стояла фарфоровая ваза цвета бычьей крови с букетом красивых темных английских фиалок.

— А мне казалось, что здесь у меня все будет хорошо, — Фостина осеклась и умолкла. — Что же я натворила?

— Ничего такого, в чем можно было бы обвинить вас непосредственно. — Миссис Лайтфут вновь вскинула на нее свои бесцветные глаза. Они, казалось, лишь отражали свет, в них не было своего, яркого, живого блеска. — Ну, скажем, вы не соответствуете общему духу, царящему в Бреретоне!

— Боюсь, что вынуждена просить вас объяснить все несколько подробней, — осмелилась возразить Фости- на. — Должна быть какая-то достаточно определенная, веская причина, если вы требуете моего немедленного отъезда в разгар учебного года. Имеет ли ваше решение какое-то отношение к моему характеру? Или оно касается моих способностей, квалификации?

— Ни то, ни другое не вызывает никаких претензий. Просто… просто вы не вписываетесь в привычную картину Бреретона. Вам, конечно, известна несовместимость цветов? Может ли сочетаться цвет спелых тома* тов с цветом красного вина? То же самое и здесь, мисс Крайль. Вы тут не в своей тарелке. Но это не должно вас расстраивать. Может, в другой школе вы придетесь ко двору и будете счастливы. Это же место не для вас.

— Но я нахожусь здесь всего несколько месяцев, разве можно сделать окончательные выводы за такой короткий срок?

— Эмоциональные конфликты в женской школе возникают очень быстро, и еще быстрее осложняются Словно в степи, когда горит ковыль. Этому способствует создавшаяся здесь атмосфера.

Противодействие всегда заставляло миссис Лайтфут переходить на повышенные тона, но тут она неожидан- но столкнулась с оппозицией, идущей от человека, который всегда отличался робостью и послушанием.

— Все это настолько деликатно, что трудно подобрать нужные слова. Но я вынуждена потребовать от вас покинуть школу ради ее благополучия.

Фостина вскочила на ноги. Хотя ее буквально со* трясал нахлынувший на нее гнев, она осознавала свое полное бессилие.

— Вы отдаете себе отчет в том. что это означает для моего будущего? Ведь все вокруг подумают, что я совершила нечто ужасное! Попробуй-ка докажи, что я не клептоманка и не лесбиянка!

— Послушайте, мисс Крайль. Есть вещи, которые у нас в Бреретоне не подлежат обсуждению.

— Нет, они должны обсуждаться у вас в Бререто- не, если вы ни с того, ни с сего заставляете убраться преподавателя в середине учебного года, не объясняя причин такого решения! Только два дня назад вы утверждали, что моим классом вы довольны больше других. Это ваши слова, не так ли? И вот теперь… Кто-то распространяет обо мне заведомую ложь. В чем она состоит? Кто этим занимается? Я имею полное право знать, если речь идет о моей работе!

В глазах миссис Лайтфут промелькнуло что-то для нее необычное, вероятно, сострадание.