— Ты увиливаешь от вопроса, — Фостина сидела напряженно, не позволяя себе ни на минуту расслабиться. — Поставим тогда вопрос иначе, напрямую — Ты слышала какие-нибудь сплетни обо мне?

Гизела резко ответила:

— Нет.

Фостина вздохнула:

— Нужно слушать, что говорят вокруг!

— Зачем? Разве приятно, что люди о тебе судачат?

— Нет, конечно. Но так как им рот не заткнешь, то уж лучше пусть сплетничают с тобой. Ведь ты — единственный человек, к кому я могу обратиться с такой просьбой. Только ты можешь сообщить мне, кто этим занимается и что именно говорят обо мне. — Ты — единственная моя подруга. — Она вдруг густо покраснела от набежавшего на нее чувства робости. — Могу ли я тебя так называть?

— Конечно, я — твоя подруга, и, надеюсь, ты относишься ко мне точно так же. Но я ничего не понимаю. Что заставляет тебя думать о сплетнях?

Фостина аккуратно раздавила погасшую сигарету в пепельнице.

— Меня уволили. Вот и все.

Гизела была поражена ее словами.

— За что?

— Не знаю. Миссис Лайтфут не пожелала объясниться. Если не считать ее глупых банальностей о том, что я не вписываюсь в общую атмосферу школы Брере- тон, основополагающей причиной. Я уезжаю завтра.

Фостина с большим трудом произнесла последнюю фразу.

Гизела наклонилась вперед и дотронулась до ее руки. Это было ее ошибкой. Вдруг черты лица Фостины исказились, слезы брызнули из глаз, словно чья-то жесткая невидимая рука выжимала их. — Но это еще не самое страшное.

— А что же?

— Видишь ли, вокруг меня что-то происходит. — Слова теперь пулей вылетали изо рта Фостины, она уже не могла их сдерживать. — Я чувствую давно, но не знаю, что это такое. Какие-то намеки. Неприметные детали.

— Например?

— Посмотри на эту комнату. — Фостина с горестным видом повела рукой. — Горничные отказываются делать для меня то, что охотно выполняют для тебя и других учителей. Они никогда не раскладывают мою постель на ночь. Зачастую к ней вообще никто не прикасается. В графине никогда не бывает холодной воды, в комнате не проводят уборку, не вытирают пыль. Я должна сама выносить мусор, высыпать окурки из пепельницы, а однажды кто-то из них оставил на весь день окна открытыми, и в результате ночью я продрогла до костей.

— Почему ясе ты не рассказала об этом миссий Лайтфут? Не пожаловалась Экономке?

— Я хотела, но пойми, я здесь новичок, приехала недавно, и это место очень много для меня значит. Кроме того, я не хотела создавать неприятности для Арлины. Ей поручено убирать в моей комнате, но мне всегда ее жалко. Она такая неумеха, ужасно косноязычная. Разговаривать с ней — все равно, что беседовать с глухим!

— Она тебя не слушает?

— Она прекрасно слышит, но не слушает. Под маской ее внешнего безразличия я постоянно чувствую какое-то упрямое сопротивление и никак не могу понять, чем все это вызвано. — Фостина настолько увлеклась разговором, что, закурив, забыла предложить сигарету Гизеле. — Арлина не дерзила, не дулась на меня, просто она была какой-то рассеянной, казалось, вся ушла в себя. Выслушав мои обвинения, она что-то промямлила. По ее словам, она и понятия не имела, что плохо убирает в моей комнате, обещала исправиться в будущем. Но все осталось по-прежнему. В тот вечер, помню, она всячески избегала меня, словно боялась. Но это же глупо. Как можно опасаться такого книжного червя, как я?

— У тебя вызывает подозрение только поведение Арлины?

— Нет, не только. Почему-то все меня старательно избегают.

— Ия тоже?

— Ах, Гизела, честное слово, ты — единственное исключение. Стоит мне попросить других учителей посидеть со мной за чашкой чая в здешней деревне, или за коктейлем в Нью-Йорке, все они неизменно отвечают отказом. И такое случалось не раз, и не два, это происходит постоянно. Все отказывают. Все, кроме тебя. И делают это как-то неловко, словно я перед ними в чем-то провинилась. Неделю назад, будучи в Нью-Йорке, я столкнулась на 5-й авеню с Алисой Айтчисон, как раз напротив библиотеки. Но она… отвернулась в сторону, притворившись, что не видит меня. Конечно, она меня видела. Ее притворство было очевидно.

— А как девочки из твоего класса? Не слушаются тебя?

— Нет, дело не в этом. Они выполняют все, что я требую. Задают вполне разумные вопросы по поводу уроков. Но…

— Что но?

— Гизела, они не спускают с меня глаз.

Гизела рассмеялась.

— Я бы не возражала, если бы они не спускали с меня глаз особенно когда я им объясняю что-то на доске.

— Но они глядят на меня в упор не только, когда я им что-то показываю или объясняю, — уточнила Фо- стина. — Они не спускают с меня глаз постоянно. Все время. И в классе, и в коридоре. Согласись, в этом есть что-то… противоестественное.

— Особенно в классе!

— Да ты не смейся, — возмутилась Фостина. — Все это очень серьезно. Они все время следят за мной, прислушиваются. Кроме того, иногда у меня возникает странное ощущение… что следят они не только за мной.

— Ничего не понимаю.

— Я не могу объяснить тебе, так как сама ни черта не понимаю, но… — Голос Фостины сник — Они прислушиваются ко мне так, словно ожидают, что вот-вот что-то произойдет. Что-то мне неизвестное.

— Может, они ожидают, когда ты упадешь в обморок или с тобой приключится истерика?

— Может быть. Не знаю. Что-то вроде этого. Только такого со мной в жизни не случалось… Но и это еще не все. Во-первых, они ужасно вежливы со мной. Во- вторых, когда я сталкиваюсь с ними в коридоре или холле, в глазах у них мелькает какой-то любопытный все- понимающий взгляд. Как будто им обо мне известно больше, чем мне самой. И все они непременно начинают хихикать за моей спиной. И это, поверь, не обычное для школьниц зубоскальство, а какой-то нервный смешок, который может запросто перейти в смертельный испуг, либо просто в истерику.

— Это и имела в виду миссис Лайтфут, когда предложила тебе уехать?

— Вначале она была со мной холодна, но потом мне показалось, что она даже сочувствует.

Гизела кисло улыбнулась:

— Это с^мое любопытное из всего, что ты рассказала. Миссис Лайтфут, по-моему, жестокая эгоистка.

— Вероятно, у нее существуют какие-то причины для такого поступка, — продолжала свой рассказ Фостина. — Ведь школе придется выплатить мне деньги вперед за шесть месяцев, если они увольняют меня раньше завершения учебного семестра. Я уже не говорю об утрате довольно квалифицированного преподавателя по искусству, которому в это время не так просто подыскать замену. Но при всем при этом она оставалась непреклонной. Я даже не могу рассчитывать на ее рекомендацию, если начну поиски работы где-нибудь в другом месте.

— Ты имеешь право на объяснение причины увольнения, — возразила Гизела. — Почему бы тебе не обратиться к адвокату? Пусть он поговорит с ней.

— Нет, я так це могу. Из этого ничего хорошего не выйдет. Какой школе в округе понравится идея взять к себе преподавателя, который готов прибегнуть к помощи адвоката при первом же признаке надвигающейся беды?

— Да, она действительно приперла тебя к стенке… — Гизела вздохнула и оперлась спиной на подушку. Но она оказалась слишком жесткой опорой. Гизела отодвинулась, и подушка скосилась на сторону. Она попыталась распрямить ее> но в этот момент заметила за ней корешок книги, старинной книги в кожаном переплете с золотым тиснением.

— Ах, прости, — торопливо сказала Фостина и, выхватив книгу, прижала ее, словно младенца, обеими руками к груди. Гизеле не удалось рассмотреть ее название. — Прости, тебе было неудобно сидеть.

— Ничего. Я и не знала, что там лежит книга. — Легким грациозным движением Гизела встала. В голосе ее послышались спокойные нотки: — Жаль, но я не могу ничем тебе больше помочь, — Она направилась было к двери, затем помедлила и оглянулась — Да, совсем забыла, зачем пришла. Хотела спросить, сделала ли ты эскизы для нашей греческой драмы? Но теперь, вероятно, тебе уже нр до них.

— Они уже закончены, и миссис Лайтфут попросила представить их на рассмотрение комитета до моего отъезда.