«А мы вас попросим вернуться!» — воскликнул капитан.

Мне так и хотелось ему ответить: «А что, если вас после вашего выхода на пенсию заставят стать капитаном маленькой, задрипанной лодки…»

— Злая вы, госпожа Макбуле, — произнес я.

— И наш патрон тоже оригинал. Машинисточка избавилась сегодня от своей лягушечьей шкурки. Словно вышла из кокона шелкопряда. Вырядилась в шикарное шелковое платье. Наверное, наш транжира прикупил ей целый гардероб…

Я понимал, что принимать сторону Макбуле стало бы неправильно. Потому что потом ее трудно было бы сдержать.

— Госпожа Макбуле, патрон — это патрон! С вашего разрешения, пусть он сам решает, как ему поступать, — одернул ее я.

— Как прикажите, ваше величество!

Макбуле сразу спасовала.

— Смилуйся Аллах, — сказала она и, чтобы перевести разговор на другую тему, стала рассказывать историю. — Я вам уже говорила, что мой последний муж был не человеком, а ангелом в военной форме, только с палкой в руках. Вы, наверное, догадались, на что я намекаю, говоря о палке. То есть эта палка иногда и мою спину гладила. — Она визгливо засмеялась, а потом вдруг стала серьезной. — То есть я хочу сказать, что, несмотря на это, я не боялась своего мужа так, как боюсь вас…

Я привык шутить над Макбуле, поэтому ответил вопросом:

— То есть вы что-то попросили, показали, а мы ответили «нет»?

Да, Макбуле явно вилась около меня.

Глава двенадцатая

Было уже поздно. От парохода исходил звук, создающий ощущение, что ты в другом измерении. Везде погас свет. Огонек горел только в стороне каюты, принадлежащей экипажу судна. Я пошел в его сторону. Это был небольшой буфет. Среди клиентов я заметил нескольких наших. Наша команда состояла не только из лордов и черни. Среди нас имелись и изгои… Один из них Хаккы (суфлер), а другие Шахин и Дядька… Дядьку положили на длинную скамью, на голове у него красовалась ермолка… Последним представителем этой группы изгоев являлся маленький горбун. Однако он был не с нами. Когда господин Сервет увидел его на пароходе, то очень рассердился.

— А этот что здесь делает! — закричал он.

Хотя господин Сервет и был демократом, однако его пугало, что находящийся среди нас горбун испортит всё дело и все подумают, будто мы обычные бродячие артисты.

То, что его не хотят, оскорбило самолюбие Горбуна, и от нас он старался держаться в стороне. Однако, как маленькая собачонка, следовал за нами по пятам… Когда его спрашивали, что он тут делает, он вытаскивал из кармана и показывал бумагу с фотографией. Это было свидетельство репортера выходившей по вечерам небольшим тиражом газеты. Его отправили в командировку, чтобы он нашел подписчиков для нее.

— Вот видите, я же говорил, что не с вами, — отвечал он, смотря на нас глазами, полными обиды.

Было заметно, что этого беднягу поддерживал Хаккы. Они как-то странно сблизились. Они придумали игру. Горбун с картами и салфетками, ни на минуту не останавливаясь, проделывал разные штучки. Или брал деньги и перекидывал их из одного кармана в другой. Это была не просто игра, а фокусы.

Горбун даже принес маску орангутанга. Натянув ее, он превращался в помощника фокусника. Они так веселились, что разбудили спящую у крышки люка старушку.

— О, Аллах! — закричала она.

От ее крика проснулись дети. Горбун в маске заковылял в их сторону, и дети от страха расплакались. Потом опять стал показывать разные штучки. Например, вытащил пропавшее кольцо из кармана спящего мужчины.

— Кто сказал, что я вор, а? — подпрыгивая, вопрошал Горбун.

Когда стало невообразимо шумно, пришел матрос и навел порядок. А капитал запретил включать свет. Но на этом все не закончилось. Хаккы начал показывать фокусы с огнем. Он стал засовывать себе в рот горящую вату. Музыкант с кеманче^[66] стал опять наигрывать мотив из Сурдины^[67]. Макбуле решила отомстить капитану.

— Постойте, ребята, — сказала она и, повысив голос, начала петь вместе с музыкантом песни жителей черноморского побережья. Подобрав подол и сев на корточки возле него, она походила на бабку. Однако когда голос ее стал крепнуть, она превратилась в пылкую девушку.

Дядька даже сел на своей кровати. А Макбуле, словно утолив жажду мести, разволновалась и развеселилась.

— Ты развлекал первый класс, а мы развлекаемся здесь, — поддела она ходжу.

Я подумал, что ходжа ответит ей, однако он оказался настолько умен, чтобы не влезать в споры, в которых обязательно проиграет.

— Ну и прищучила меня эта баба! — сказал он и сразу добавил: — Однако она права!

* * *

Нежданно-негаданно из-за одной неприятной истории у многих испортилось настроение.

В нижней каюте, где мы развлекались, спал один хаджи, продающий книги о житие Мухаммеда и Энамы^[68]. После того как мы разошлись по своим каютам и заснули, кто-то обшарил хаджу и украл порядочную сумму. Рано утром корабельный полицейский и капитан собрали всех на палубе и начали расследование, но вора так и не нашли. Однако появилось ужасное подозрение — они решили, что это дело рук Хаккы.

Кто же еще мог быть, если настоящий вор не найден? Логичный вопрос. Человек, который перекидывал деньги из одного кармана в другой… Кто мог лучше него провернуть это?

Из труппы в расследовании принимали участие и мы с господином Серветом. Не найдя ни одной зацепки, наш мозг начал работать: есть человек, который вытаскивал часы или деньги у кого-то из-под носа, а у кого и из кармана. То есть наш Хаккы!

Вначале эту шутку рассказывали друг другу смеха ради. Проводившие расследование чиновники смеялись.

— Ни к чему других обыскивать, — говорил полицейский.

Даже сам Хаккы хохотал. Однако время шло, и таяла последняя надежда найти хоть какую-нибудь зацепку. Атмосфера накалялась.

Между делом в каюту капитана привели бродягу в лохмотьях, путешествовавшего без билета.

— Поймали, поймали, — радовались мы.

Однако немного погодя беднягу отпустили. Все клялись, что непричастны к делу.

А Хаккы… Он словно застыл на месте рядом с маленьким Горбуном. Наверное, и его о чем-то расспрашивали. Даже такое его поведение уже настораживало. Хуже всего то, что и я начинал его подозревать. Можно ли не ощутить того, что витает в воздухе? Дело приняло настолько серьезный оборот, что все шутки относительно Хаккы прекратились. Я даже стал бояться своего воображения и подозрительности. Боялся услышать от свидетелей, входивших иногда в комнату следователей, что они, проснувшись среди ночи, видели тень, очень похожую на Хаккы. Это само по себе могло сделать преступником невинного человека. И я сам уже не знал, чему верить. Кто из нас может спасти себя от влияния этой напряженной удушливой атмосферы? В такой момент всему придается значение — и взгляду подозреваемого, и его словам…

Глава тринадцатая

В просвете я заметил Азми. Лицо бледно-желтое, губы словно сведены судорогой. Мне стало не по себе. Вот кто главный подозреваемый…

Я будто слышал крик адвоката:

«Если не брал, почему тогда бледнеешь? Невиновный человек разве боится правосудия?»

Бедняга Азми выглядел так ужасно, что я подошел к нему.

— Азми, я все понимаю, — начал я. — Однако ты не должен вмешиваться! В лагере, когда английские надзиратели набросились на нас, а потом две недели продержали в яме, разве тогда все произошло не из-за похожего случая? Мы уже не дети, это того не стоит!

Азми посмотрел на меня, по его лицу я понял, что он догадался; я говорил это не только, чтобы успокоить его. Но и себя тоже.