Вдруг недалеко послышалась музыка. Хозяин кофейни сказал сидевшим за соседним столиком, что в доме культуры сегодня играют свадьбу. Сразу после его слов в кофейню вошел толстый мужчина с круглым красным лицом, в смокинге с лентой через плечо. Вместе с ним были два бедно одетых мальчика.

— Хюсмен, мы опять к тебе за помощью, — обратился он к хозяину кофейни. — Нам нужны твои стулья…

— Хорошо говоришь, а где, скажи на милость, мои клиенты сидеть будут?

Мужчина в смокинге, подумав полсекунды, нашел выход из сложившейся ситуации.

— Друзья мои! — громко воскликнул он. — Это судьба, что ваш поезд застрял в нашем городе. Я директор дома культуры. Сегодня вечером мы женим одного молодого офицера. Я всех вас приглашаю на свадьбу. Дом культуры — общественный дом, значит, для народа. Мы все приятно проведем время. Поезд здесь застрял как минимум до завтрашнего утра. Я поговорю с начальником станции, если случится что-то непредвиденное, он нам сообщит… Одним словом, если вы соблаговолите быть рядом с нами в эту праздничную счастливую ночь, вы окажете нам огромную честь.

В городе с единственным оставшимся открытым магазином, где кроме монопольной ракы больше ничего не купишь, обнаружить дом культуры, где играли свадьбу, и вправду было радостным событием.

Один из пассажиров радостно захлопал в ладоши, все другие поддержали его. Доски из-под нардов с грохотом стали захлопываться, люди стали спешно одеваться. Через две минуты в кофейне кроме двух местных и меня никого не осталось.

— Господин, а вы не пойдете? — спросил хозяин.

— Здесь мне поспокойнее будет, — ответил я извиняющимся тоном.

В большом скоплении людей я всегда ощущал какой-то страх. Доктора, кажется, говорили, что это агорафобия, то есть боязнь открытого пространства… Эта болезнь появилась у меня после Египта, когда я начал постепенно возвращаться к нормальной жизни.

Однако директор дома культуры вернулся снова, на этот раз за стаканами, и тут увидел меня сидящего в углу за столиком.

— Дорогой мой, разве можно нас так расстраивать? — спросил он и чуть ли не силой потащил меня за собой.

С большим трудом, в разыгравшейся с новой силой метели, мы преодолели несколько улиц. Директор часто включал электрический фонарик, чтобы показать мне дорогу, и иногда останавливался стряхнуть снег со своего смокинга. Он словно не чувствовал холода. Уж очень ему хотелось быть полезным, и это у него превосходно получалось.

Когда мы свернули за угол, перед нами выросло здание со ступенями и куполами, которые чем-то напоминали хамам. У дверей под светом, рассеянным метелью, показалась толпа народу. Директор, взяв меня за запястье, стал расталкивать толпу. К нему обратился мужчина с довольно взрослым мальчуганом на плечах.

— Послушай, хоть этого возьми и пристрой там где-нибудь, — стал просить он. — Плачет, кашляет…

— Что за вздор, приятель? В Турецкой республике нет сирот, — бросил в ответ директор.

Директор не выпускал моей руки даже когда, растолкав молодых парней с лентами, мы прошли внутрь. Несмотря на то, что пришел последним, я стал его особенным гостем. Он хотел обязательно провести меня вперед к самой сцене. Он сжал мое запястье, словно тисками, и ни на минуту не ослаблял хватку. Так мы добрались до середины зала. Люди сидели чуть ли не на коленях друг у друга. В такой давке невозможно было сделать даже шаг. Мне показалось, что мы застряли. Как раз в тот момент оркестр заиграл гимн. Все поднялись на ноги. Тогда директор очень проворно выхватил стул из-под одного из гостей и, подняв его в воздух, поставил у стола в паре шагов от него.

— Для уважаемого гостя, — объяснил он.

Это был стол для гостей работников юстиции. Даже в самые сложные моменты моей жизни я всегда старался следить за своим внешним видом, поэтому они приняли меня за одного из своих и встретили очень хорошо. Председатель суда по профессиональной привычке спросил, кто я такой и чем занимаюсь. А я, чтобы не сказать, что их уважаемый гость работает секретарем в магазине, где продается краска, тихо ответил:

— В торговом секторе.

Было похоже, что предстоящий разговор будет не из приятных. Однако после гимна заиграл марш Мендельсона, и это спасло мое положение. Жених и невеста стали проходить под скрещенными молодыми офицерами саблями. Потом последовали поздравления, объятия. Наконец директор, как фокусник, вытягивая одно слово из другого, произнес прекрасную речь о том, что нет народа без населения, населения — без свадьбы, а свадьбы в это сложное время нет без дома культуры. Он посмотрел на вытащенное из кармана свидетельство о браке и сообщил, что эта свадьба пятнадцатая в этом году, и пообещал, что до конца года их станет уже двадцать. А потом, сохраняя серьезный вид, заявил, что, если это число не будет достигнуто, он отправит свою жену на пенсию и женится еще раз. Потом все засмеялись и раздались аплодисменты.

С первого ряда поднялась пожилая женщина в соломенной шляпе, по всей видимости, его жена.

— Даст Аллах, не доживешь ты до этих дней, чтоб тебя… — прокричала она, чем еще больше развеселила публику.

После нее поднялся седоволосый худой мужчина.

— Даю честное слово, е́нге^[12]. Если этот прохвост сделает такую глупость, я ему над головой вместо сабель из дубовых палок такую триумфальную арку смастерю, что народ от удивления рты разинет, — пообещал он.

После его слов радостное возбуждение охватило всех. И даже до этого момента сохранявшие серьезность, словно за судейской кафедрой, судьи засмеялись и зааплодировали.

— Хорош, ничего не скажешь! Такого днем с огнем не сыщешь, — сказал один из них.

Кто знает, когда построили этот постоялый двор, в котором мы сейчас находились. По краям всего здания был навес, под которым прятались путники в такую же погоду, как и у нас сейчас. Печи, где они разводили огонь, и столбы, к которым привязывали своих коней, до сих пор стояли на своих местах. Сколько воды утекло с тех пор! Прошли века, и вот уже мы очутились в этом месте. Здесь кое-что поменяли и подкрасили, и получился превосходный дом культуры. Повсюду между столбами были развешаны красные и зеленые флажки с зазубринами на концах, сделанные из бумаги. То там, то тут из-под осыпавшейся штукатурки виднелась обшивка, со временем ставшая похожей на черное дерево. На ней были заметны написанные когда-то афоризмы и, напоминающие схватку Баттала^[13] Гази, картины Войны за независимость…

Как всегда, мне захотелось раствориться в толпе, чтобы обо мне никто не вспомнил. Однако и тут директор не оставил меня в покое. Впереди у самой сцены за столом сидела многочисленная группа: стоящий с самого начала праздника на ногах и целовавший в лоб невесту и жениха генерал; рядом с ним два высокого звания офицера; одетые с иголочки несколько гражданских; женщины, напоминающие павлинов в своих сверкающих платьях и шляпках с перьями…

Между ними ко мне спиной, завернувшись в шубу, сидела светловолосая женщина. Ее движения и звонкий смех, после которого непременно следовал кашель, напомнили мне мою попутчицу с поезда. Но это, конечно же, было практически исключено. До такой степени я уверил себя в невозможности подобного, что даже когда она вместе с другими барышнями обернулась, я не поверил своим глазам. Однако она, заметив меня, улыбнулась и поздоровалась. После чего сделала весьма бесцеремонный жест. Как в пантомиме, она изобразила объятия, а потом положила голову на запястья рук, словно этим хотела показать, что дети в поезде крепко спят, прижавшись друг к другу. Потом она рассказала что-то обо мне генералу и сидящим за столом. Это я понял по тому, как они все разом обернулись и посмотрели в мою сторону. Все это стало причиной того, что директор дома культуры снова вспомнил обо мне и уже не оставлял меня в покое ни на минуту. Таким образом, я был приглашен за стол к почетным гостям. Этой ночью мое социальное положение становилось все выше и выше. Пойти против воли директора и отказаться от приглашения было просто невозможно. Я даже не сомневался, что, если откажусь, он вцепится в мое запястье и все равно приведет меня к столу. Поэтому, чтобы больше не позориться, я согласился. Отступать не было смысла.