— Пробовал. Интересно же, все-таки!
— Боже, с кем я связалась?.. — вздохнула Элина и пошла попить водички, а Давыдов с привычным уже выражением обожания смотрел ей вслед. Он и правда никогда не понимал, как можно получать удовольствие от того, что кто-то, делая над собой усилие, глотает выделения твоего организма, которые для этого совсем не предназначены, и делает вид, что это приятно. Кто-то, но только не она! Она не станет «делать вид», а ей и не нужно! Для него все равно не сделать и не придумать ничего лучшего…
***
Их следующая водная прогулка была явно последней, и когда они уже возвращались, не спеша двигаясь по грунтовой дорожке, ветер затих перед рывком, а на горизонте появилась свинцовая туча, быстро несущаяся с запада.
— Нас гроза догоняет! — сообщил Давыдов, когда послышался первый раскат грома. — Будет настоящий шторм. Останемся?
Улыбаясь, он взглянул на Элю и мгновенно переменился в лице. С ней творилось нечто странное. Она шла все медленнее, растерянно бегая глазами по земле.
Сверкнула молния, и Эля, остановившись, зажмурила глаза. После раската уже очень близкого грома она закрыла уши руками, а когда упали первые капли дождя, стала медленно приседать, словно ноги отказывались ее держать.
— Что такое?!. — подбежал к ней Данил, схватив за плечи и пытаясь заглянуть в опущенное лицо.
С новой вспышкой молнии Эля внезапно подняла на него полные ужаса глаза и стала кричать, что нужно срочно отсюда уходить, но не двигалась с места, лишь втягивая голову в плечи при каждом новом раскате.
— Скорее, скорее, Данил! Надо спуститься! Спрячься! Ай!.. — она переходила на визг.
Что еще ему оставалось делать? Он поднял ее и побежал к домику. Эля цеплялась за его одежду так, будто он тащил ее в море, на глубину. Но они были не в море! Данилу тяжело было нести ее и одновременно пытаться удержать ее руки, которые все время дергались и царапались. Наконец втащив ее в дом, он сел на кровать, стараясь отдышаться и не выпуская всхлипывающую Элю из рук, усадил ее к себе на колени.
— Все-все-все! Мы уже в доме… Ничего уже не случится.
Подняв голову, она посмотрела на Данила наивными заплаканными глазами и стала гладить его ладонью по щеке.
— Знаешь, гроза очень опасна. Я раньше тоже не боялась. Но на улице нельзя быть во время грома. И ты не выходи, хорошо?
— Хорошо, — Данил слизал с ее лица подсыхающую соленую капельку, — но это не так уж страшно, да и гроза уже закончилась. Просто дождь идет, и это надолго. Так что будем мы теперь сидеть здесь безвылазно.
— Вот и хорошо! — улыбнулась Эля. — Но ты опять весь мокрый!
Данил прекрасно ее понял и совсем не возражал, стягивая с себя насквозь промокшую одежду. Он уже приспособился к Эле и научился распределять энергию, продлевая удовольствие и ей, и себе. Сегодня он решил измотать ее хорошенько, чтобы, утомившись, она быстро уснула и забыла об этой чертовой грозе.
Давыдову это отлично удалось. Эле уже начинало надоедать, и она решила, что пора закругляться. Почувствовав, что Данил снова начинает останавливаться, она вместо того, чтобы замереть и расслабиться, слегка прогнулась, приподняв грудь, мотнула головой и, изображая прилив страсти, издала тихий стон, дернувшись навстречу сама. Теперь он уже остановиться не сможет, она знает, что делает.
Уже засыпая, лежа щекой на его жестком плече, Эля тихо спросила:
— А как тебя называют родители? По имени?
— Ну да. Даня. А мама — Данечка.
— Данечка? — хихикнула Эля. — Они, наверное, тебя очень любят, — вздохнула она и, прижавшись к нему сильнее, добавила: — Я тоже буду тебя так иногда называть…
У нее уже заплетался язык, и зажмурившись, Данил стиснул ее в крепких объятиях: пусть хоть так, но это ее первое признание!
Он тоже устал и уже почти отключился, как вдруг Эля, резко повернувшись, соскользнула с его плеча. Данил поднял голову: Эля спит. Он уже собирался вернуться на подушку, когда ее ноги начали резко подергиваться и голова поворачиваться из стороны в сторону. Данил не знал, нужно ли ее разбудить или подождать, пока это пройдет.
***
Элине снова это снится. Начинается гроза, уже идет сильный дождь, и она стоит, подставляя ладони под теплые капли посреди их большого двора. Золтан бежит вдоль низкого заборчика: ему нужно загнать в гараж мотоцикл. Вот он поднимается на пригорок возле гаража и, хватаясь за высокий штырь, вкопанный когда-то в землю отцом Ингриды, поворачивается к Эле и что-то кричит. Раскат грома раздается одновременно с яркой вспышкой молнии, на миг ослепившей Элю. Гром стих, но кажется, что Золтана уже нет на горке. И только присмотревшись, можно заметить, что он просто лежит рядом со штырем…
— Золтан!..
— Шшшшш, я не Золтан!
Эля уже сидит, уткнувшись в гладкую знакомую грудь. Он обнимает ее, и, конечно, она прекрасно знает, что он — не Золтан. И она не жалеет об этом! Она давно уже об этом не жалеет! Эля не променяла бы эту грудь на грудь своего брата, она ни на что бы ее не променяла! Если б только можно было сидеть так всегда, пряча лицо на этой сильной груди, просто плакать и ни о чем больше не думать, никуда не стремиться и ничего не решать. Он будет думать и решать вместо нее!.. Нет, она не должна так расслабляться и ни в коем случае не должна перекладывать все на него. Иначе, когда он ее оставит, она просто погибнет. Она не перенесет еще одного удара. Она должна защищаться сейчас! Пока еще не поздно…
Она перестала всхлипывать, вытерла слезы, оторвавшись от Данила, села очень прямо и, взглянув ему в лицо, громко и спокойно сказала:
— Золтан — это мой брат. Его убило молнией, когда мне было двенадцать лет, я сама видела.
Затем она легла на подушку и отвернулась к стене. Через секунду, переварив информацию, Данил накрыл ее своим теплым телом, осыпая поцелуями это детское серьезное личико:
— Маленькая моя!.. Маленькая моя девочка…
Он помнит, что говорила она о своих родителях — похоже, они ее бросили. Для нее существовал только брат, но разве можно было подумать, что он умер, да еще и у нее на глазах! Как вообще она могла выжить и вырасти?.. Едва сдерживая слезы, Данил чувствовал себя последним подонком, он просто себя презирал.
Он, Данечка Давыдов, единственный сыночек, окруженный всеобщим вниманием и заискивающими лицами, перебирающий шмотки в чековом магазине, воротящий свою снисходительную рожу от очередного не понравившегося подарочка, и она!..
Кто кормил ее с ложки, когда она была маленькой? Кто ставил ей градусник, когда она болела? Кто следил, чтобы зимой она носила шапку? Брат? Но он был у нее только до двенадцати лет! И что такое брат? Он же и сам, наверное, был ребенком. А какой бы она стала, если бы росла в нормальной семье? Но теперь у нее будет нормальная семья! Она уже у нее есть. Он ее семья! И его родители станут ее семьей. Хотят они этого или нет — Данилу все равно! Он сделает все, чтобы больше никогда ей не пришлось плакать. Она будет иметь то, что захочет! Кажется, именно об этом он ей сейчас и говорит. Что, например, она хочет?
— Спать.
Ее ответ вернул Давыдова к действительности. Он стал быстро успокаиваться и лег на самый край кровати, накрыв рукой ее прохладные плечики. Ничего, так даже лучше! Данил все равно не сможет ни с кем ее делить. Ни с какими-нибудь там родителями, ни с этим богоподобным братом, о котором она говорит с таким трепетом. Данил должен быть единственным близким ей человеком, и он не успокоится, пока таким не станет. Недаром он давно уже не может видеть, как она иногда задумывается, глядя куда-то в неопределенность.
В такие минуты она не с ним, а где? В ее будущей и прошлой жизни? Он не знает, есть ли там место для Данила Давыдова, и больше она так задумываться не должна. Думать будет теперь он, а она — просто жить в свое удовольствие и делать с ним все, что посчитает нужным.
***
Эля хорошо умела притворяться спящей, но спать ей не хотелось. Она дождалась, пока уснет Данил, и, выскользнув из-под его вялой руки, приподнялась на локте, глядя на это красивое спокойное лицо. Она коснулась губами крылышка его тихонько сопящего носа. Почему он никогда не храпит? Она бы, наверное, могла слушать его всю ночь.
