Я поднялся, забросил сидор на плечо и пошкандыбал к выходу – уж больно велико было искушение. Но я ничего ему не скажу, у него и так все будет хорошо. Сколько же у него будет внуков? Четыре? Нет, кажется, три.

Осмотревшись на площади, я влился в поток москвичей, спешащих по своим делам. Минут через десять добрался до пересекающей Садовое кольцо Пятницкой улицы, еще минут через двадцать пришел красно-желтый вагон с серой крышей и тремя дверями. Странно, мне казалось, что до войны все трамваи были с двумя дверями: в заднюю пассажиры только входили, из передней выходили. Но были, оказывается, и такие. В трамвай я влез, держа в руках сидор, с традиционным вопросом приезжего в незнакомый город:

– А сколько стоит проезд?

Плата была за одну остановку десять копеек и пять копеек дополнительно за каждый следующий участок. Но для каждого маршрута была установлена фиксированная плата за проезд всей линии. Маршрут № 3, один из самых протяженных, был, конечно, и самым дорогостоящим – пятьдесят пять копеек.

– А до Даниловского рынка, сколько будет?

– Двадцать пять.

Получив мелочь, кондукторша оторвала билет от рулонов, висевших у нее на ремне коричневой сумки. Переведя стоимость поездки в количество остановок, я продвинулся ближе к середине вагона. Заскрежетали, закрывающиеся двери, вагон тронулся. На ходу трамвай сильно дребезжал и раскачивался, похоже, дефекты конструкции усугубились недостатками военной эксплуатации, но все-таки он ехал. Еще минут через десять мы доползли до нужной остановки, и я вновь оказался на улице.

Вокзальный милиционер был прав – рановато приехал, торговля еще только разворачивалась. Впрочем, торопиться было некуда, и я отправился на рынок. Вскоре я, как показалось, уловил ритм движения этого, беспорядочного на первый взгляд, сборища людей. Они четко делились на три категории. Первая, самая большая – покупатели. Эти ходили, толкались, приценивались, короче, постоянно были в движении и что-то делали. Вторая категория – продавцы. Эти никуда не ходили. Они стояли за прилавками, торговались, переговаривались друг с другом, в общем, тоже были при деле. Третья категория была представлена мужчинами, большинство из которых явно было призывного возраста. Эти ничего не продавали и не покупали, даже не приценивались, они наблюдали. Стояли, смотрели, потом вдруг без видимой причины срывались с места и исчезали в толпе, чтобы снова возникнуть в другом месте и так же бесцельно стоять, наблюдая за окружающей толкотней. Видимо, это был мелкоуголовный криминалитет, пасущийся при любом рынке в любое время.

Но это даже не рынок, на рынке все-таки торгуют, а здесь по большей части проходил натуральный обмен. Меняли вещи на еду и еду на водку, спичечный коробок махорки стоил пять рублей, и это при том, что средняя зарплата не превышала пятисот. Поразили выставленные на продажу огромные пятнадцатилитровые бутыли с чернилами. Неужели их кто-то покупает?

Понаблюдав за продавцами, я присмотрел себе мелкого барыгу, явно краденым торгует, но такой в МУР стучать не побежит, а если и побежит, то не сразу.

– Добрый день.

Барыга прицельным взглядом просканировал мою тушку.

– А с чего ты взял, что он добрый?

– С того, что если договоримся, то будет добрым.

– Чего надо? – заинтересовался торгаш.

– Для начала шмотку толкнуть.

Я вытащил из мешка свой костюм. Барыга профессионально рассмотрел швы, пощупал ткань.

– Не наш.

– Английский.

Вообще-то, на самом деле, финский, но барыге это знать ни к чему, а все ярлычки «made in Finland» я предусмотрительно спорол.

– Новый почти, бери – не пожалеешь.

Деловой молча продолжил обследование брюк. Наконец он вынес вердикт:

– Пятьсот.

– Давай назад, я пошел.

Отдавать вещь ему явно не хотелось.

– Размер неходовой. Шестьсот.

– Косарь, ниже не опущусь, новый же почти.

– Семьсот, неизвестно, где ты его взял.

– Девятьсот, мой костюм, если хочешь – надену.

– Восемьсот, последнее слово!

– Договорились!

Судя по довольной ухмылке, которую не смог сдержать торгаш, меня опять здорово объегорили. Однако, спрятав костюм, деньги отдавать он не спешил.

– А что для конца?

– Сапоги нужны хорошие, кожаные, командирские. С размером проблема.

Барыга прикинул мой размер и сразу зарядил:

– Кусок.

– Может, сначала товар посмотрим?

– Посмотрим, – засуетился барыга, – обязательно посмотрим. А чем платить будешь?

– А что сегодня в ходу?

– Иголки для швейных машин, стекла для керосиновых ламп, кремни для зажигалок, спирт, – и понизив голос: – Если есть маслята – возьму.

– Грибы-то тебе зачем?

– Грибы?! Ну ты даешь, деревня! Все, все, молчу. Пошли товар посмотрим.

Сдуру я поперся с ним, как бычок на бойню. Подозрения у меня возникли, только когда мы вышли за территорию рынка. Барыга направился к какой-то подворотне, а я чуть приотстал и, скинув с плеча мешок, начал распутывать узел. Подворотня оказалась тупиком, но это было заметно не сразу, а только когда углубишься шагов на десять. Сзади возникли две тени, но моя правая рука уже была внутри мешка. Зашедшие сзади притормозили, рука в мешке могла означать все что угодно, от солдатской финки до трофейного «парабеллума» или заначенной от начальства гранаты. Я просто разжал пальцы, мешок упал на землю, а пистолет остался в руке. Кляк-кланц. Едва затихло второе «кланц», как в подворотне мы остались вдвоем.

– Стоять!

Барыга моментально влип спиной в стену, уставившись на черный зрачок пистолетного дула.

– Ты чо, козел, рамсы попутал?

– Ошибочка вышла, кореш. Кто ж знал, что ты фартовый?

– Гони лавэ.

– Да ты чо, в натуре?

– В натуре – кум в прокуратуре. Лавэ гони, или совсем зажмуриться решил?

Барыга трясущимися руками начал тащить из карманов банкноты.

– Давай! – Торгаш, не спуская глаз с оружия, протянул деньги. – Пшел!

Повинуясь движению ствола, барыга порскнул к выходу. Я запихал деньги в карман, поставил пистолет на предохранитель и сунул его в правый карман шаровар. Подхватил мешок и, завязывая его на ходу, захромал к выходу. Выйдя, направился налево в сторону Садового кольца, но пройти успел всего шагов пять – по противоположной стороне улицы шел патруль. Первая мысль была – метнуться назад и переждать в подворотне, которую я только что покинул, но было уже поздно – меня заметили, и патруль двинулся мне навстречу. А бегать я сейчас не могу – с мешком, да еще и в разорванном сапоге.

– Ваши документы!

– П-пожалуйста, товарищ лейтенант.

Я подпустил легкое заикание, отрабатывая диагноз, указанный в справке. Ох, не переиграть бы!

– Почему заикаетесь?

– П-последствия контузии, в справке н-написано.

Лейтенант пристально разглядывал мою справку о ранении. Совсем еще молодой, видно, только из училища. Кроме него в патруле еще трое курсантов. Один моего роста, второй чуть ниже, третий совсем коротышка. За плечами СВТ с примкнутым штыком, в петлицах буквы «МКПУ». Да это же кремлевские курсанты! Лейтенант перешел к отпускному билету.

– Почему не по форме одеты, товарищ сержант?

– У к-каптерщика в госпитале д-другого ничего не б-было.

Лицо лейтенанта отражало напряженную работу мысли. Если сейчас решит тащить меня в комендатуру, то прыгаю вправо и назад, выхватываю пистолет, одновременно снимая его с предохранителя. Стоят они компактной группой, у лейтенанта ТТ в кобуре, курсанты пока со своими винтовками развернутся… Ну не стрелять же в них, в конце концов! С другой стороны, привести в комендатуру контуженого воина, пусть и не по форме одетого, тоже не айс. Восполнять недостатки придется за счет запасов комендатуры, за что местные комендачи лейтенанту спасибо не скажут. Да и возиться с контуженым тоже никому не захочется.

– Приведите в порядок форму одежды.

Лейтенант протянул мне книжку с вложенными в нее справкой и отпускным.

– Д-да где же я с-сапоги и п-петлицы возьму?