Лейтенант посмотрел на меня, как на всю голову контуженного.

– В военторге.

Я еле догадался вскинуть руку к виску, отдавая честь уходящему патрулю.

При каждом шаге пистолет чувствительно бил по бедру, и у меня создавалось впечатление, что все встречные подозрительно косятся на мой правый карман. Казалось, «парабеллум» вот-вот прожжет хэбэшку и с лязгом грохнется на тротуар. Убрать его в сидор не было никакой возможности – кругом люди. На обратном пути мне подсказали сесть на шестнадцатый маршрут трамвая, который должен был довезти меня практически до центрального магазина военторга. К счастью, нужный трамвай появился быстро. На этот раз вагон был обычный, с двумя дверями. Я залез в заднюю дверь, отдал кондукторше полтинник, получил билет, прошел в середину вагона и постарался встать так, чтобы никто не задел случайно мой правый бок. Ехать мне было долго.

Вагон дребезжал и вибрировал, раскачивался на поворотах, в электроприводе периодически появлялись какие-то резонансы. Люди чинно продвигались вперед, к выходу, кондукторша громко собирала плату за проезд. В трамвае мне не грозила встреча с милицией или патрулем. На некоторое время я мог почувствовать себя в безопасности, только оружие в правом кармане шаровар не давало расслабиться.

– Извините, товарищ, военторг на какой остановке выходить?

– Через одну, – не поворачивая головы, ответил совслужащий в коричневой шляпе.

– Спасибо.

Я продвинулся еще чуть вперед и, когда в окне вагона показалось пятиэтажное здание в стиле модерн с витринами на первом этаже и высоченными окнами со второго по четвертый, сошел с дребезжащей площадки на твердую землю. Пройдя через тяжелые деревянные двери, вошел в большой зал, вытянувшийся вверх сразу на три этажа. Народа в здании было немного, по большей части, естественно, военные, но попадались и плащи с пиджаками. Поначалу я решил, что причиной малолюдности является раннее время, но уже позже понял – цены в универмаге были отсекающими. В карманах у меня было всего две сотни плюс сколько-то мне сунул барыга в подворотне. Хватит или нет? Я уже представил, как перед кассой буду тащить из сидора денежные пачки. Интересно, кого вызовут – милицию или комендантский патруль?

– Гражданочка, где здесь сапоги можно купить?

– Там.

Стоявшая за прилавком дородная девица лет двадцати пяти махнула рукой вглубь зала и поджала губки бантиком – догадываюсь, чем я ей не понравился. С продавцом в отделе обуви мне повезло больше – он оказался мужчиной. Посмотрел на мой раззявивший пасть правый сапог и сказал:

– Что-нибудь подходящего размера мы найдем, но цены у нас…

– Найдите, я вас очень прошу, найдите, а с деньгами решим.

Пока продавец ходил на склад, я плюхнулся на табуретку, предназначенную для примеряющих обувь. Сидор поставил рядом, ослабил узел и, наблюдая за покупателями и продавцами, начал выбирать момент, чтобы переложить пистолет в мешок, благо видеокамер еще можно не опасаться. Вроде подходящий момент настал, я уже сунул руку в карман, но тут вернулся продавец с парой яловых сапог гигантского размера. Хорошо хоть новые портянки я намотал сегодня утром, а то запашок бы сейчас пошел.

– Кажется, даже немного великоваты.

Я встал, осторожно сделал пару шагов, прислушиваясь к ощущениям от новой обуви.

– Берите, – посоветовал продавец, – зима скоро, толстые портянки намотаете или на шерстяной носок. Да и нет других.

– Хорошо, возьму. Сколько?

– Четыреста.

И это, напоминаю, при средней зарплате пятьсот. Но и не рыночная тысяча. Я полез в левый карман. Хренасе! Барыга мне сунул почти две тысячи, а я-то хотел с него свои восемь сотен стрясти. Но не искать же его, чтобы сдачу отдать. Я подхватил с пола сидор.

– Где здесь у вас касса?

– Туда. А со старыми что делать?

– Я могу попросить вас их выбросить?

– Конечно. Пойдемте.

Все-таки вежливые люди попадаются и в системе советской торговли. Хотя в центральном универмаге военторга и подбор кадров должен быть соответствующим. Расплатившись, я еще пошлялся по большому магазину. До молла двадцать первого века, конечно, далеко, но по теперешним меркам очень даже прилично. Купил себе новые петлицы и несколько артиллерийских эмблем на лапках, пригодятся. На одном из этажей набрел на продовольственный отдел, но там не было ничего интересного, купил кулек изюма.

Уже почти на выходе мой взгляд упал на висевшую в витрине шинель. Вроде мой размерчик. Сейчас еще тепло, но через месяц будет середина октября, и температура может запросто упасть ниже нуля, тогда в одной гимнастерочке мне придется кисло. И я подкатил к продавщице с перманентом, обесцвеченным перекисью водорода.

– Это же для старших командиров!

– Так я тоже командир, только младший. У меня и документы есть.

– Да что вы мне тут суете?! Я же сказала – не положено.

Да-а, похоже, насчет отбора вежливых кадров я поторопился.

– Но послушайте…

– Нет, это вы меня послушайте…

В самый разгар нашей дискуссии к нам подкатился седой еврейчик лет шестидесяти.

– Анечка, что за шум?

– Вот он скандалит. Шинель продать требует, а шинель-то командирская.

– Здравствуйте, я администратор, – обратился ко мне подошедший, – сейчас все решим. Анечка, сколько она у нас в витрине висит?

– Года два. Вроде.

– Так и продайте ее товарищу красноармейцу, а то она тут еще два года висеть будет.

Минут через десять я вышел на улицу с новой шинелью и хорошим настроением, даже пистолет в кармане доставлял меньше беспокойства. Сунул в рот несколько изюмин и направился к трамвайной остановке, надо еще как-то добраться до площади трех вокзалов.

Эшелон, лязгая буферами, начал гасить и без того невеликую скорость. В темноте проплыл единственный огонек в окне станционного здания. Шипение контрпара, последний грохот, увязший во тьме ночи, и осталось только негромкое чух-чух, чух-чух, доносящееся от головы состава.

– Прощай, красавица!

Красавица, которая, встав в вагонной двери, перекрывала ее наглухо, молча захлопнула эту самую дверь. Ну да, если бы я был проводником общего вагона товарно-пассажирского поезда Москва-Самара, то тоже, наверно, ненавидел всех пассажиров, поднимающих меня среди ночи ради того, чтобы выйти на каком-нибудь глухом полустанке. Расточаемые мною комплименты отлетели от раздраженной проводницы, как пулеметная очередь от танковой брони, и я остался висеть на узкой грязной лестнице общего вагона. Сколько до земли, в темноте не видно, но прыгать все равно придется. Примерился и… Уй-й-й! Взметнулись полы шинели, платформы как таковой не оказалось, поэтому приземление получилось достаточно жестким. Сидор, утяжеленный пистолетом, пачками денег и двумя бутылками водки, больно стукнул по спине.

Вот и добрался. Точнее, почти добрался – от районного центра до родной деревни Сашки Коновалова еще почти полсотни километров и их тоже предстоит преодолеть. Как преодолеть? Не знаю, надеюсь на какую-нибудь оказию. А пока надо найти место, где можно приклонить голову хотя бы до утра. Я с надеждой посмотрел на единственное освещенное окно. Огонек тусклый и какой-то мерцающий. Явно не электрическая лампочка и даже не керосиновая, скорее, лампион, сделанный из аптечного пузырька. Не очень далеко впереди замигал красный огонек. Паровоз зашипел, дал гудок, лязг буферов прокатился от головы к хвосту поезда, и вагоны начали медленно, но неуклонно набирать скорость. Красные огни последнего вагона уплыли в ночную темень.

– Ой! Напугал!

Я и сам почти испугался, настолько неожиданной была встреча. В руке у женщины был керосиновый фонарь с красным стеклом – это она давала отправление поезду.

– Неужто я такой страшный? Зато добрый.

– Да кто вас в темноте разберет, страшный или добрый. А к нам сюда зачем?

– В отпуск по ранению. Тридцать суток дали на поправку здоровья. А вы дежурная по станции?

– Дежурная, – подтвердила женщина.