– Что пообещать?

– Когда меня не станет… узнайте ее поближе.

– Но как? – Нина с детства помнила, что мать никого к себе не подпускает. – Я уже пробовала. Она не хочет с нами разговаривать.

– Попросите маму рассказать вам историю о крестьянке и принце. – Отец закрыл глаза, у него вырвался хриплый вздох. – Только на этот раз до конца.

– Я понимаю, чего ты хочешь. Прежде ее сказки хотя бы на время сближали нас. Когда-то я даже верила… Но этого не случилось. Она никогда…

– Просто попробуй, ладно? Вы еще не слышали всю историю.

– Но…

– Пообещай мне.

Она коснулась его лица, пальцы ощутили колючесть седой щетины, мокрой от слез. У отца слипались глаза. Сегодняшний день – а может, и этот разговор – дался ему чересчур тяжело. Он угасал. Всю жизнь мечтая, чтобы жена и дочери полюбили друг друга, он старался поверить, будто хорошая сказка поможет мечте осуществиться.

– Ладно, пап.

– Люблю тебя, – невнятно выдавил он, и не будь слова такими знакомыми, она вряд ли смогла бы их разобрать.

– И я тебя люблю.

Нина снова поцеловала отца в лоб и подтянула ему одеяло до самого подбородка. Затем выключила ночник, повесила на шею камеру и вышла из спальни.

Она глубоко вдохнула, вновь овладевая собой, и спустилась на первый этаж. На кухне мать нарезала свеклу и репчатый лук для борща. На плите в огромной кастрюле закипал бульон.

Все как всегда. Мередит в трудный час старалась занять себя делом, Нина хватала камеру, а мама начинала готовить. Чего ни одна из них не умела, так это облекать боль в слова.

– Ты тут, – сказала Нина, привалившись к косяку.

Мать медленно повернулась. Седые волосы были зачесаны назад и собраны в «балетный» пучок на затылке. Лицо бледное, но ледово-голубые глаза смотрели не по возрасту цепко. Однако в ее облике появилась и какая-то новая, непривычная хрупкость.

– Я всегда любила твои сказки, – сказала Нина.

Мать вытерла руки о фартук.

– Сказки нужны только детям.

– Папа тоже их обожает. Он говорил, что раньше ты читала ему сказку на каждое Рождество. Может, завтра расскажешь одну из них мне? Мне очень хочется знать, чем закончится история крестьянки и принца.

– Он при смерти, – сказала мать. – По-моему, поздновато для сказок.

Нина поняла: сколько ни старайся, обещание, данное папе, сдержать не удастся. Нет способа сблизиться с мамой. Никогда не было.

Мередит сбросила одеяло и встала с кровати. Она прошла в ванную, накинула висевший на двери халат и почистила зубы, стараясь не смотреть в зеркало. Сегодня ей лучше не видеть свое отражение.

Выйдя из спальни, она услышала шум: внизу прыгали и лаяли собаки и кто-то смотрел телевизор. Мередит улыбнулась. Впервые за много месяцев она почувствовала себя по-настоящему дома.

Она спустилась и прошла на кухню. Джиллиан накрывала на стол. Собаки рядом ждали угощения, что перепадет им от завтрака.

– Папа просил тебя не будить, – сказала Джиллиан.

– Спасибо. А где Мэдди?

– Спит еще.

Джефф протянул Мередит чашку кофе.

– Ты в порядке? – тихо спросил он.

– Плохо спала. – Она посмотрела на него поверх чашки. Сказка, вдобавок к болезни отца, всколыхнула в ее душе слишком много эмоций, и всю ночь она проворочалась в постели. – Я мешала тебе?

– Нет.

Она вспомнила, как прежде они спали, обнявшись. Теперь же между ними зияла такая дыра, что бессонная ночь одного для второго проходила незаметно.

– Мама, – сказала Джиллиан, раскладывая салфетки, – мы ведь пойдем сегодня к бабушке с дедушкой?

Мередит потянулась мимо Джеффа и придвинула к себе тарелку с тостами, намазанными маслом. Отломив кусочек, она сказала:

– Я собираюсь к ним прямо сейчас. А вы можете сначала позавтракать.

Джефф кивнул:

– Выгуляем собак и сразу же к вам.

Она кивнула в ответ и, захватив с собой чашку кофе, пошла наверх, где переоделась из пижамы и халата в удобные джинсы и вязаную водолазку. Затем, наспех попрощавшись с домашними, выскочила из дома.

День стоял на удивление солнечный. Родители жили где-то в четверти мили от них, и, выдыхая облачка пара, она отправилась вниз по холму. Всю ночь ей снился папа. Хотя, возможно, это были воспоминания, а не сны, – или и то и другое. Одно Мередит знала точно: ей нужно побыть с ним, послушать истории из его жизни и хорошенько запомнить их, чтобы однажды пересказать дочерям. В ее семье не принято было делиться воспоминаниями о прошлом, рассматривать фотоальбомы или делать что-нибудь еще в этом роде. Они с Ниной лишь в общих чертах знали, что папины родственники жили в Оклахоме и разорились во время Великой депрессии. Знали, что он служил в армии и познакомился с их матерью в конце войны. И это, в общем-то, все. В основном семейные истории относились уже ко времени «Белых ночей», а тогда ее, как и многих детей, своя жизнь занимала куда больше, чем папина.

Теперь нужно исправить эту ошибку – и извиниться за то, что вчера так сбежала. Его явно это ранило, и она ужасно на себя злилась. Она собиралась поцеловать его, попросить прощения и сказать, как сильно его любит. Если для него это важно, она готова хоть целыми днями слушать глупые сказки матери.

Она поднялась на крыльцо и вошла в дом.

– Мам? – закрыв дверь, позвала Мередит. Она сразу же поняла, что кофе еще не сварен, и недовольно буркнула: – Молодец, Нина.

Поставив кофейник, она поднялась на второй этаж и постучала в закрытую дверь спальни.

– Это я, Мередит. Вы там?

Ответа не последовало, и она отворила дверь. Родители в обнимку лежали в кровати.

– Доброе утро. Я поставила кофе и самовар. – Она подошла к окну и раздвинула тяжелые шторы. – Доктор сказал, папе нужно постараться поесть. Как насчет яиц и тостов?

Сквозь огромное эркерное окно спальню затопил солнечный свет, засиял на дубовых половицах, натертых воском, выпятил и без того центральный элемент в комнате – роскошную кровать в восточноевропейском стиле. Как и везде в доме, здесь почти не было ярких деталей. Белая постель, темная мебель. Белой была даже узорная обивка кушетки и кресла, которые стояли в углу. Комнату обставляла мать; не различая цветов, она ограничивалась черным и белым. На стенах не было картин, только самые известные Нинины фотографии, черно-белые, в строгих рамках из орехового дерева.

Пробежавшись взглядом по комнате, Мередит посмотрела на родителей. Отец лежал лицом к комоду, на левом боку, а мать, прижавшись к его спине, сзади обвивала его руками. Она что-то шептала ему, и Мередит не сразу сообразила, что слова русские.

– Мама? – нахмурившись, позвала Мередит.

Хотя мать была русской до мозга костей, она никогда не говорила на родном языке в кругу семьи.

– Я пытаюсь его согреть. Он такой холодный. – Мать начала исступленно растирать ладонями его руки и бок. – Очень, очень холодный.

Мередит застыла. Она думала, что ей знакома боль, но ничего сравнимого ей прежде не доводилось испытывать.

Отец лежал пугающе неподвижно. Волосы растрепаны, рот приоткрыт, веки сомкнуты. Он выглядел безмятежно, будто всего лишь уснул, разве что губы еле заметно отливали голубым, но у Мередит, знавшей его лицо до мельчайшей черточки, не было сомнений: ее любимый папа больше не с ними. Кожа его приобрела ужасный серый оттенок. Больше он не обнимет ее так, что хрустнут кости, не шепнет: Я люблю тебя, Бусинка. Мередит почувствовала, как внезапно у нее ослабели ноги, и лишь усилием воли не позволила себе осесть на пол.

Она подошла к кровати и коснулась папиной щеки, невыносимо холодной.

Мать всхлипнула и снова принялась яростно растирать ему плечи и руки.

– Я приберегла для тебя хлеб. Просыпайся.

Мередит впервые слышала в голосе матери столько отчаяния. Впрочем, с отчаянием такой силы она не сталкивалась вообще никогда. Должно быть, это как ощутить, что земля уходит из-под ног и ты падаешь в пропасть.

Мередит старалась отогнать мысли о том, сколько всего не успела ему сказать, но тень вчерашнего вечера висела над ней, ворочалась в душе. Сказала ли она, что любит его?