Да, на этой картине вы видите старый Кулеви с его нищенскими лачугами. Вот на таких утлых суденышках мы и ходили за рыбой. Жили мы в вечном страхе перед морем, поэтому Черное море на этой картине действительно черное и грозное.

Другая картина тоже изображает Черное море, но здесь оно словно лучится каким-то светом, и этот свет рождает в сердцах людей веру и надежду.

Кулеви.

Черное море в месте впадения в него Холодной речки.

Вдали — синие горы Мегрелии.

В низине цветут цитрусовые.

Апельсиновые сады кулевцев словно уходят в море.

На берегу видна моторная лодка.

У развешанных сетей стоит рыбак: рябой, с крючковатым носом и чуть прищуренным левым глазом. Он уже не молод, но от всей его могучей, широкоплечей фигуры так и веет силой и здоровьем.

Кулевские ребятишки, зарывшись в песок, кидают друг в друга морскими камешками.

При виде этих картин Русудан вспомнились слова ее учителя о том, что самое главное не то, какого цвета гора, река, цветок или море, а то, какими глазами ты сам смотришь на них… Глазу человека жизнерадостного и природа предстает веселой и привольной; счастливому человеку в журчанье ручейка и шелесте волн слышится песнопение, для печального сердца радостные звуки природы — причитание и плач.

И вот у этого художника-самоучки из Кулеви две пары по-разному видящих глаз… Странно, что он не смог написать лицо того тбилисского старика, ведь у него зарисован весь Кулеви с его прошедшим и сегодняшним днем. Эта речка Холодная на самом деле так плавно течет к Черному морю, эти плакучие ивы именно так склонили к воде свои ветки, дети так же осторожно стоят на берегу реки, и точно так у них заброшены в воду удочки.

Живые, настоящие, картины! И так же смеются кулевские ребятишки, так же мерцает поверхность реки, над Кулеви распростерлось такое же лазурное небо.

Но море, видимо, было стихией художника. На его полотнах оно то спокойное, то бурное до неистовства, а то игривое, весело обмывающее берег… прибрежную гальку.

Позже, уже после отъезда из Кулеви, поняла Русудан, что виденные ею картины произвели на нее такое сильное впечатление именно потому, что они нарисованы самоучкой. Ведь на это невольно приходилось делать скидку. Наверное, вовремя трезво оценил свои возможности художник-самоучка, потому и сбежал из Тбилиси, потому и стал рыбаком и теперь рисует только для себя, чтобы отвести душу.

Как только скрылись из глаз кулевские рыбаки, моторные лодки и Холодная речка, кулевские женщины и дети, кулевский апельсиновый сад, картины Лонги Одишариа как-то поблекли, их краски потускнели, и они незаметно потеряли свою непосредственность и живую выразительность… Русудан обнаружила поразительное сходство в судьбе своих работ и работ Лонги Одишариа: действительно, пока портрет Текле висел в квартире Диасамидзе, у Текле в спальне, он казался иным, даже выражение лица было другим, очевидно потому, что близость натуры заполняла картину. Русудан смотрела на мать, потом на картину, и ей нравилось. Но как только картину повесили в другом месте и она удалилась от оригинала, все изменилось.

…На следующий день после, своего возвращения из Колхиды Русудан вынесла свои эскизы из мастерской и спрятала их в темном углу гаража.

— Лучше бы я специализировалась по набивке тканей, определенно это было бы лучше, — обведя взглядом опустевшую мастерскую, с тоской сказала Русудан… Она была на втором курсе, когда преподаватель по классу живописи очень деликатно подсказал ей такую мысль, но Русудан это показалось абсолютно неприемлемым и в некоторой степени оскорбительным, и она возненавидела любимого прежде педагога.

Прошло не меньше шести лет с тех пор, как Русудан последний раз держала в руке кисть.

Татия и Сандро уже большие, Дареджан прекрасно справляется с домашними делами, и в училище Русудан не сильно загружена, а мастерская почему-то ее не привлекает. Летом студенты училища выезжают на практику в Цихиджвари, и поэтому семья Русудан вынуждена бывать там каждое лето. В позапрошлом году Реваз уговорил поехать в Цихиджвари Лили со Звиадом, и им так понравилось место, что они решили построить там дачу.

…В этом году в Тбилиси с мая наступила сильная жара, и, как только в школах закончились занятия, Реваз вывез своих в Цихиджвари, а сам весь жаркий июль провел в городе, так как был вынужден ежедневно ходить в Министерство сельского хозяйства. Обедал он у тещи, а потом до поздней ночи сидел в мастерской Русудан, склонившись над самим им составленной картой Хемагали, и все снова и снова что-то чертил на ней, пока чистая карта не оказалась испещренной какими-то линиями.

Впереди еще август. Сегодня Реваз поедет в Цихиджвари. Или нет, сегодня он поедет в Хемагали повидать отца. Вот уже третий год не едет Александре в Тбилиси, обидевшись на сына и невестку за то, что они не приезжают к нему. Да, уже прошло три года с тех пор, как Александре уединился в Хемагали. Сыну он пишет, что чувствует себя хорошо и ни в чем не нуждается. Но кто его знает, так ли это на самом деле! Сейчас у Реваза выдалось свободное время, и он сегодня же едет в Хемагали. Может быть, ему удастся уговорить отца поехать с ним вместе в Гагру и хоть месяц побыть с невесткой и внуками. Правда, в августе в Гагре жарковато, но старики как раз любят тепло, да и морской воздух принесет Александре пользу. Он хоть немного окрепнет, и настроение у него исправится.

…Реваз поехал сочинским поездом. Завтра он поднимется в Хемагали, уговорит отца, потом заедет в Цихиджвари, и они всей семьей отправятся в Гагру.

Глава вторая

«Ну, а тебе что надо? Ты кто такой?»

Кто? Да Шарангиа, Шадиман Шарангиа!

Может быть, вам не знакомо мое имя или не нравится фамилия, уважаемый Кукури, а?

А сам-то он кто?

И на кого только похож: оттопыренные уши, приплюснутый нос, глаза навыкате, низкий лоб и ничего не выражающий взгляд.

Пришел я к этому человеку, вежливо поздоровался, улыбнулся как старому другу, а он притворился, что видит меня впервые, и спрашивает, кто я такой.

Я — Шарангиа, уважаемый Кукури, Шадиман Шарангиа, стыда нет у тебя в глазах. И кто только тебя такого вырастил!..

Будто правда не узнал меня?

Не может этого быть! Мы же бывшие одноклассники, жили в одном районе, играли в одной футбольной команде, я был третьим номером, а он — восьмым.

Неужели Кукури меня не узнал? Нет, я этому никогда не поверю. Еще как узнал. Он узнал меня, как только я открыл дверь кабинета, но не захотел показать этого, стыд в нем, видно, заговорил… Ведь в школе он был последним учеником и с трудом дотянул до десятого класса. И вот в десятом-то классе он удивил всех.

Дело было на выпускном экзамене по грузинскому языку.

— Не волнуйся, — ласково сказала ему учительница грузинского, калбатоно Нино, — и расскажи содержание «Кации Мунджадзе»^[6]. — Она специально выбрала для Кукури вопрос полегче, надеясь, что он сможет ответить. Но, увы, всегда болтливый Кукури был нем, как сам Кациа Мунджадзе^[7].

— Ну, скажи, детка, что-нибудь, не бойся. Хотя бы начни, — все так же ласково уговаривала его калбатоно Нино, а Кукури обвел класс грустным взглядом, потом вдруг быстро вскочил на парту, молниеносно распахнул окно и прыгнул… Да, этот болван выпрыгнул со второго этажа, а калбатоно Нино без чувств упала на пол. Мальчики помчались во двор, а девочки засуетились вокруг учительницы. Вся школа взбудоражилась. Вывихнувшего ногу Кукури отвели домой, а учительницу еле-еле привели в чувство.

После того Кукури в школе не появлялся, но аттестат зрелости получил вместе с нами, и прощальный банкет мы устраивали у него, потому что у его родителей был большой и красивый дом.

И вот теперь этот самый Кукури не узнал меня? Или к нему надо приходить как-то по-другому? Но как?

«Извините, Кукури Абесаломович, за беспокойство, но наше старое знакомство дает мне смелость обратиться к вам за помощью…» — и, может быть, тогда он снизошел бы до меня?