У Фаины Семёновны есть сын – Алик, у Алика жена – Нонна. В общем, уровень понятен. Интересно, что рассказ Тролль напечатан в февральском номере обыкновенного печатного журнала «Время и мы». Этот номер открывается рассказом Довлатова «В гору», позже ставшим частью «Компромисса». А вот это и вызывает «ощущение диссонанса». Проблема заключалась как раз в том, что на страницах и площадках одного издания присутствовали одновременно два таких разных автора.
Далее выступал Рубин со «Спортивным обозрением». Закрывался журнал довлатовскими «Записными книжками писателя». В качестве них выступали отрывки из «Невидимой книги». Кроме этого, в программе присутствовал загадочный безымянный «кинофильм», который должен был комментировать такой же анонимный «режиссер». Встречи проходили в еврейских центрах и синагогах. По воспоминаниям Рубина, количество зрителей не превышало сорока-пятидесяти человек. Довлатов пользовался определенным успехом. В цитируемом письме Ефимову он предлагает выслать ему сто экземпляров «Невидимой книги», которую собирался продавать за три с половиной доллара благодарным слушателям, которые могли бы, таким образом, превратиться в полноценных читателей. Проффер высылает запрошенные экземпляры. В письме от 4 мая 1979 года Довлатов сообщает о своем триумфе:
Сообщаю также, что пятьдесят невидимых книжек были раскуплены за десять минут. С толчеей и конфликтами (Есть свидетели).
Практичный Консон решает оптимизировать расходы и вычеркивает Рубина из виртуальной, как, впрочем, и сам журнал, гонорарной ведомости. Довлатов в знак солидарности с Рубиным прекращает сотрудничество с Консоном. Рубин, потрясенный подобным благородством Довлатова, организует его встречу со своими компаньонами по грядущему изданию.
Елена Довлатова в предисловии к книге мужа, составленной из текстов, опубликованных в «Новом американце», пишет:
Через несколько месяцев после приезда Сергея в Нью-Йорк Боря Меттер позвал нас на встречу, которая состоялась в квартире у Жени и Жанны Рубиных.
В тот вечер долго и шумно обсуждали, какой должна быть новая газета. Она должна была отображать все аспекты жизни эмигрантов, отвечать на множество вопросов: от того, на какие курсы по изучению языка пойти, где купить мебель, как найти врача, где снять квартиру, как провести досуг, какие книги и где купить или взять прочесть, до советов экономистов и врачей. Все материалы должны быть написаны живо, увлекательно и хорошим русским языком.
Довлатова, как и Евгений Рубин, несколько смещает, удлиняет хронологию. Как я сказал, о своем участии в «Берегах» Довлатов пишет Ефимову 22 марта. Но Ефимову приходит от Довлатова два письма, датированных 22 марта. Первое заканчивается меланхоличным пассажем:
В Нью-Йорке, если приглядеться, довольно много всевозможных затей и затейливых возможностей. Может быть, я рискну не становиться грузчиком или доор-меном. Есть всякие соображения…
Второе послание начинается на иной ноте:
Дорогой Игорь!
Извините, что обращаюсь под копирку. Сразу же перехожу к делу. В Америке создается новая газета. Вероятно, я буду иметь к ней отношение. Возможные скептические доводы мне известны. Я их долгое время разделял. Что же меня убедило в практической целесообразности этой затеи? В чем индивидуальность новой газеты? Каковы деловые перспективы?
Нынешние русские газеты обращены к эмиграции вообще. В поле их зрения – Россия главным образом. Новая газета обращается к третьей эмиграции. К людям, приехавшим навсегда. Пытающимся найти свое место в амер. жизни.
Довлатов пишет о том, что газета мыслится как «деловое издание» с мощным информационным блоком, касающимся юридических, трудовых, социальных проблем и вопросов. Далее он обращается к Ефимову с просьбой:
О чем я прошу и умоляю?! Пришлите что-нибудь свое. Бесплатно. Полгода мы работаем бесплатно. В дальнейшем предполагаются гонорары.
Пришлите что-нибудь. Я обращаюсь лишь к тем, у кого нет бездарных вещей. Обратитесь к талантливым знакомым. Настоятельно прошу.
И в финале послания:
Буду ждать. Все меня считают легкомысленным, и правильно. Но сейчас я действую очень трезво, увидите. Не откликнитесь – запью!
Буду очень ждать. Объем – как можно больше. Но благодарю и за одну страницу.
На что здесь следует обратить внимание. Во-первых, с высокой долей вероятности судьбоносная встреча с учредителями газеты, о которой пишет Довлатова, состоялась вечером 22 марта. После нее Довлатов и сел писать «письма под копирку». Во-вторых, и это намного важнее «датского вопроса», перед нами уникальный документ. Я цитировал и еще приведу немало выдержек из эпистолярного наследия писателя. Многие читатели, знакомые с перепиской Довлатова, подтвердят, что это самое светлое, оптимистичное его письмо. Никаких признаков, увы, хорошо знакомого нам скепсиса, переходящего в депрессию, мрачных прогнозов на фоне тягостной действительности. Писатель здесь, как он сам написал, «легкомысленен» в высоком и светлом пушкинско-моцартовском ключе.
Еще за день до этого, 21 марта, Довлатов пишет письмо Людмиле Штерн. В нем он размышляет о своих литературных перспективах в Америке:
Моя растерянность куда обширней средних эмигрантских чувств. В этом-то плане на что мне жаловаться? В газетах обо мне пишут. По радио говорят. Дважды выступал почти бесплатно, но с успехом. Книжки выходят и будут выходить. Есть четыре издательских предложения. Все – несолидные. Ни денег, ни престижа. Есть халтура на радио Liberty. В «Новое Русское Слово» пиши хоть каждый день. (Кстати, о тебе написали мои приятели Вайль и Генис, номер за 20-е. По-моему, грамотно и справедливо.) Работу пока не ищу. Рано. Посещаю английские курсы. Бесплатные, а следовательно – некачественные. Уверен, что в 2–3 месяца подвернется работа. Тут два еврея создают новую газету. Преображается Liberty, а значит, будет вакансия. Но это все <…>.
Что касается восстановления стыдливых отточий, то вероятностный вариант реконструкции полнозвучия мы находим опять же в переписке Довлатова. Вот письмо от 28 марта 1990 года, адресованное Израилю Меттеру. Да-да, тому самому дяде Бориса Меттера:
Писал ли я Вам, что наш ребенок Коля ввел в эмигрантский обиход новое слово, живо подхваченное массами? Как-то раз Лена дала ему утром кашу, он потрогал ее ложкой и говорит: «Это – хунья». Лена спросила – что?! И Коля внятно повторил: «Хунья! Папа всегда говорит такое слово – хунья».
Приняв эту небеспочвенную гипотезу, следует признать, что перспективы издания русской газеты в Америке Довлатов считал «хуньевыми».
Что произошло на встрече? От чего Довлатов воспрял духом, отказавшись от перспективной и солидной должности доор-мена – швейцара? Довлатов поверил. Он увидел, что газета – не пустые эмигрантские разговоры, гипнотическое взаимное убалтывание. Газета, прежде всего, делается людьми. Довлатов поверил в Меттера, Орлова и Рубина. Он увидел в них то, чего ему всегда не хватало в себе: уверенность, деловитость, внутреннее спокойствие. Чудо, что они позвали его в команду. Из воспоминаний Елены Довлатовой:
Домой в этот вечер мы ехали окрыленные. Сергей уже в метро обсуждал план работы своего отдела. Придумывал рубрики. Планировал, каких авторов нужно привлечь и заинтересовать работой в газете.
В повести «Невидимая газета» Сергей описал этот период. Но написано это было уже с позиций так или иначе осмысленных, уже после завершения большого этапа.
Тогда же… Невозможно описать то состояние, те ощущения первых дней. Невозможно было без волнения думать о том, что ты нашел себе место в новой жизни. И не просто место, а возможность делать, что умеешь. И это не отупляющая физическая работа, а творческая. Все время хочу сказать «в достаточной степени», потому что Сергей не считал журналистику делом своей жизни. До сих пор это был способ заработать на жизнь. Потому что главным было – жить жизнью профессионального литератора, писателя.
