В «Невидимой газете» Довлатов вспоминает о своих впечатлениях после знакомства с «Новым русским словом» и его главным редактором. При этом газета переименовывается в «Слово и дело», а Седых фигурирует под фамилией Боголюбов:
Шесть месяцев я регулярно читал газету «Слово и дело». В ней попадались очень любопытные материалы. Правда, слог редакционных заметок был довольно убогим. Таким языком объяснялись лакеи в произведениях Гоголя и Достоевского. С примесью нынешней фельетонной риторики. Например, без конца мне встречался такой оборот: «…С энергией, достойной лучшего применения…»
А также: «Комментарии излишни!»
При этом Боголюбов тщательно избегал в статьях местоимения «я». Использовал, например, такую формулировку: «Пишущий эти строки».
Сказанное о Боголюбове-Седых распространяется и на газету:
Шестьдесят лет «Слово и дело» властвовало над умами читателей. Шестьдесят лет прославляло монархию. Шестьдесят лет билось над загадкой советской власти. Шестьдесят лет пользовалось языком Ломоносова, Державина и Марлинского.
Достается Седых и как писателю. Довлатов прилежно, с карандашом прочитал художественную прозу «Боголюбова». Из письма Ефимова 21 апреля:
Писатель он странный. У него редкий тип бездарности – полноценная, неуязвимая и кропотливая бездарность. Все грамотно, все на месте. «Тяжелая дубовая дверь со скрипом отворилась…» Кроме того, он побил своеобразный рекорд. Шестьдесят лет печатается, издал 14 книг, и ни единая не переведена.
Тема продолжена 4 мая:
Не уверен, что Седых опубликует рецензию. Отношения неважные. Я его глупо и широко дезавуирую. Утверждаю, что его слог непритязательностью граничит с пустотой.
Еще до «объявления войны» Довлатов посещает газету и беседует с заместителем главного редактора. Чудесная сцена в «Невидимой газете»:
Он напоминал прогрессивного горкомовского чиновника эпохи Хрущёва. В голосе его звенели чеканные требовательные нотки:
– Устроились?.. Прекрасно!.. Квартиру сняли?.. Замечательно!.. Мамаша на пенсии?.. Великолепно!.. Ваша жена работает у нас?.. Припоминаю… А вам советую поступить на курсы медсестер…
Очевидно, я вздрогнул, потому что заместитель добавил:
– Вернее, медбратьев… Короче – медицинских работников среднего звена. Что поможет вам создать материальную базу. В Америке это главное! Хотя должен предупредить, что работа в госпитале – не из легких. Кому-то она вообще противопоказана. Некоторые теряют сознание при виде крови. Многим неприятен кал. А вам?
Он взглянул на меня требовательно и строго. Я начал что-то вяло бормотать.
– Да так, – говорю, – знаете ли, не особенно…
– А литературу не бросайте, – распорядился Троицкий, – пишите. Кое-что мы, я думаю, сможем опубликовать в нашей газете.
Затем появляется «пишущий эти строки»:
В этот момент заглянул Боголюбов и ласково произнес:
– А, здравствуйте, голубчик, здравствуйте… Таким я вас себе и представлял!..
Затем он вопросительно посмотрел на Троицкого.
– Это господин Довлатов, – подсказал тот, – из Ленинграда. Мы писали о его аресте.
– Помню, помню, – скорбно выговорил редактор, – помню. Отлично помню… Еще один безымянный узник ГУЛАГа… – (Он так и сказал про меня – безымянный!) – Еще одно жертвоприношение коммунистическому Молоху… Еще один свидетель кровавой агонии большевизма…
Потом с еще большим трагизмом редактор добавил:
– И все же не падайте духом! Религиозное возрождение ширится! Волна протестов нарастает! Советская идеология мертва! Тоталитаризм обречен!..
Прекрасен и портрет Боголюбова:
Редактору было за восемьдесят. Маленький, толстый, подвижный, он напоминал безмерно истаскавшегося гимназиста.
Как всякий настоящий писатель, Довлатов использует метафоры, предполагающие нелинейное прочтение. В «гимназисте» обыгрываются претензии на особую, «мистическую» связь с дореволюционной Россией.
Несомненно, под влиянием Довлатова описывается Седых в повести Григория Рыскина «Газетчик»:
По приезде в Нью-Йорк я тотчас явился к старику Чарских. Его кабинет напоминал выставку подарков. Тут была хохломская балалайка, льняные полотенца с петухами, граненый тульский самовар. Дары третьей волны. Он сидел в вольтеровском кресле за широким столом красного дерева, под портретом царя-мученика, чистый, промытый, моложавый, как будто только что набальзамированный. Вычитывал по мокрой полосе свою статьюшку, разглядывал каждую буковку сквозь тяжелую лупу с советским знаком качества. Когда старик Чарских отдал полосу секретарю, под ней обнаружилась палехская шкатулка, приспособленная для сигар. По черному фону скакал Василий Иванович в бурой бурке на белом коне.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
