— Ушлый ты, Кинстинтин. Пострел везде поспел. Гляди, ваше благородие, уведут разлюбезную из-под носа.

Лещинский вспыхнул, но промолчал, достал сигарету, вышел в коридор. За ним, переглянувшись, последовали Данченко с Говорухиным, Петухов повеселел: молодцы ребята создают условия.

— О чем будем секретничать, Танюша?

— Вы, Косточка, настоящий ежик. А глаза добрые. Зачем третировать Стасика? Он скромный, воспитанный, очень хороший.

— Для вас хороший.

— Косточка, у вас есть невеста?

— Не обзавелся. Все некогда. — Оправившись от минутного смущения, Петухов весело подмигнул.

Таня оставалась серьезной.

— Тогда все впереди, милый, смешной Косточка. Не сердитесь, что я вас так называю?

Восприняв услышанное по-своему, «милый Косточка» самодовольно усмехнулся и не замедлил Таню обнять, девушка отпрянула.

— Вот вы, оказывается, какой!

В дверь постучали, вошел Лещинский. Петухов демонстративно подвинулся к Тане, переводчик потемнел.

— Прошу прощения. Вернулся Григорий Самойлович и просит всех в кабинет.

— Ах, как не вовремя, — притворился расстроенным Петухов. — Ничего не поделаешь, Танюша, поговорим попозже!

В кабинете кроме доктора находился моложавый черноволосый человек в хорошо сшитом дорогом костюме и роговых очках, он с любопытством посмотрел на пограничников, скользнул щупающим взглядом по Лещинскому, перебирая четки.

— Это господин Чен Ю-Лан, он говорит по-русски и обещает вам помочь.

— Весьма признательны. Сколько эта любезность будет стоить? — спросил Лещинский.

— Господин Чен Ю-Лан мой друг!

— Зовите меня просто Чен, — улыбнулся китаец.

— Скажите, ради чего вы собираетесь рисковать?

Чен взглянул на Данченко с удивлением — такого гиганта видел впервые, потом многозначительно посмотрел на доктора.

— Чен — мой друг, полагаю, этого достаточно.

— Еще вопрос, Григорий Самойлович. Ваш друг коммунист?

— С чего вы взяли? — Доктор был явно недоволен настырностью Данченко. — Я же говорил, что политикой не интересуюсь, мировоззрение господина Чена меня не волнует. Добавлю только, что у Чена сложные отношения с властями.

— Японскими?

— Ммм… Не только. Сделайте одолжение, господа, довольно расспросов. У нас мало времени, а Чену нужно подготовиться.

— К чему?

— Позвольте, Григорий Самойлович? Я осведомлен о вашем маршруте, — начал китаец. — К сожалению, не смогу участвовать в столь увлекательном путешествии. Моя задача вывести вас из города, минуя полицейские посты. Как только вы окажетесь в относительной безопасности, мы распрощаемся, дальше пойдете сами. Я укажу вам кратчайший путь, разработаю схему дорог, по которым надлежит двигаться. Очень важно выбрать направление, следуя которому вы не привлечете к себе внимания. Реклама, как известно, двигатель торговли, но вам она совершенно не нужна, — шутливо закончил Чен.

Пограничники задумались. Предстоящее радовало и тревожило: граница далека, путь к ней труден и опасен. Доктор и Чен Ю-Лан, видимо, понимали это. Китаец нервно перебирал янтарные четки.

— Предупреждаю, молодые люди, Чен не верит в успех вашего предприятия, — неожиданно огорошил доктор, китаец сунул четки в карман.

— Устаревшая информация, уважаемый Григорий Самойлович. Я так считал, пока не познакомился с вашими друзьями.

— Значит, теперь вы думаете иначе?

— Полагаю, надо дерзать. Но вместе с тем предвижу столько преград… Столько препон…

— Вы отменно изъясняетесь по-русски, господин Чен Ю-Лан. Где вы учились? Закончили университет? — спросил Лещинский.

Китаец наклонил набриолиненную голову, разделенную идеальным пробором.

— Я много лет работал в одной торговой фирме, занимался самообразованием. Таковы мои университеты.

— Вы читали Горького? — удивился Петухов.

— Приходилось. И других ваших классиков тоже. К сожалению, перевод, в подлиннике не осилил.

— Извините, Станислав, мы отвлекаемся. Почему вы не говорите о своих сомнениях, Чен? Когда же, как не сейчас, обсуждать наш проект — начнется реализация задуманного, будет поздно. С вашего позволения, Чен, я скажу, о чем вы умолчали, добавив к этому и собственные соображения.

— Ради бога, доктор. Правда, я не уверен, что это диктуется необходимостью.

— И все же я скажу, не могу молчать, не имею права. Хотя господин Чен Ю-Лан теперь настроен оптимистично, в душе он, очевидно, продолжает считать, что реализовать задуманное не удастся. Вы погибнете в пути, будете схвачены китайской полицией или японцами, что, впрочем, одно и то же. Убежден, что Чен думает именно так, и полностью разделяю невысказанное им опасение. Ваша затея нереальна и, следовательно, невыполнима. — Шумно отдуваясь, Григорий Самойлович вытер платком толстую шею.

Пограничники стали возражать, доктор и Чен, перебивая друг друга, приводили доводы один другого убедительнее: город наводнен полицейскими, шпиками, на дорогах заставы. Враждующие между собой реакционные китайские группировки, выслуживаясь перед властями, не преминут содействовать им в поимке антигосударственных элементов. В сельской местности орудуют шайки хунхузов, бандиты ради денег готовы на любое преступление. Раздираемый внутренними противоречиями Китай наводнен оккупантами, пуля и штык, топор палача — вот средства, на которых держится их кровавый режим.

— Японская агентура, коллаборационисты всех мастей, разные прихвостни — все будут содействовать вашей поимке. Вас ищут, господа. Каждый, кто укажет ваше местопребывание, получит кругленькую сумму. Желающих заработать иудины сребреники найдется предостаточно. Наконец, вы можете угодить к бывшим вашим соотечественникам, ожидать от них хорошего тоже не приходится.

Скрипнув стулом, Данченко встал во весь свой рост, помолчал, сдерживая волнение.

— Мы вернемся на Родину, Григорий Самойлович! Чего бы это ни стоило.

— Прекрасно вас понимаю, я тоже не здесь родился. Однако подчас обстоятельства вынуждают людей мириться с самыми дорогими потерями. Придет благословенный день, и все мы возвратимся в Россию, а покуда должны приспосабливаться к местным условиям. Между прочим, русские эмигранты в Китае неплохо устроены, многие обзавелись здесь семьями, обрели друзей, имеют работу, деньги.

— Замолчите! Вы предлагаете нам стать изменниками! — не выдержал Петухов.

Доктор вскочил, опрокинул кресло.

— Чушь! Как вы могли подумать?! Я имел в виду совсем другое — вы переждете трудное время…

— Рекомендуете отлежаться на дне?

— Да, если угодно. У меня обширные связи. Выправим вам надежные документы, определим на работу, потом…

— «Потом» не будет, Григорий Самойлович, — с горечью перебил Чен. — Красная Армия разбита. Сталинград выдыхается. Падение волжской твердыни предопределило судьбу Советской России. Войска Страны Восходящего Солнца оккупируют ее вплоть до Уральского хребта.

— Что вы мелете, Чен! Поверили газетным пачкунам и сплетникам? Недаром сказано: умный пишет в клозете, а дурак — в газете, — нервно хохотнул доктор, Чен не принял шутки.

— Весьма сожалею, но именно так и произойдет. Сведения почерпнуты из достоверных источников: летом СССР перестанет существовать как суверенное государство.

Лещинский закусил губу — доктор и Чен правы: план побега — сплошная фантастика, безумство, а его участие в этом — идиотизм. Красных схватят и уничтожат, его же по законам военного времени осудят, как изменника, и расстреляют. Иначе и быть не может — с предателями не церемонятся.

Данченко вышел из-за стола, одернул гимнастерку.

— Благодарим за кров, доктор. Спасибо за беспокойство, гражданин Чен. Нам пора. Как-нибудь сами управимся. Вам, Григорий Самойлович, скажу напоследок словами нашего кобзаря^[215] Тараса Шевченко:

В ком нет любви к стране родной,

Те сердцем нищие калеки,

Ничтожные в своих делах…^[216]