— Никак нет, товарищ капитан! Высмотрел я ихние следочки, крутились, крутились, а все же оставили.

— Спасибо, Пимен. Выходит, и без Нагана справился…

Говорухин тяжело вздохнул. Проводника не узнать, осунулся, под глазами синева, взгляд сумрачный.

— Ты, Пиша, не заболел ли? — спросил Петухов.

Говорухин покачал головой:

— Нагана жалко. Какого пса загубили, сволочи!

— Другую собаку получишь, не горюй.

— Эх, Кинстинтин! Ты, если хорошего друга потеряешь, замену найдешь?

— Сравнил! Собака не человек.

— Одно и то же. Живое, доброе…

— Для кого как. Наган не больно добреньким был, с нарушителей портки спускал, а вместе с ними и шкуру.

— Служба. Должность такая.

К вечеру пограничники выбились из сил, Данченко сказал Зимарёву:

— Надо отдохнуть часок, товарищ капитан.

— Хорошо бы, да нельзя. Не догоним.

— Коней потеряем…

— Пешком пойдем. Лучше коней лишиться, чем нарушителей упустить…

— Так-то оно так… — Старшина умолк.

Кадровый пограничник прекрасно понимал: потерять в тайге нарушителей значит не выполнить святую обязанность пограничников — задержать врага во что бы то ни стало, хотя бы ценой собственной жизни; любыми способами, любыми средствами проникший на территорию страны враг должен быть обезврежен. Зная это, Зимарёв понимал, что Данченко прав, придется остановиться. Ничего не поделаешь, у нарушителей преимущество — они ведут в поводу сменных «заводных» лошадей и время от времени пересаживаются на них.

— Старшина! Тридцать минут отдыхать. Коней не расседлывать…

Повалившись на мокрую траву, пограничники забылись тяжелым сном, бодрствовали, превозмогая дремоту, только часовые.

— Гвардия, подъем! — Данченко потряс за плечо Петухова. — Кончай ночевать.

Петухов тяжело поднялся, зевнул, протирая глаза. Вытер мокрое лицо.

— Дождь лупит. Вот напасть!

— Дождь ни при чем, — прохрипел Седых. — Ты носом в луже лежал.

— Врешь!

— Истинно, истинно, — поддержал проводник. — Я думал, ты воды нахлебаешься. Рот распахнул, как таймень на берегу, и храпишь. А водичка течет…

Петухов промолчал — отвечать насмешникам не было сил.

Над островерхими сопками робко брезжил рассвет, а в глубоком распадке сумрачно. Пограничники ехали шагом. Зимарёв ожесточенно тер щеки, отросшая щетина колола ладонь, капитан чертыхался — командир должен быть всегда тщательно выбрит. На следующем привале нужно обязательно побриться, но когда он будет, привал?!

Далекий звук долетел из-за гор, за плотной пеленой туч гудел самолет. Зимарёв поднял голову к сизому небу, скользя взглядом по низко нависшим тучам. Смотрели вверх, следя за невидимым самолетом, и пограничники.

— Тоже нарушителей ищет, — сказал Зимарёв.

— Точно, товарищ капитан. Но видимость… Дожди обложные

Начальник заставы дернул поводья.

— Вперед.

Гул самолета испугал, бандиты замерли в седлах; рокот мотора медленно уплывал вдаль, нарушители озадаченно переглядывались. Маеда Сигеру насупился:

— Не хорсё. Очинно не хорсё.

— Чего спужались? — прикрикнул на бородатых сподвижников Мохов. — Летчик ни хрена не увидит.

Горчаков не разделил оптимизма атамана. Встревожился и Лахно, догнавший отряд с горсткой своих людей — остальных перебили на границе, вышколенный унтер молчал, но многое читалось, в его глазах.

Горчаков приказал продолжать движение.

— Мы выполним приказ, чего бы это ни стоило.

— Простите меня, недостойного, — взволнованно проговорил Господин Хо. — Но эта ласточка наведет коршунов, небеса обрушат на нас огонь. И…

Горчаков вскипел, Маеда Сигеру произнес несколько слов, и хунхуз покорно склонил голову.

— Слушаюсь. Будет исполнено, господин.

Японец повернулся к Горчакову:

— Все хорсё. Будем двигаться.

— Не дюже печальтесь, Сергей Александрович. Подумаешь, самолет! Эка невидаль. Пусть себе шастает хоть до вечера: тайга-матушка нас укроет, — утешил Мохов.

И снова зацокали камни под копытами лошадей. Горчаков ехал рядом с Лещинским, Маеда Сигеру плелся в хвосте колонны, предварительно предупредив Горчакова:

— Я посредним поеду. Все будет хорсё. «В быстротекущей жизни все переменчиво, первые становятся посредними, посредние — первыми», — процитировал он безвестного стихотворца.

Горчаков мрачнел: противник применил авиацию, положение осложняется. Погода здесь изменчива, если отряд обнаружат с воздуха — финита^[148]. Надо спешить.

— Вы случайно не расслышали, что сказал капитан Сигеру Господину Хо? — спросил Горчаков Лещинского.

Переводчик ухмыльнулся.

— Подслушивать грех. Но я слышал. И ничего не понял.

— Как так?!

— Абракадабра^[149]. Какой-то жаргон… Да вы не огорчайтесь, зато я подслушал, о чем говорил этот разбойник Хо с субъектом, чья физиономия отмечена самим богом.

— С Безносым? О чем дельном могут беседовать два люмпена^[150]!

— Ошибаетесь, Сергей Александрович. Вас, возможно, это не интересует, а я, например, скажу откровенно, был несколько ошарашен. Но если намерения подчиненных вам безразличны, я готов умолкнуть.

— Ладно, выкладывайте, что же вы слышали?

— Нечто любопытное. Личность, волей провидения лишенная носа, предложила двуликому Янусу^[151] отправить нас всех к праотцам и без проволочек возвращаться обратно.

— Ах, вот как! Каким же способом эти милые люди хотят от нас избавиться?

— Обыкновенным: когда заснем, нам перережут горло.

— Так, так… Примитив. И что ответил Господин Хо?

— Сказал, что сам знает, когда и что нужно делать. Удовлетворены информацией?

— Вполне. Спасибо, юноша бледный со взором горящим^[152].

— Что вы собираетесь делать, Сергей Александрович? Нужно предотвратить преступление.

— Ничего.

— То есть?

— Ничего предпринимать не будем. Будем выполнять свой долг. Вот так, юноша бледный.

— Но нас убьют!

— Весьма вероятно. И что же? Вы приехали на воскресный пикник? Зачем тогда пугаться? Все под богом ходим, особенно сейчас. Не нужно было выпускать из рук мамочкину юбку.

— Пользоваться своей властью, чтобы оскорблять подчиненного, который в силу своего положения не может вам ответить, недостойно дворянина.

— Все мы в одном ранге — шпионы и диверсанты! Ладно, господин переводчик, не ершитесь. Напрасно вы думаете, что ваш покорный слуга так прост и наивен, что ничего вокруг не видит, не замечает, не знает, с кем имеет дело. Заблуждаетесь, юноша! Я насквозь вижу всю эту гнусную камарилью^[153], с которой свела нас судьба в лице полковника Кудзуки. Не верю никому ни на грош. Сплю вполглаза. Постоянно контролирую и проверяю всех: в противном случае я не прожил бы в Китае столько лет. Я прошел хорошую школу, многому научился. Хунхузы что-то замышляют? Что ж, за Господином Хо есть кому присмотреть… За предупреждение, однако, спасибо, береженого бог бережет.

Сообщение переводчика не слишком опечалило Горчакова, он с самого начала никому не доверял, хунхузам в особенности, хорошо зная их подлую натуру. Старый служака Лахно тоже заподозрил недоброе и еще вчера предупредил Горчакова о грозящей опасности. Лахно немного понимал по-китайски и каким-то образом уловил смысл коротких фраз, которыми обменивались Господин Хо и Безносый.

Не рассказать ли обо всем Маеда Сигеру? Он более других заинтересован в благополучном исходе акции. Впрочем, торопиться не следует: двоедушный толстяк коварен.

Нарушители расположились на короткий привал. Горчаков, отдав необходимые распоряжения, прилег, с головой накрылся плащом. Дождь шелестел по волглому^[154] брезенту, убаюкивал, но сон не приходил, Горчаков сознавал, что окружен подлецами и мерзавцами, для которых нет ничего святого; сообщение переводчика вывело его из равновесия. Повсюду мерещилось предательство, Господину Хо, да и остальным ничего не стоит воткнуть ему ночью нож в сердце. Зачем? Чтобы обобрать — хунхузы грабят даже нищих. Впрочем, чепуха. Попался бы он им раньше…