Послышались торопливые шаги. Горчаков обернулся, блеснуло в лунном свете лезвие, сильный толчок в спину, и Горчаков упал, ударившись коленом о тротуар, но тотчас вскочил, кривясь от острой боли. Нападавший, пригнувшись, юркнул за угол; рядом стоял монах в оранжевом хитоне.

— Вы спасли мне жизнь! Вторично!

Горчаков достал бумажник, монах покачал обритой головой.

— Деньги — прах. Горсть риса, глоток родниковой воды заменяют нам все ценности вселенной. Ступай с миром, — сказал он оцепеневшему рикше.

Рикша понесся как ветер.

Монах поднял валявшийся на мостовой кривой клинок.

— Тибетский. Сработан в обители живого бога^[78], дабы вершить зло.

Горчаков взял у монаха нож и вздрогнул — нож предназначался ему. Кто же убийца? Голодный хунхуз? Наемный бандит? Чей-то посланец? Преступник ждал за углом; кто же заинтересован в его смерти? Уж не Конфуций ли, старая лиса? Не исключено. А может, полковник Кудзуки?

— Я хотел бы оставить этот нож… — Горчаков повернулся к монаху, но тот исчез.

Горчаков поднялся к себе, зажег свет, бросил нож на поднос в прихожей, где лежали вечерние газеты и письма, достал из бара коньяк, залпом выпил полстакана, пожевал дольку лимона и позвонил Кудзуки.

К телефону подошел Маеда Сигеру, узнав Горчакова, зашипел:

— Рад срышать. Рад. Господин порковник изворит отдыхать. Что дорожить?

— Я готов встретиться с вами в любом месте.

— Когда?

— Когда угодно. Хоть сейчас.

— Хорсё. Очинно хорсё.

Сигеру пообещал уточнить у Кудзуки время и место встречи и повесил трубку. Горчаков потер лоб, возможно, Кудзуки стоял рядом и слышал весь разговор. То-то радости у макак! А, гори они ясным огнем! В Азии поневоле сделаешься азиатом. Все мы чуточку потомки Чингисхана. Но каков этот солдафон Маеда!

Горчаков ошибся. Офицер японской императорской армии Маеда Сигеру был далеко не так прост и ограничен, как это казалось Горчакову и отчасти даже непосредственному начальнику Сигеру полковнику Кудзуки. Маеда Сигеру еще в спецшколе подавал большие надежды, и его не раз ставили в пример прочим. Маеда был ценен тем, что у него полностью отсутствовали качества, присущие большинству людей: жалость, сожаление, сострадание, сочувствие к ближнему были для Сигеру понятиями абстрактными. В этом курсанты и преподаватели убедились, когда первокурсник Сигеру выдал охранке Кёмпентай^[79] товарища по взводу, который не хотел ехать на материк из-за больной матери. «У этого Сигеру нет нервов, — говорили преподаватели. — Он далеко пойдет».

Маеда благоговел перед культом самураев, высшим идеалом почитал самурайскую честь и верность принципам изуверского средневековья. Ради достижения цели самураи не останавливались на полпути. Маеда искренне завидовал камикадзе, летчикам и морякам-смертникам, подлинным носителям рыцарского самурайского духа, и просил командование откомандировать его в отряд «людей-торпед». Смертник, посаженный в управляемую торпеду, подруливал к борту вражеского корабля и взрывался вместе с ним. Дома Маеда воздвиг маленький алтарь в память камикадзе, отдавших жизнь за божественного Тэнно. Под портретами героев курились благовония.

Маеда никогда не расставался с тяжелым самурайским мечом, доставшимся ему по наследству. Старший брат не раз кровавил стальное лезвие, расправляясь с китайскими партизанами, бойцами китайской Красной армии. Брату не повезло — его пометила партизанская пуля. Урну с прахом установили в фамильной усыпальнице, а меч достался курсанту военного училища Сигеру. Маеда не терпелось опробовать меч на тех, кто повинен в смерти любимого брата. Однажды такой случай представился: в деревне солдаты схватили подозрительного человека.

Полуголого, страшно избитого, его приволокли в лагерь. Невысокий, узкоплечий, он походил на мальчишку, всем своим неказистым обликом вызывая неосознанную жалость. Он стоял, затравленно озираясь по сторонам, а сбежавшиеся со всех сторон солдаты с удивлением рассматривали пленника, казавшегося простым крестьянским парнем, недавно приехавшим на материк, существом из иного мира.

— Какой маленький… Совсем ребенок.

— Попадись этому ребенку ночью, он с тебя шкуру спустит!

— Китайские черти — они такие…

— А грязен-то, грязен…

— Нашел чему удивляться. Эти свиньи понятия не имеют о цивилизации.

Маеда, слушая все эти реплики, негодовал: солдаты не проявляют к пленнику вражды, рассматривают его, как дети, поймавшие в лесу неизвестного зверька. Осмелев, солдаты принялись пространно обсуждать образ жизни местного населения, а один молоденький и вовсе вывел Сигеру из равновесия — почтительно попросил переводчика узнать у пленника, какой урожай он собирает со своего поля.

— Почему ты решил, что этот тип крестьянин?

— Его задержали в деревне, господин лейтенант!

— По-твоему, в деревню не может пробраться враг?

— Может. Но этот — крестьянин.

— С чего ты взял?! — Маеда едва сдерживался.

— Руки, господин лейтенант. Мозоли…

— Как у меня, — добавил коренастый унтер^[80].

Маеда рассердился не на шутку, схватил солдата за грудки, тряхнул на совесть.

— Военную форму можно надеть на кого угодно, болван! Даже на этого недоноска. Это враг! Опасный и коварный враг, а вы расспрашиваете его об урожае. Он тут высматривает, вынюхивает, он шпион, и если бы его не поймали, то лагерь мог бы подвергнуться внезапной атаке партизан. А ну привяжите его к дереву!

Струхнувший унтер старательно опутал пленника прочным манильским тросом, туго затянул узлы.

— Готово. И слону не вырваться, господин лейтенант.

Унтер и солдаты смотрели на Маеда Сигеру, офицер решит судьбу пленника, но Маеда не спешил: подчиненных нужно воспитывать.

— Китайца необходимо допросить, выяснить, как он тут оказался, что ищет, узнать номер его части, ее дислокацию. Разумеется, задержанный будет молчать. Наша задача — развязать ему язык.

Маеда сжал рукоять меча, солдаты боязливо попятились — наслышались о том, что творили их соплеменники в оккупированном Китае. Маеда рассмеялся:

— Думаете, я пущу в ход эту штуку? Ошибаетесь, самурайский меч негоже поганить о навозного червя. Обойдемся другими средствами. Ну-ка, держите его!

Солдаты притиснули пленника к шершавому стволу дерева, Маеда, подняв с земли длинное и тонкое птичье перышко, сунул его китайцу в ноздрю и легонько пощекотал раз, другой, третий. Пленник яростно затряс головой, оглушительно чихнул, солдаты захохотали: не нравится!

— Крепче держите, болваны!

Маеда вращал перышко — старательно, долго, пленник извивался, рвался из рук, тоненько взвизгивал. Переводчик монотонно задавал ему одни и те же вопросы, но ответов не получал. Наконец Маеда это надоело; бросив перо, он выхватил меч. Солдаты снова отпрянули; Маеда примерился, замахнулся, пленный смотрел на него не мигая, в упор. Пробормотав ругательство, Маеда вложил меч в ножны, шелковым платком промокнул мокрое лицо, вытер шею.

— Жарко. Не мешает освежиться. — Маеда что-то негромко сказал унтеру, тот осклабился, убежал, вскоре вернулся с бачками бензина.

— Зачем так много? Достаточно одного. Лей!

Унтер опрокинул бачок над головой пленника, Маеда повернулся к переводчику.

— Надеюсь, теперь он заговорит?

Переводчик произнес несколько быстрых фраз, но китаец молчал. Маеда пожал плечами.

— Что ж… У кого есть спички?

Вспыхнул чадящий факел. Солдаты оцепенели, вихревое рыжее пламя, раздуваемое легким ветерком, гудело. Повисла удивительная тишина. Но вот из огненного клубка донесся пронзительный крик, он повторился дважды и оборвался… Молоденький солдат, побелев, ткнулся в горячий песок, другой изогнулся, сотрясаясь от рвоты…

Вечером у костра Маеда Сигеру доверительно говорил молодым солдатам:

— Можете гордиться. Япония — единственная страна, где существует культ самураев. Он пришел к нам из глубины веков. Мы люди необычные, лишенные обузы, именуемой «человеческие чувства». Понятия «страх», «ненависть», «тщеславие», «сожаление» для нас пустые слова. Мы воины, война наша профессия, притом любимая. Наш древний свод заповедей «Буси-до» дозволяет самураям все: самурай должен быть хитрым, коварным, жестоким. Цель должна достигаться любыми средствами, даже низменными, важен конечный результат. А смерти бояться не надо. «Буси-до» требует в делах повседневных постоянно помнить о ней, и тогда перестаешь ее страшиться. Страх — чувство постыдное, нужно бесстрашно идти на врага…