— А композитор Шуберт, — тихо спросил Жека, — тоже хорошую музыку делал?

— Очень хорошую, — ответила Екатерина Ивановна.

Когда мы вышли на улицу, Жека задумчиво сказал:

— Сеня, наверно, тоже здорово играл бы... Как Екатерина Ивановна и тот скрипач, что у нас на новогодней ёлке был... Помнишь?..

Я ничего не ответил.

В ШКОЛЕ

Мы направились в школу — может быть, там кто-нибудь есть и нам помогут разыскать всех ребят. Тогда наш фронтовой взвод сможет работать по-настоящему. Ещё издалека мы увидели в школьном дворе крытую зелёную машину с красным крестом. На скамейке, под согнувшейся чуть не до земли ивой сидела женщина в белом халате. «Значит, в школе всё ещё госпиталь», — догадался я.

— Наверное, наших там никого нет, - сказал Женька. Но оказалось, что госпиталь занимает только два нижних этажа, а на третьем — школа. По чёрной лестнице — парадная относится к госпиталю — мы поднялись наверх.

У двери, которая вела в длинный школьный коридор, стояла девушка с противогазом через плечо и красной повязкой на рукаве.

— Вы к кому, ребята? — спросила она.

— Мы здесь учимся, — сказал Женька.

— Здесь занимаются только старшие классы, — ответила девушка.

Мы объяснили, что ищем нашу классную воспитательницу Александру Афанасьевну.

— Она где-то в школе, — сказала девушка и пропустила нас в коридор.

Мы заглянули в одну, потом в другую замочную скважину. Хотя время близилось к вечеру, в классах шли уроки. «Старшеклассники нагоняют программу», — подумал я. Мне тоже очень хотелось снова учиться в школе. Александру Афанасьевну мы нашли в нашем старом классе.

— Входи, Володя, — сказала она тихо и поставила на парту банку с водой, а сама села за парту.

— И Женя пришёл! Вот молодцы-то! — обрадовалась Александра Афанасьевна. — Здравствуйте, ребята. Садитесь же.

В классе, будто и нет никакой войны, ровными рядами стояли парты. Мы с Женькой даже удивились, что они уцелели, — ведь парты запросто могли сжечь зимой. Они сухие, лучше всяких дров.

Учительница смотрела на нас и улыбалась. Я совсем даже забыл, что теперь не урок. Ну всё как до войны. В классе чисто. Окна открыты. И сразу так хорошо стало, будто вся блокада — только плохой сон.

— Вчера заходила Тамара Беляева, а до неё Люба Масолова, и другие уже побывали у меня, — говорила учительница и по очереди рассматривала нас с Женькой. — А вы выглядите просто героями, — сказала она.

— Мы в столовую усиленного питания ходим, — похвастал Женька.

— У-у, — протянула Александра Афанасьевна. — Это очень хорошее дело!

— А вы тоже? — спросил я.

— Нет, — ответила учительница. — Пока мне не полагается.

— Почему не полагается? — удивился Женька.

— Моя очередь ещё не подошла, — сказала Александра Афанасьевна. — Есть более истощенные. А вот недельки через две и мне дадут направление... Каждому — в своё время, — добавила она, поправляя седые волосы.

«Наверно, она сама уступила очередь, — подумал я, глядя на учительницу. — Она ведь у нас такая...»

Александра Афанасьевна за зиму совсем стала старушкой и настолько худенькой, что на улице я бы ни за что не узнал её.

— Я хотела обойти всех вас, — снова заговорила Александра Афанасьевна, — да вот. — И она, как прежде, когда осуждала кого-нибудь из нас, покачала головой. — Осечка произошла.

Александра Афанасьевна нагнулась, и в руке у неё я увидел жёлтый костыль. Жека тоже с тревогой наблюдал за учительницей. Она встала, оперлась на костыль и попыталась улыбнуться. Улыбка получилась совсем невесёлая.

— Это не страшно, — сказала она, — но пока не привыкла — ходить трудно, осваивать новое всегда, дети, трудно.

Когда мы рассказали Александре Афанасьевне про наши планы, она так обрадовалась, так хвалила нас, что мы совсем растерялись. А потом учительница дала список всех ребят и велела заходить к ней почаще.

— Я теперь здесь живу, в школе, — сказала учительница, — днём консультирую старшеклассников, а сплю вот. — И она показала на кровать-раскладушку, стоявшую в углу класса. — Так что в любое время заходите. И о работе отряда обязательно рассказывайте. Вы задумали очень хорошее дело... Я горжусь, что вы — мои ученики... — Александра Афанасьевна задумалась и добавила мечтательно: — Скоро вы тоже начнёте заниматься.

— Понял? — сказал Женька, когда мы вышли на улицу.

— Чего? — спросил я.

— У неё, наверно, все погибли, — мрачно сказал Жека и задумался.

— Мы изберём Александру Афанасьевну командиром, — сказал я.

— Угу, — согласился Женька и предложил из сегодняшнего пайка отложить для Александры Афанасьевны по пятьдесят граммов хлеба.

ПРОПАЖА

До обеда было ещё далеко.

Женька отправился на почту — узнать, нет ли от отца писем. Я тихонько шёл по Шишмарёвской к дому. Вдоль канавы желтели одуванчики, розовели кружки клевера. Я нарвал букетик и решил отнести его домой — мамка так любит цветы. До войны у нас даже пальма была. За зиму все цветы погибли от мороза. «Мама образуется этому подарку, — подумал я. — А хорошее настроение — это как прибавка к пайку».

Я поставил цветы в большую хрустальную вазу и отнёс её на наш обеденный стол. В комнате сразу как-то красивее стадо.

Я подошёл к зеркалу и посмотрел на своё отражение.

Ничего. Худоват ещё, но совсем не то, что было, когда мы только вернулись в свою квартиру.

Пол в комнате был грязный, и мне пришла мысль помыть его. Мама придёт — а у нас цветы и чистота. От этого она ещё скорее будет поправляться и станет как до войны.

Я сходил на Неву за водой. Налил её в таз и стал пол мыть. Ох и трудное это дело! Курточку и брюки я положил на стул и в одних трусиках ползал по полу — намочу тряпку и вожу ею по полу. Потом отожму грязную воду в худое ведро и снова намочу тряпку. Снова вожу ею.

Пол в нашей квартире крашеный. Мамка раньше говорила, что мыть его — одно удовольствие. Я устал от этого «удовольствия» до смерти, а пол только чуть почище стал. И всего в половине комнаты — у письменного стола, где папин «кабинет» был, да посередине. Больше сил у меня не хватило.

Я сел к папиному столу отдохнуть. Все мои косточки ныли. И спина как чужая стала. Сидеть было очень хорошо, но сколько же времени? Есть хочется.

Я быстренько оделся и заспешил в столовую — времени было уже много, обед близился к концу.

— Вы что это опаздываете, молодой человек? — пробурчат мой сосед по столику Степан Витальевич. Степан Витальевич умеет интересно говорить про науку, про разные превращения, будто можно будет продукты из воды и воздуха делать. Это он, ясное дело, выдумывает.

Другие мои соседи по столу уже пообедали и ушли. Подошла официантка и головой качает.

— Быстренько талончик давай! — говорит она.

Я полез за пазуху. Отколол булавку, которой закрыт потайной карман. Карандаш. Список ребят. Часы... Всё. Больше ничего в кармане нет. Я так и обмер весь... «Карточка! Куда девалась карточка?»

— Ты успокойся, Володя, — сказал Степан Витальевич. — Сними курточку. Может быть, не рассчитал и мимо кармана положил...

— Володя, — донёсся Женькин голос. Я осмотрелся. На столе стояли пустые, вылизанные тарелки. Женька испуганно смотрел на меня. Степан Витальевич положил на стол мою курточку, вывернул потайной карман. Взял стакан с водой и стал уговаривать попить. Я хотел сделать глоток.

Зубы стучали о стакан, а вода полилась на стол. «Карточка. Тринадцать дней усиленного питания! Всё. Без карточки не проживёшь даже дня. Запасов у нас никаких. Капустный лист, олифу — всё съели». И вдруг чей-то голос:

— Если карточку не найдёшь, вечером всё равно приходи, накормим как-нибудь.