Иногда так мало для счастья надо. Например, чтобы любимый человек просто был рядом. Стоял за твоей спиной, щекоча горячим дыханием уязвимую шею. И пусть Тенгиз ничего больше не делал, этого хватало, чтобы каждый мой нерв натянулся до предела. Мне бы попросить его отодвинуться, но силы воли не хватало. Так странно, я вернулась в родной город несколько недель назад, а ощутила себя по-настоящему дома только сейчас. В его руках. Хотя и не совсем, так как ладонями он упирался в бортик по обе стороны от меня. Но даже так слишком приятно ощущалась мужская близость. Хоть и чертовски неправильно. И, кажется, слово “неправильно” скоро станет моим обычным состоянием рядом с ним. Но да ладно. Здесь и сейчас я не хочу думать о плохом. И все же.

— Ты не мог бы отойти? — попросила, хотя лучше, наверное, самой отойти.

Чтоб наверняка.

С учетом, что на мне нет трусиков, а стоящий за мной как раз пребывает в них одних и возбужденном состоянии. Впрочем, для Тенгиза это обычное состояние. Я ни до него, ни после не встречала больше мужчин, которое бы заводились с полоборота. Как эмоционально, так и физически. Вот и сейчас возбудился на мои слова заметней прежнего, прямо пропорционально его эмоциональной составляющей.

— Зачем? Если обоих все устраивает.

Не сказать, что он не прав, но…

— Если ты думаешь, что это поможет тебе меня соблазнить и затащить обратно в кровать, ты ошибаешься, — предупредила на всякий случай.

— Мы оба знаем, что, если б я действительно этого хотел, ты бы уже давно стонала подо мной, — возразил Тенгиз.

И вот как он это делает? Такая чушь, а меня аж наизнанку вывернуло от его слов. Захотелось одновременно, чтобы действительно соблазнил и заставил стонать, и вместе с тем развернуться и влепить ему пощечину. 

Что значит “если бы захотел”?! То есть не хочет меня, получается? А кого тогда? На кого он тут свой долбанный отросток поднял, если не на меня? Но это я, конечно, все утрирую. Хотя в мои восемнадцать Тенгиз бы за такое отхватил в полной мере. Искупался бы — точно. Сейчас же я только усмехнулась на такую самоуверенность. И развернулась к нему лицом.

— И кто из нас не вырос? — уточнила, ласково поправив выпавшие из прически пряди.

— По-видимому, все же я, — легко согласился он со мной, чем искренне удивил.

— Надо же, могущественный Ахалая признается в своей слабости. Это что-то новенькое, — склонила голову набок, одаривая его по-настоящему заинтересованным взглядом.

— То есть все-таки изменился, получается? — тут же подловил мужчина меня.

Засранец!

Но то про себя. Вслух громко и весело рассмеялась.

— Даже пытаться не буду отрицать. Все равно мне никогда не удавалось переспорить твою игру слов, — сдалась.

— Тогда я требую свою награду за твой проигрыш!

Ну, конечно требует. Когда было иначе?

— И чего же хочет твое сиятельство?

На лице Тенгиза проступило проказливое выражение, и я мысленно простонала. Это будет очень, очень нелегкое условие для меня. Надеюсь только, что это не связано ни с какой готовкой, а то в прошлый раз до скорой у нас не дошло только каким-то гребаным чудом. Я тогда всю ночь провела у его постели, пока он мучился животом и кляла себя всеми адскими чертями. Тем удивительней стало услышать:

— Обними меня. 

— Обнять тебя? — моргнула растерянно. — Просто обнять? — переспросила недоверчиво.

А у самой сердце забилось быстро-быстро, стоило только представить нечто подобное. Потому что обнять его равнялось прикоснуться к нему. Дотронуться. По собственной воле. Ощутить под пальцами гладкость смуглой кожи и перекатывающиеся под ней упругие мышцы. И я бы хотела, да. Глупо отрицать. Врать себе. Хотя поступить так — то же самое, что расписаться в своей слабости. Хуже секса. Секс — это просто физиологический процесс, приносящий удовольствие его участникам. Объятия — раскрытая навстречу другому человеку душа. Их я дарила только самым близким. И едва ли Тенгиза можно теперь причислить к ним с учетом обстоятельств.

— Ты ведь понимаешь, что это не будет ничего значить для нас с тобой? Ты можешь украсть меня сотню раз, но это не отменит того, что у тебя есть невеста, а я… Я никогда не буду твоей любовницей, Тенгиз.

Ну, вот, сказала. Выразила вслух все, что думала про сложившуюся ситуацию. О чем почему-то тут же пожалела. 

— Я знаю, — отозвался тихонько Тенгиз, одарив меня легким поцелуем в висок. — Как и знаю, что значит для тебя моя просьба. И ты можешь от нее отказаться, если считаешь это для себя неприемлемым. 

— Чтобы ты придумал что похуже? — хмыкнула.

Вышло не слишком весело. Эмоции вновь топили с головой, пока я боролась с самой собой.

— Не придумаю, — заверил Тенгиз тихо. — Либо твои объятия, либо ничего.

Такие простые слова, а парализовали не хуже самого смертельного яда. Я так и застыла, глядя ему в глаза, не в силах отвести от них своего взора, так много всего в них сейчас светилось. И каждая его эмоция отдавалась во мне тысячекратно. 

Кто бы знал, как мне и вправду хотелось исполнить его просьбу. Отпустить ситуацию на самотек и наслаждаться тем, что дается. Вот только того, что он намеревался дать мне, было катастрофически мало. 

— Если я что-то даю, я беру не меньше взамен, — отвернулась от него обратно к воде. 

За спиной послышался шумный выдох. А затем:

— Так возьми, — произнес Тенгиз едва слышно. — Знаешь же, что отдам. Все, что захочешь. Только скажи, что тебе нужно. И я все для тебя сделаю.

Вот зачем он так?

Опять душу наизнанку выворачивает. Убивает всю с трудом собранную выдержку. И я действительно не выдержала. Обернулась обратно. Чтобы видеть его лицо.

— Даже если скажу разорвать помолвку прямо сейчас? Это тоже для меня сделаешь?

Почувствовала, как мужское тело напряглось. И ответил Тенгиз далеко не сразу. Да и не ответил он ничего. Я ему не позволила. Зачем? Если и без того все ясно. Он же своим отказом девочку опозорит и ее семью. А если она откажется — на его семью ляжет позор. И вот что он от меня хочет при таком раскладе? 

— Не отвечай, — одернула я его. — Не ври ни себе, ни мне. Просто верни меня на берег, я уеду, и мы оба сделаем вид, что ничего этого не было. Забудем.

— Забудем? — чуть ли не по слогам произнес Тенгиз, зло прищурившись. — И что, правда, забудешь? — ухватил ладонью за лицо и не менее зло усмехнулся, пристально вглядываясь в мои глаза. — Сможешь жить дальше, как ни в чем ни бывало? Будто между нами ничего не было?

— Девять лет же как-то жили оба, — деланно безразлично пожала я плечами. 

— Жили? — опять он зло усмехнулся, подаваясь вперед, сильнее вжимая меня в борт катера. — По-твоему, это можно так назвать? Жизнью? Что именно? Рабочие будни по шестнадцать часов в день, изматывая себя настолько, чтобы прийти домой и без сил упасть на кровать? Забыться коротким сном, потому что по-другому не удавалось заснуть, но даже там видеть одну тебя. Вновь смотреть, как ты поднимаешься по трапу на тот чертов самолет. Смотреть и не иметь возможности что-то изменить, только ругать себя и убеждать, что так для тебя лучше. Что это сделает тебя счастливой. И ненавидеть себя за этот выбор. Каждый день бронировать перелет и отменять, напоминая себе, что тебе не это нужно. И вновь изматывать себя работой, чтобы забыть и не думать. Напиваться и искать тебя в других. Искать и не находить, потому что ни хрена нет другой такой, будь они хоть сто раз похожи на тебя внешне. Что из всего этого можно назвать жизнью, по-твоему? А я тебе скажу. Ничего! Потому что ни хрена это не жизнь! И не ври, что у тебя было иначе! — ударил ладонями по перилам с обеих от меня сторон, придвигаясь ближе, чтобы продолжить уже куда тише и проникновенней: — Будь это так, не дрожала бы ты сейчас в моих руках, не отдавалась мне той ночью, как прежде, и не позвонила бы этим днем. И здесь нас с тобой сейчас тоже не было бы. А знаешь, похрен! Нравится играть в недотрогу, я не против. Ты все равно моя, Валентина, только моя. И я больше ни за что не позволю тебе уйти.