– Майя? Ты меня помнишь?

Я смущенно помотала головой:

– Простите, не помню. Ничего личного. И спасибо за все открытки.

– Ничего страшного. Так ты ей еще не сказал?

– Не успел. – Папа смотрел на меня как-то опасливо.

– Что не сказал?

– Понимаешь, вчера вечером мы с Умой ужинали…

– И я сделала ему предложение! – перебила она.

– И я сказал – да! Само собой!

Они, сияя, смотрели друг на друга. В ушах у меня зазвенело от потрясения.

– Поздравляю, – слабым голосом выговорила я.

Ума подалась вперед:

– Майя! С тобой все в порядке?

– Конечно. Я правда очень рада за вас.

Я попыталась улыбнуться, но в голове еще гудел белый шум.

– Только знай, пожалуйста, я никогда и пытаться бы не стала заменить твою маму.

– Это совсем другое. – Я судорожно сплетала руки на коленях.

– Майя всегда нервничает, если что-то вдруг резко меняется. Чувствует, что теряет контроль над событиями, – объяснил папа.

– Но я знаю, что это хорошая перемена. Не переживай, я всецело за.

– Приедешь на свадьбу? – спросил папа.

– Ну конечно! А когда?

– Через месяц. Сразу после Рождества.

– Так скоро?

– В Индии не принято рассылать свадебные приглашения слишком заблаговременно, – объяснил папа.

– Ну да, потому что, если приедут все, сложно тебе придется, – добавила Ума.

– Ну я-то уж точно приеду.

– Я куплю тебе билет, – пообещал папа. – А то добираться сюда из Свальбарда наверняка выйдет очень дорого, учитывая, как скоро уже надо брать билет, не хочу тебя разорять.

Когда я через несколько минут разъединилась, в висках у меня пульсировало, а онемевшие пальцы начало покалывать. Распознав опасные сигналы, я закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов. А когда снова открыла глаза, попыталась унять смятение, фокусируясь на звуках с кухни. Жужжание вентилятора над духовкой. Побулькивание бульона в кастрюльке. Слабое посвистывание ветра за окном. Я вынула из духовки хлеб и помешала бульон – чисто чтобы руки занять. Над поверхностью вдруг высунулась рыбья голова и злобно уставилась на меня.

– Знаешь, я правда за него рада, – сообщила я ей. – Но это все так внезапно.

Ответа, что неудивительно, не последовало. Я процедила бульон и выкинула кости в мусорное ведро.

Жизнь переменится. Снова. Каково это будет – обзавестись мачехой? Так-то Ума казалась очень милой, но, сколько я себя помнила, у нас с папой всегда были только мы, никого больше. Папа и я. Однако и я уже выросла из подросткового возраста, и папа заслуживает счастья. Что меня на самом деле больше всего волновало – теперь от поездки в Бангалор не отвертишься. При одной мысли об этом у меня начинала кружиться голова, а живот скручивало узлом. И никакие упражнения, чтобы жить моментом, тут не помогут. Это ощущение я про себя называла «школиками», потому что именно так себя чувствовала в первый день в «Файрфилд-праймари».

Помню, как цеплялась за папину руку, пока мы шли через заасфальтированную детскую площадку. Лил дождь (по ощущениям, тогда все время лил дождь и я всегда, всегда мерзла), мы брели от лужи до лужи. Резинки носков впивались мне в лодыжки, школьное платье кололось. За дверью папа оставил меня на попечении мисс Джеймс, поцеловав перед уходом в макушку. Стоило ему скрыться, я заревела, мисс Джеймс изо всех сил пыталась меня утешить, но я не переставала рыдать. А вдруг с папой по дороге на работу что-то случится, как с мамой? Вдруг я сейчас видела его в последний раз? В конце концов мисс Джеймс удалось заткнуть меня пакетиком «Смартис» и несусветным враньем, что папа ходит на работу по специальной дорожке для пешеходов, где не ездят машины. А потом она отвела меня в класс. Когда я вошла, ко мне повернулось три десятка любопытных лиц, а мисс Джеймс велела мне представиться.

– Меня зовут Майя, я приехала из Индии, – сказала я, внезапно остро осознавая, до чего же мой выговор не похож на ее.

Но как раз об этом можно было не переживать – через десять лет я и сама разговаривала точно так же.

Овощи дошли до полуготовности, так что я добавила соленую треску и креветки, а потом отмерила две чайные ложки сливок. Нет ничего успокоительнее, чем готовить строго по рецепту – отмерять муку в граммах, а сливки – чайной ложкой, так что все идет в точном соответствии с планом. Даже когда ты уже запомнил, как готовить то или иное блюдо, ты всегда знаешь, что в его основе, обеспечивая структуру, лежит рецепт, совсем как кости под кожей.

Мой пульс медленно вернулся к норме.

Через месяц я впервые вернусь в Индию. Когда я была маленькой, папа боялся, что это будет для меня слишком травматично. Подростком я отрицала свою индийскую половину. Именно она делала меня не такой, как все, а мне отчаянно хотелось ничем не выделяться. Другие индийские дети в школе не хотели со мной дружить. Что я понимала в их жизни – я-то, с белым отцом и белыми друзьями? А потом я познакомилась с Ниной. Она водила меня в лучшие индийские ресторанчики на Брик-лейн, заставляла вместе с ней мерить сари, вытащила на первый сеанс эпиляции рук. Она много лет приставала ко мне с уговорами поехать вместе в Индию на каникулы, но я находила себе отговорку за отговоркой.

– Просто не понимаю, чего ты так боишься! – как-то раз с досадой воскликнула она.

– У меня повышенная тревожность – я всего боюсь.

– Ерунда! Ты любишь всякие поездки на каникулы. Чего конкретно ты боишься?

– Что еда окажется слишком острой для моего западного вкуса…

Она возвела глаза к небу.

Мне потребовалось немало времени (и немало психотерапии), чтобы понять природу моей нерешительности. Я привыкла ощущать себя инопланетянином, попавшим на вражескую планету. И ассоциировала это ощущение со своим индийским наследием. Но что, если я попаду в Индию – и там меня сделает белой вороной моя британская сторона?

Райан оставил рядом с моей стороной постели стопку бумажных крон и записку с просьбой приготовить на ужин что-нибудь вкусное. Скрытый подтекст сообщения был ясен: он хочет, чтобы я непременно вышла сегодня из дому. Но моя тяга к исследованиям поутихла. Я уже побывала в двух музеях, нескольких кафе, ресторанах и даже в спортцентре – и после каждой такой короткой вылазки изнемогала от холода. Каждый день температура опускалась еще ниже, а темнота становилась еще непрогляднее. Я начала понимать, почему депрессия – такое частое дело на высоких широтах. В полном душевном раздрае я позвонила Нине.

– Здравствуйте, это Нина Пател, чем могу служить?

– Ты на работе?

– Совершенно верно, мадам. – Она перешла на шепот: – Перезвоню тебе через пять минут из туалета.

Пока я ждала, боль в груди у меня усилилась. Нина спросит, как я тут, в Арктике, развлекаюсь, и по моим ответам сразу же все поймет. Что бы она подумала, узнай, что к двенадцати часам пополудни я еле-еле выскребаю себя из постели? Почти все мои знакомые работают, не жалея себя, а я тут бездарно убиваю время.

Телефон зазвонил. Я так и подпрыгнула.

– Прости. Я еще на испытательном сроке – нельзя расслабляться.

– Все в порядке. Как оно тебе? – спросила я.

Нина пустилась с жаром описывать новую работу – как ей там интересно, но как она постоянно боится ошибиться и сесть в лужу.

– В соседнем отделе работает один парень, невозможно секси. Так и подмывает его куда-нибудь пригласить. Как ты считаешь? Можно немного поохотиться рядом с домом – или испорчу себе репутацию?

– Не знаю, – тускло отозвалась я.

– Что с тобой? Ты же всегда готова со мной поболтать на такие темы.

– Извини. Просто… тревожность сегодня совсем разыгралась.

Мой голос звучал как будто издалека. Зрение начало затуманиваться по периферии.

– Черт, Майя. Как бы я хотела быть сейчас с тобой. Ты там к себе побережнее, ладно? Переезд в другую страну всегда тяжело дается, а уж тем более в гадскую Арктику. Я бы совсем расклеилась. Да и любой бы.