На мне было два комплекта зимней одежды: один выдали в детском доме, другой я стырил у ребят, пока те дрыхли. Подштанники стянул у Миши (мой ровесник), кофту — у Марины (с ней, кажется, я бы мог сдружиться, хоть она была и старше), а от двойняшек Кирилла и Данила (я так и не научился их различать между собой) мне достались носки, рукавицы, шарф и шапка.

Оделся я в туалете. С меня сошло сто потов. Еще сто, когда пролазил через маленькое, даже для меня, оконце. Наконец я из него вывалился. Случись это летом, переломал бы все кости, но зимой… там намело огромный сугроб, поэтому высота второго этажа не была такой грозной, она вообще не представляла опасности. Я воткнулся в сугроб по пояс и ничего не понял, кроме, правда, температуры.

Когда из него выбрался, щеки уже горели. Я тут же перевязал лицо вторым шарфом, оставляя только узкие щелки для глаз, защищенных очками. Натянул на руки вторые рукавицы. Спасибо вам, Данил и Кирилл. Надеюсь, вы не вырастите кретинами, какими я вас запомнил.

В ту ночь я только и делал, что успевал протирать заснеженные очки. В ту ночь я, как и ожидалось, на своем пути не встретил ни единого человека — даже пьяницы разбрелись по своим берлогам, — ни одного автомобиля, даже патрульного. В ту ночь, преодолевая расстояния под тусклым светом луны, я насчитал больше тринадцати тысяч шагов — а что еще оставалось делать? Я боялся уснуть и замерзнуть до смерти. Тогда я еще боялся умереть.

Я добрался до запада города, в райончик с названием Деревенский Квартал. Он, конечно, не Утопия Грешников, но близок к нему. Напоминает частично заброшенную деревню. Многие дома пустуют, жители, которые хотели и могли себе позволить, давно переехали.

В один из домов, еще не заселенный к тому времени бомжами, я и заселился. Почти не выходил из него. На улице бывал всего один раз в два дня — был начеку и не хотел снова угодить в полицейский участок, а потом и в детский дом, — когда ходил на задний двор единственного в том районе магазина, к контейнеру с просрочкой. Там я питался.

В Деревенском Квартале я прожил больше месяца, до начала марта. Прожил бы и дольше. Может, до сих пор бы там жил, да только в один прекрасный день наелся просроченной колбасы и два дня дристал, что жопа горела. Эта ситуация и поставила крест на моем способе существования.

Пусть почти все осадки выпали в январскую ночь, снег все еще валил как не в себе. Дворник сетевого магазина все еще орудовал лопатой каждое утро. Он тоже бомжевал в заброшенке, в четырех домах от моей, поэтому устроился в магазин по найму на неполный рабочий день с оплатой по факту выполненных работ.

Утром, когда дрищ прошел, я дождался, пока дворник сгребет весь снег и уйдет в магазин за зарплатой. Он всегда так делал и всегда оставлял лопату на улице, потом выходил, закуривал сигарету и улыбался. Но в то утро я не видел его улыбки. В то утро я очень легко разжился его лопатой и в одночасье покинул обосранный мною за два дня ветхий домишко и Деревенский Квартал в целом, надеясь, что не оставил дворника без средства существования.

Я отправился туда, где было и жилье, и еда. Их там не могло не быть. Это было бы подло с их стороны. Нечестно. Я шел на юго-восток, в уже знакомый район со знакомым названием.

Через двадцать тысяч шагов меня встретила водонапорная башня Вонючки, а еще через триста — заснеженная поляна, в дали которой — зеленый перелесок, покрытый белой шапкой.

Да, я шел туда, где мы провели летнюю ночь, защищенные куполом. С Викой… С Витей… Туда, где Гео-Гео оставил природный холодильник с запасами консервов и контейнер выживальщика под тяжелой еловой ветвью. Туда, где мог жить в землянке и не питаться от безысходности помоями. Там я мог уединиться с природой и наконец обрести душевный покой.

Впереди ждала самая длинная полоса препятствий — полкилометра сугробов, по которым на лыжах-то далеко не уйдешь, но мне повезло. До перелеска я прекрасно добрался по огибающей его, укатанной снегоходами трассе, а лопатой воспользовался, когда свернул. К вечеру того же дня я прочистил путь до землянки. Там и заснул. И скажу тебе: она была ничуть не хуже заброшенного домика в Деревенском Квартале. В ней, похоже, было даже теплее. Одно знаю наверняка — я хорошенько так выспался.

Утром я вновь орудовал лопатой — прочищал маршрут к природному холодильнику. Когда я раскопал метровый сугроб, просунул конец черенка в щель между промерзлой землей и прикрывающей холодильник фанерой. Та примерзла, но рычаг знал свою силу. Хруст льда — и я уже смотрел на консервные банки, слегка прикрытые еловыми ветками. Гео-Гео или кто-то из его компашки точно были там до меня: банок было намного меньше, чем в тот летний день, когда мы втроем…

Еды хватило надолго и еще осталось.

В перелеске я не чувствовал себя диким зверем, перебирающимся с места на место в поисках пищи. Да, в этом плане я обрел покой, но меня не переставало тревожить другое: я так и не разобрался в себе.

В свободное время — в лесу, когда ты сыт, а над головой есть крыша, оно всегда свободное — я отматывал время назад и задавался вопросом: а что, если?

Что, если бы все было иначе? Каким бы стал мой мир?

Что, если в день, определяющий мою судьбу, в день, ставший для меня переломным, я не поперся по кровяным пятнам на школьном паркете и не встретил Вику в женском туалете? Что тогда? К этому дню я бы закончил второй класс и переживал, как многие школьники, что до конца летних каникул осталось всего ничего… Может быть, за хорошую учебу… за отличную учебу родители бы купили мне путевку в летний лагерь, и я бы почти месяц бед не знал, пожевывая соломинку под палящим солнцем, наблюдая за еще такой же сотней пожевывателей соломинок. Скучал бы по родителям и знал, что скоро вернусь к ним, или они сами приедут навестить меня… может, даже с Полей. Что ж, я не был бы против. Она бы мне обзавидовалась.

Лежа на подстилке из еловых веток и упираясь ногами в крышу землянки, я вспоминал их… вспоминаю и сейчас. Мне тяжело без них. Когда я говорю, что хочу лишиться памяти, я вру себе. Лишившись ее, мне никогда не вспомнить их лиц, не вспомнить голоса… смеха… улыбок… Черт возьми, у меня даже не осталось ни одной их фотографии! Теперь все хранится только в голове. Мама. Папа. Поля. Вика. Витя. Андрей.

Витя. Что бы было, не повстречай я его? Кем бы он стал? Чем бы дышал? Он мог стать великим художником. Мог нарисовать на фасаде дома здоровенный пятиэтажный член, которым бы восхищались поклонники Бенкси. Он мог стать нашим Бенкси! Да он — с его-то багажом знаний, хранящимся в Курямбии в ящике из-под фруктов — мог стать кем угодно… хоть космонавтом… Хоть кем… В саморазвитии его ничто и никогда не останавливало. Стань он президентом, отменил бы школу. Он бы точно это сделал. Он же Витька, которого мне так недостает…

Задаваясь вопросом «а что, если?», я нередко подкатывал к тому, что бы стало, не появись я не свет. И нередко (всегда) получал один и тот же ответ, в котором жизнь других была бы в тысячи раз лучше. Как минимум вообще была бы жизнь. Жизнь — ценная штука, Профессор.

ВОТ И ЦЕНИ ЕЕ

Уже не могу. Да, жизнь — ценная штука, но не моя. Моя жизнь — кал, на который не слетаются мухи. Говоря словами Вани, брата Вити, я слишком сильно привязался к тому, в чем заведомо не нуждался.

ЭТО НЕ ТАК, ИЛЬЯ

Все так, Профессор.

НЕ

ТАК

Ну вот опять ты за свое. Опять поешь свою песню. Ты пел ее всегда. Пел и в детском доме, и в Деревенском Квартале, и в перелеске, когда мне было совсем худо. Поешь и сейчас. Не спорю, регулярное общение с тобой помогало не свихнуться от недостатка общения, а зачастую (всегда) заряжало физически, наполняло эмоционально. Только ты создавал покой и умиротворение всего моего организма, да только создано это было искусственно, как мне кажется. Ты лишь говорил то, что я хотел услышать. Вот что я думаю.

А Я ДУМАЮ

ЧТО У ТЕБЯ

КАК И В ОСТАЛЬНЫЕ РАЗЫ