Она спросила нас, хорошо ли мы себя чувствуем, не сильно ли влияет ее история на нашу психику, и стоит ли ей продолжить. Мы кивнули. Выдохнув в наши лица, она продолжила:

— Их останки нашли только через три-четыре года, весной пятнадцатого, в лесах теперь уже забытой деревеньки. В двадцати километрах от Белой. На вопрос: почему они забрались так далеко; есть только один ответ: их заманило грибное место.

К тому времени сгнили и корзинки, и рукоятки грибных ножиков, а от родителей остались только кости. По словам экспертов, по микроскопическим остаткам крови животного на проржавевших лезвиях, на них напал медведь. Они сражались изо всех сил, но ту войну проиграли, хоть и дали хорошей сдачи зверю. Того медведя, кстати, нашел лесник двумя годами ранее в нескольких километрах от места стычки с моими родителями. Он был исколот. Лесник насчитал тридцать семь ножевых ранений от горла до задних лап. Тогда это подняло общественный резонанс. Тогда вся область стояла на ушах. Все искали охотников-живодеров. Тогда и в голову никому не пришло, что над животным не издевались, а защищались от него. Мнение изменилось, только когда нашли моих родителей, точнее, повторюсь, то, что от них осталось.

Обо всем этом я узнала, когда была примерно вашего возраста. Не от тети, которая тогда в свои тридцать пять все еще не имела ни детей, ни супруга, ни личной жизни. Не от тети, взявшей надо мной опеку. Не из интернета, который тогда был только у элиты и работал только после плясок с бубном. Я узнала об этом из газет. Правда личности пострадавших либо не раскрыли, либо не установили, но подсознанием я знала, что это были мои родители.

Вика затихла. Обе ее руки дрожали в поясной сумочке. Сквозь них я видел что-то рыжее, похожее то ли на тряпку, то ли на мочалку. Она достала руки и закрыла сумочку. Вынула из рюкзака три протеиновых батончика, двумя из которых поделилась с нами, и коробку апельсинового сока.

Мне достался со вкусом кокоса, а Вите — манго. Мы обменялись половинками. Какого вкуса был батончик Вики, я узнал, когда передаваемая по кругу коробка сока опустела. В нее-то мы и сложили обертки. Витька смял коробку так, что от нее остался только плоский квадрат, не занимающий места. Батончик Вики был со вкусом фисташкового пломбира.

Когда она протерла уголки губ от остатков шоколада, а мы с Витей повторили за ней, снова сложила руки в поясную сумочку и произнесла шепотом: «Хорошо», — но не нам.

Продолжила:

— Мои родители жили с моей бабушкой, мамой папы. Ее инициалы ты видел в телефонной книге. Бабушку я никогда не видела, дедушку тоже. Как по отцовской, так и по материнской линии. Все они умерли задолго до моего рождения…

Кроме квартиры, доставшейся мне по наследству, в которую мы с тетей переехали после исчезновения родителей, мне досталась она. — Вика поднесла сумочку к уху, задумалась, прижала ее к груди, прошептала: «Ты уверена? Хорошо», — и достала ее.

Перед нами появилась плюшевая кукла. Рыжие волосы с двумя торчащими в стороны короткими косичками. Вышитые на лице нитками рот и нос. Глаза — пуговки. Белая футболка с синей полосой по диагонали. Синяя юбка в белый горошек. Синие же то ли туфли, то ли кроссовки с красными то ли бантами, то ли шнурками.

Мы потянулись к ней, но Вика не дала до нее дотронуться.

— Ее зовут Кейси. Она всегда со мной. Сколько себя помню. Думаю, мама сделала ее своими руками. Это моя любимая игрушка и мой лучший друг. Мой оберег.

— Оберег? — улыбаясь, переспросил Витька.

— Оберег. И не надо смеяться. Вы же оба понимаете, о чем я, — подмигнула она.

Я сглотнул сухую слюну. В горле пересохло еще сильнее.

Вика усадила Кейси на колени так, что та даже не нуждалась в придерживании. Она даже не наваливалась на Викин живот. Сидела, словно на табуретке. Сидела, словно человек. Словно живая.

— Она со мной с самого детства. Может, даже с рождения. Поначалу я просто с ней играла: чаепития, вечеринки, дочки-матери. Понимаете? Да куда вам — вы ж парни. Потом я начала с ней общаться на языке жестов, потом — мысленно. Телепатически.

Витька ошарашенно смотрел на Вику, будто на дурочку из психбольницы. Он делал это намеренно, потому что, как позже выяснилось, тоже кое-что скрывал.

— Не притворяйся, Витя. — Она подмигнула ему. Кейси, клянусь, мне не показалось, тоже кивнула. Профессор, она кивнула!

ДА

ОНА КИВНУЛА

Кивнул и Витька.

— Помолчи, Кейси, они все равно тебя не слышат. Вы же не слышите? — спросила нас Вика. Мы помотали головами. Она развернула Кейси к себе лицом, улыбнулась и сказала, что сама все расскажет. — С тетей мы жили душа в душу, но по мере моего взросления между нами все чаще случались разногласия. Она считала себя старой девой, и это ее не красило. Как бы я не пыталась ее разубедить, она только сильнее нервничала. Говорила, что восьмилетней поганке не стоит учить уму-разуму взрослую, самодостаточную женщину. Ей явно не хватало мужского внимания. Все свободное время она проводила на сайтах знакомств. Даже на свидания ходила, но возвращалась ни с чем. Точнее, ни с кем, только с бутылкой водки. Иногда с двумя. Такими темпами, думала я, она сопьется. А она и спивалась, все также просиживая кресло за ноутбуком, с открытыми профилями мужчин… иногда женщин.

Кейси говорила, что тетя Валя за черную полосу, за череду неудач винит меня. Винит моих родителей, что так легко избавились от тяжелой ноши — от меня, и водрузили на ее плечи. Я не верила Кейси, но в глубине души знала, что так оно и есть.

Я хотела сбежать из дома. И сбежала бы, не останови меня Кейси. Она сказала повременить. И не прогадала.

У тети Вали началась белая полоса. Сплошная жирная полосища. Вот такенная. — Вика развела руки в стороны, охватив почти всю Курямбию. — И заключалась эта полоса всего в одной переписке с мужчиной. Переписка переросла в свидания. Многочисленные свидания с ночевками не дома — в гостях. Скорее всего, в хостелах или квартирках для потрахушек с почасовой арендой. Ой! — Она шлепнула себя по губам, как в старые добрые. — Хотя чего это я, вы сами знаете больше моего.

Мы переглянулись. Витя мне подмигнул. Мне тут же вспомнились фотографии обнаженных женщин из его альбома. Из альбома его брата. Вспомнился «Верните мне мой Париж» и выражение про натирание багета. Тогда-то я и понял истинное значение этой фразы.

И У ТЕБЯ ПРИВСТАЛ

Спасибо за напоминание.

— В последующие месяцы дядя Марк, мужчина тети Вали, стал появляться в нашем доме. У меня начались бессонные ночи от их стонов. Потом он вовсе переехал к нам на постоянку, и еще через некоторое время с нами уже жил его сынишка.

Это и вправду была белая полоса для нас обеих. Мы даже считали себя полноценной семьей! Мать его, время действительно было шикарное! — Вика хлопнула себя по коленке. Кейси пошатнулась. — Даже Игоря я начала считать настоящим братом…

«Тетя Валя, дядя Марк, Игорь». Цепочка складывалась, и мне она не нравилась, Профессор. Складывалась и не нравилась. Я не знал, что делать: слушать дальше или задать гложущий меня вопрос. Если бы не твои импульсы, я бы промолчал. С твоей же помощью выбрал второй вариант.

— Вик, боюсь спросить…

— Похоже, я уже знаю твой вопрос, а ты догадываешься, что я отвечу. Но все равно спроси.

— Тетя Валя… она… она директорша? Игорь — Козлов? А дядя Марк… — Я не закончил, поскольку итак было известно, что он отец Игоря.

— Браво, Профессор! — воскликнула она, щелкнув пальцами.

Она была права — ее ответ я знал.

А вот глаза Витьки теперь говорили о его настоящем удивлении. Я никогда не видел их такими широкими. Он даже не моргал. Он бы не моргнул, ткни я в его зрачок пальцем. Я мог даже плюнуть в его глаза.

Он опомнился:

— Извини, конечно, но я что-то не догоняю… У меня с Ванькой бывали разногласия. Разные разногласия. Однажды он даже связал мне за спиной руки и ноги, уложил на диван и запер в комнате на несколько часов. Сказал подумать над своим поведением. Я подумал, но недолго. Начал елозить по дивану, а когда Ванька открыл дверь, я уже валялся с разбитым носом. «Будешь знать», — сказал он и даже не извинился. Я был на него зол, но не до такой же степени, чтобы желать ему мести. Я не понимаю, как ты можешь желать мести своему брату…