— Дядя Миша — двоюродный брат твоей мамы, сынок, — ожил папа. — Он… был человеком… эм… с большой буквы. Да! Точно! Человеком с большой буквы, сын. Таких людей еще поискать!
Мама разрыдалась. Она прижала меня к груди и уткнулась носом в мою шею. Слезы просочились сквозь футболку и защипали царапину на плече.
— Сынуля мой! — захлебывалась она. — Я не хочу… Ты напоминаешь мне…
То, что мама не справляется, папа сумел понять, поэтому и взял инициативу под свой контроль, что у него, впрочем, получилось не особо, но все-таки лучше:
— Дядя Миша был поваром. Работал в лучшем ресторане нашего города. В единственном ресторане. Ты не помнишь, но мы были завсегдатаями «С ПЫЛУ». — Я это хорошо помню, они даже не представляют, насколько хорошо. — Долгое время Мишка… дядя Миша жил один (я ему даже немного завидовал), — Мама ущипнула папу, — и бед не знал. У него не было жены, но было много подружек, за которыми он ухаживал. Женщины любили дядю Мишу и его поварские таланты. Он пользовался популярностью у противоположного пола.
— Может, дальше не надо? — спросила мама. — Он же ребенок.
— Ты сама начала. Илья должен знать правду. Должен знать, отчего ты… мы так сильно за него переживаем.
Я кивнул, хоть и представлял, что будет дальше. Хотел еще сказать, что я взрослый, но передумал.
— Дядя Миша никак не мог найти ту единственную, которую смог бы полюбить так, как я люблю твою маму. В каждой его обязательно что-то да не устраивало. То одно, то другое. Но потом, когда тебе было уже три годика, а ему — тридцать пять, в его жизни появилась Мар… тетя Марина. — Вот ее я не помню, потому что не знаю. Это подтвердил папа: — Она ни разу не была у нас в гостях. Все свободное время они проводили либо на прогулках, либо дома, в своем уютном гнездышке — оно и понятно. Ты тоже это когда-нибудь поймешь, сынок.
Папа явно затянул рассказ. Я полез в телефон. Я стал от него зависим.
— Тебе не интересно? — спросила мама.
— Очень. — Я вытаращил глаза на папу, засовывая телефон в карман.
— У Миши и Марины все было хорошо, пока не случилось то, что заводит одного из влюбленных в тупик — расставание. Тете понравился другой дядя. Она ушла от Мишки… дяди Миши. Он сильно переживал. Очень сильно. Зачастил к нам за советами, зачастил с алкоголем. Он стал самым мощным алкоголиком, хотя раньше вообще не пил. Алкоголь — зло, сын.
— Я знаю, пап.
— Молодец. Мы отвлекали твоего дядю, как только могли: выбирались на природу, я играл с ним в футбол, даже тайно организовывал случайные встречи его и женщин из моего рабочего коллектива. Но он никак не мог забыть тетю Марину. Продолжал пить до полусмерти. Как бы больно ни было это говорить, отказаться от спиртного раз и навсегда ему помогла только внезапная смерть его настоящей любви. Новый Марины… — Мама подтолкнула папу плечом, чтобы тот не углублялся в подробности. — Дядя Миша изменился. Стал вести здоровый образ жизни. Но стал молчаливым. Попросту молчал. Всегда. Слова так и приходилось из него вытягивать. По одному, иногда и по половине. Он много читал, и все книги его домашней библиотеки так или иначе влияли на него. Это была не художественная литература. Сомнительная литература о… В общем, он ушел в себя. Неплохо выглядел снаружи, внутри гнил, и мы с мамой это чувствовали. Врачи поставили ему диагноз — расстройство личности. Мы навещали его каждый день, он выглядел все хуже и хуже, хотя внешние признаки не менялись: он всегда был опрятен, только отрастил бороду. В один день мы застали его мертвым на диване своей комнаты в окружении таблеток… как и… Не стоило тебе это рассказывать. Извини, сын.
— Я понимаю.
— Когда отравилась Поля, — начала мама, — мы не на шутку перепугались, вспоминая участь Миши. Теперь же, наблюдая за тобой, мы снова начинаем бояться. Просто расскажи нам, что у тебя стряслось, пока не поздно, родной мой сынуля.
В ее объятиях мои кости затрещали.
— Мам, пап, — улыбку не приходилось выдавливать, — все хорошо. Просто я… просто в школе… скоро конец учебного года, вот я и переживаю. Приходится много думать. Я даже не представлял, что напугаю вас. Извините. Правда. — Я обнял маму, потом папу. — Я не хотел. Я просто переживаю.
Я действительно переживал, но не из-за окончания учебного года, а из-за немного другого, но связано это, другое, тоже со школой. Мы еще доберемся до этого, Профессор. Потерпи немного.
— Ух… Ты до смерти напугал и меня, и маму. Молодец, что рассказал нам. Конец учебного года — ерунда, пустяк, которым тебе даже голову забивать не стоит. Классная говорит, ты лучший ученик. Тебе переживать не стоит. Все у тебя будет хорошо.
— Главное — вовремя говорить нам. Мы всегда готовы помочь, сына. Папа прав, в учебе ты справляешься. Но ты до смерти нас напугал, уж больно твое состояние походило на Мишино.
— Правда?
— Чистая! — Ответил папа.
— Жаль, что ты не помнишь дядю Мишу.
Воспоминания о двоюродном брате заставили маму вновь пустить слезу, а мне — уйти в свою комнату и забаррикадироваться.
«Жаль, что ты не помнишь дядю Мишу».
Эти слова до сих пор не отпускают меня. «Жальчтотынепомнишьдядюмишужальчтотынепомнишьдядюмишу». Только представь, каждое это слово хаотично разбросано по твоим страницам, а не упорядочены в одну строчку для экономии места.
Хочешь знать, отчего я зациклился на этом? Да потому, что я отлично его помню. Отличнейше! Возможно, сейчас я помню его даже больше, чем родители. Я помню его состояние перед уходом из жизни, и оно не было похоже на мое, да и связано было оно с другим или… Не важно. Важно другое — о дяде я знаю чуточку больше.
Да, родители пересказали мне его историю жизни насколько могли помнить. Некоторые моменты я мысленно подчеркнул. В их рассказе были недочеты, Профессор. Во-первых, последние дни, недели, месяцы дядя Миша действительно был молчалив, но только не со мной. Со мной он делился всем, ведь рядом с ним я был просто игрушкой, которая, по его разумению, или ничего не понимает, или ничего не должна понять. На самом же деле в его руках я был диктофоном. Когда он был уверен, что, кроме меня, его никто не слышит, делился тайнами.
Родители рассказали мне сказку, что некая тетя Марина полюбила другого — это так и есть, но они утаили или, может, не знали, что тетя Марина с ее новым возлюбленным скоропостижно скончались в подъезде собственного дома. Родители точно этого не знали, уверяю тебя. А я знал от дяди Миши. Он исповедовался мне, Профессор. Это он убил свою любовь. Сначала разобрался с мужчиной: перерезал горло зубчатым ножом для хлеба. Тетю Марину задушил кожаной портупеей, хранящейся со службы в армии, которую регулярно смазывал кремом для обуви, чтоб та не рассохлась. В глаза своей не подающей признаков жизни любви как комплимент от шеф-повара он воткнул китайские палочки. «Канапе, — сказал он тогда мне, — она любила канапе. Я все сделал быстро, отлаженно. Крови не было, свидетелей не было, улик я не оставил… Нет. Всего одну — надорванный билет на концерт, подобранный на остановке, рядом с урной. Именно этот совершенно случайный билет отвел от меня полицейских в другую сторону. До меня они так и не добрались, да и не доберутся, это я гарантирую. Ты прекрасный собеседник, Илья. Рад был иметь с тобой дело. Увидимся там», — он поднял глаза в потолок.
Это была его последняя исповедь. На следующий день родители обнаружили, что обнаружили. Конец ты знаешь.
ТЫ РАССТРОИЛСЯ?
Нет.
ПОЧЕМУ ПОМРАЧНЕЛ?
Потому что, Профессор. Потому что…
На следующий день после затеянной мною тревоги в школу я не шел — летел, порхал. Меня будоражила мысль, что я никогда уже не увижу Игоря Козлова. В своем воображении я заходил в школьный коридор под аплодисменты и свист. Ученики дарили мне цветы, просто засыпали цветами, как и словами благодарности. Учителя потирали носовыми платочками слезы под глазами. Все восхваляли меня, как героя, избавившего страну от… не знаю… от урагана… от упыря. Я даже был готов всеми отказами получить-таки на свою грудь Орден Отваги и Мужества. Его должна была принести директриса, а надеть — Наталья Николаевна. Фантазия зашкаливала, но я был уверен: что-то такое, какие-то почести точно должны быть в мою сторону.