В 1913 году Отто Ранк и Ганс Сакс в чрезвычайно интересной работе[2] объединили результаты, достигнутые к тому времени в применении психоанализа к наукам о духе. Наиболее доступными для анализа среди этих наук оказались, насколько можно судить, мифология и история литературы и религии. Увы, пока не удалось отыскать окончательную формулу, которая позволила бы мифам занять подобающее место в этом уравнении. Отто Ранк в работе, посвященной инцестуальному комплексу (1912)[3] представил доказательства того удивительного факта, что выбор сюжета, особенно в драматических произведениях, определяется в первую очередь границами того явления, которое психоаналитики обозначают как «эдипов комплекс»[4]. Творчески воспроизводя этот комплекс – с разнообразными изменениями, искажениями и под множеством личин – драматург стремится выразить глубоко личное отношение к какой-либо аффективной теме. Именно при попытках справиться с эдиповым комплексом, то есть с аффективной установкой индивида применительно к семье или, в более узком смысле, к отцу и матери, отдельные невротики терпят неудачу, а потому этот комплекс чаще всего и оказывается ядром их болезни. Дело тут вовсе не в каком-то непостижимом для нас совпадении ряда элементов и условий; нет, отношение детей к собственным родителям отражает сугубо биологический факт: у людей юные проживают длительный период зависимости и медленно достигают зрелости, а их способность любить подвергается в развитии многим испытаниям. Следовательно, преодоление эдипова комплекса совпадает с наиболее надежным способом освоения архаического (животного) наследия человечества. Да, в этом наследии заключены все силы, необходимые для последующего культурного развития личности, но их надлежит тщательно рассортировать и обуздать. Сами по себе остатки архаики непригодны для культурной общественной жизни в том виде, в каком они достаются индивиду по наследству.

В поисках отправной точки для психоаналитического рассмотрения религиозной жизни нужно сделать еще один шаг. Все то, что сегодня считается наследием индивида, ранее усваивалось и передавалось от поколения к поколению в длинной их веренице. Таким образом, эдипов комплекс тоже мог складываться поступательно; изучение предыстории современной психики позволить нам проследить ход его развития. Исследования доказывают, что в незапамятные времена семейная жизнь человека принципиально отличалась от знакомой нам сегодня. Это мнение подтверждается и наблюдениями за живущими ныне первобытными народами. Если изучить с точки зрения психоанализа весь накопленный по этому поводу доисторический и этнологический материал, мы получим неожиданно строгий результат, а именно, установим, что Бог-Отец некогда ходил по земле в телесном воплощении и отправлял верховную власть как вождь первобытной человеческой орды[5] – до тех пор, пока его сыновья не объединились против отца. Далее выясняется, что это преступное освобождение и отклики на него привели к становлению первых социальных связей, к введению основных нравственных ограничений и к принятию древнейшей формы религии – тотемизма. Позднейшие религии имеют сходное содержание, и, с одной стороны, жаждут стереть из памяти следы этого преступления или его искупить, выдвигая иные способы противостояния отца и сыновей, а с другой стороны, они не могут избежать повторения убийства отца. Впрочем, отзвук этого чудовищного события, омрачившего весь ход развития рода человеческого, мы улавливаем и в мифах.

Эта гипотеза, основанная на наблюдениях Робертсона Смита[6] и развитая мною в работе «Тотем и табу», стала для Теодора Рейка исходным пунктом его исследований по проблемам психологии религии. В соответствии с психоаналитической процедурой исследования начинаются с необъяснимых по сей день подробностей религиозной жизни, и посредством их разъяснения мы приходим к фундаментальным положениям вероучений и конечным целям религий; кроме того, автор постоянно подчеркивает преемственность между доисторическим человеком и современными примитивными народами, а также неразрывную связь между плодами культуры и замещающими образованиями у невротиков. В заключение хочу особо обратить внимание читателя на авторское введение к тексту и выразить уверенность в том, что эта работа удостоится заслуженного одобрения специалистов в той области знаний, которой она посвящена.

Разница между индивидуальной психологией и психологией социальной (психологией масс), представляющаяся, на первый взгляд, весьма значительной, при внимательном рассмотрении оказывается вовсе не такой уж существенной. Индивидуальная психология выводит свои заключения из наблюдений над отдельным человеком и исследует, каким образом данный человек стремится удовлетворить свои влечения, но надо отдавать себе отчет в том, что лишь в исключительно редких случаях и лишь при определенных условиях можно в этих исследованиях отвлечься от отношений исследуемого человека к другим индивидам. В душевной жизни индивида другой – и это правило – выступает в роли образца, объекта, помощника или противника, и, следовательно, индивидуальная психология изначально является, одновременно, и социальной психологией – в таком расширительном, но вполне оправданном толковании.

Отношение индивида к родителям, братьям и сестрам, к предмету любви, к врачу, а также все отношения, каковые до сих пор были предметом психоаналитического исследования, могут претендовать на трактовку их как социальных феноменов, и быть, таким образом, противопоставлены другим феноменам, которые мы можем назвать нарциссическими, то есть феноменами, при которых удовлетворение влечений ускользает от влияния других людей или протекает без взаимодействия с ними. Противоположность между социальными и нарциссическими – Блейлер, вероятно, назвал бы их «аутистическими» – психическими актами находится, следовательно, внутри области индивидуальной психологии и не может быть использована для того, чтобы отграничить ее от социальной психологии (или от психологии масс).

В упомянутых отношениях к родителям, братьям и сестрам, к возлюбленным, друзьям и врачу индивид всегда испытывает влияние очень ограниченного числа лиц, из которых каждое имеет для него огромное значение. В настоящее время принято, говоря о социальной психологии или психологии масс, отвлекаться от этих отношений и выделять в качестве предмета исследования одновременное влияние на индивида большого числа лиц, с которыми он связан в каком-то одном отношении, в то время как во многих других отношениях они остаются ему чуждыми. Социальная психология, или психология масс, занимается, таким образом, отдельным человеком как членом племени, народа, касты, сословия, учреждения или как составной части человеческой толпы, возникшей и организованной в известное время для достижения какой-то конкретной цели. После того, как эта естественная связь разрывалась, было логично рассматривать возникающие в этих особых условиях явления как выражение особого, не сводимого к более простым формам влечения, социального влечения – herd instinct, group mind (стадного инстинкта, группового разума, [англ.]), – которые не возникают в других условиях. Против этого можно возразить, что трудно представить себе, будто сама по себе численность может иметь такое большое значение, что она может сама по себе пробудить в человеческой душе новое, дремавшее до той поры влечение. Мы обратим внимание на две другие возможности: социальное влечение не является первичным, элементарным или неразложимым, и начало его формирования находится в пределах более тесного круга, например в семье.