Я перевела взгляд на мать, Ашит надевала свою шубу. Она полуобернулась, бросила на меня взгляд и вышла из дома. Я недоуменно пожала плечами, но тут же вскочила на ноги и воскликнула:

– Рырхи! – воин посмотрел на меня. – Танияр, там же рырхи! Мама пошла одна, если они нападут…

– Нет, – отрицательно покачал головой мужчина. – Никто не тронет шамана, даже голодный рырх. Сила Отца защищает. Зверье ее чует. – Он отложил чурку и нож и бросил взгляд в окно. – Не понимаю, почему они пришли. Дом шамана стоит на священной земле, рырхи не переходят границу. – Танияр опять обернулся ко мне. – Почему ты спрашиваешь? Разве не знаешь?

– Знаю, – соврала я. – Просто опасаюсь за мать.

Чтобы прекратить этот разговор, я поднялась с кресла и постаралась вообще не смотреть на воина, не желая провоцировать на новые неудобные вопросы. Повесив шубу, я ушла в лихур, где стояло ведро с холодной водой. Там ополоснула горящее от слез лицо, распрямилась и застыла, глядя перед собой. Истерика уступила место стыду…

– Дитя мое, благородная дама должна быть изящна даже в слезах. Недопустимы эти вульгарные всхлипы и икота. Подобное можно позволить себе только где-нибудь в лесу, когда вокруг одни дикие звери. Они хотя бы никому не выдадут вашей слабости и невоспитанности. Но вы вряд ли будете мчаться в лес каждый раз, когда захочется разрыдаться. Потому учитесь плакать изящно. Лицо может исказить страдание, но кривить рот и издавать эти ужасные звуки вроде «ыхы» и «а-а» недопустимо!..

– Тьфу, – в сердцах произнесла я и отмахнулась от нравоучительного воспоминания.

Мотнув головой, я отогнала размышления, готовые накинуться на меня. Не хочу. Не хочу опять строить предположений. Воспоминания приходят, и это уже хорошо. Права Ашит, нужно просто жить, а прошлое однажды сложится из обрывков в единое целое. Плевать на то, что я делала там, нужно думать о том, что буду делать здесь. А это уже решено – учиться, набираться знаний и привыкать к новому дому, остальное приложится. И я, наконец, покинула лихур.

Ашит еще не вернулась, мы с Танияром были по-прежнему одни, если, конечно, не считать Уруша, но он был занят костью, потому остальной мир для него сейчас не существовал. Я подошла к двери, приоткрыла ее и выглянула на улицу, шаманки не было видно. Ощутив тревогу, я шагнула за порог, но быстро замерзла и вернулась в теплое нутро дома, уже ставшего родным.

Чтобы отвлечь себя от тревожных мыслей, я подошла к очагу. Присев перед ним, подкинула поленце и постаралась занять голову чем-нибудь, хотя бы последним поучительным воспоминанием или уроками танцев, но тревога, поселившаяся во мне после того, как ушла шаманка, только укрепилась, и ни о чем ином думать уже не получалось.

Перед внутренним взором стояла картина, где три рырха поднимаются из-под снега. А что если эта троица не была единственной, что если там еще остались хищники? И что может сделать против них одна старая женщина, пусть и наделенная недюжинной силой? Вдруг именно в эту минуту звери рвут тело моей названной матери?!

– Нет, – зажмурившись, что есть силы, я мотнула головой и больше не могла усидеть на месте.

Вскочив, я порывисто обернулась, уже намереваясь бежать на улицу, но застыла, так и не сделав шага. Танияр стоял передо мной. Бесшумный, будто тень, воин успел приблизиться, а я не услышала ни звука. От неожиданности я не нашлась, что сказать. Впрочем, воин, придержавший меня, когда я едва не налетела на него, отстранился. Выдохнув, я передернула плечами, стряхнув оцепенение и оторопь, и отошла к окну.

– Ашити, – позвал меня Танияр.

– Что? – отозвалась я несколько недружелюбно, но виной тому было вернувшееся волнение за шаманку и последствия неловкости от столкновения.

– Расскажи о себе.

Я обернулась и устремила на воина чуть удивленный взгляд. Он держал в руках стакан с отваром из ягод, который Ашит готовила для утоления жажды. Выходит, он не подкрадывался, это я налетела на раненого, когда он направлялся за напитком, чтобы промочить горло. Снова отвернувшись к окну, я скрыла усмешку, а затем и улыбнулась, ощутив облегчение, потому что к дому шла моя мать.

– Кто ты, Ашити? – снова спросил меня Танияр. – Откуда появилась? Почему никто из нас не слышал о тебе? Кто твои родители? Твои волосы белого цвета, но таких глаз нет ни у кого в таганах, лишь у пагчи.

– Как много вопросов, – отозвалась я и опять посмотрела на воина. – Я – Ашити, дочь шаманки Ашит и, как и ты, – дитя Белого Духа.

– Это мне известно, но откуда ты пришла?

В это мгновение открылась дверь, и Ашит шагнула в дом. Танияр, оставив меня в покое, устремил взор на шаманку.

– Почему они приблизились к твоему дому, Вещая? – спросил раненый.

– Кто ж их знает? – ворчливо ответила женщина. – Если бы рырхи могли говорить, то рассказали бы об этом. Что-то пригнало их, – она пожала плечами. – Больше не придут. Отвадила я зверье.

– Ты уже не юна, Вещая. Я заберу вас с собой…

– Что еще придумаешь? – фыркнула Ашит. – Кто я, по-твоему? Старуха Сурхэм? Здесь моя земля, здесь силен голос Отца. – Она посмотрела на стол и произнесла: – Ты не выпил снадобье, Танияр.

– Позже, Вещая, – ответил воин.

– Сейчас, – приказала шаманка. – Или ты лучше меня знаешь, как исцелить тебя? Тогда можешь уйти, в моем доме двух шаманов быть не может.

Танияр ожег ее взглядом, но все-таки ответил:

– Ты – шаман, Вещая. Я лишь сын Белого Духа. – После взял стакан со снадобьем и выпил почти залпом, так и не поморщившись. А когда отставил стакан, глаза его на мгновение прикрылись, и Танияр произнес с нескрываемой укоризной: – Так и знал. Ну… Вещая.

Он едва успел перебраться к своей лежанке. Лег и, еще раз бросив на мою мать суровый взгляд, мгновенно уснул. Ашит хмыкнула:

– Нашел, с кем спорить. – И добавила с иронией: – Килим.

– Кто это – килим? – спросила я.

– Зверь, – ответила шаманка. – Упрямей него не найдешь. Да ты его видела. Тот, что кусал тебя в пещере. Только охо и боится, но всегда идет в его логово. Что охо не сожрал, килим доест. Тебя бы охо всю съел, уж больно дохлая, – серьезно закончила Ашит и вдруг рассмеялась.

– Ну, вещая, – повторила я с интонацией поверженного воина, а затем легко рассмеялась в ответ.

Бежит река, течет вода,

Катится вода по серым камням.

Звенит река, поет вода,

А слова ее ветер слушает.

Отнесет он их в даль далекую,

Где нет реки, но стоит гора.

Голова горы от снегов бела…

Ашит сноровисто скользила по дому, напевая песню о мудрой горе, которая знала про всё на свете, потом что дружила с ветром. Он летал по миру и возвращался к горе, чтобы поделиться новостями. И никто не знал столько, сколько знала гора. Даже ветер знал меньше, потому что не видел того, что происходило у подножия горы в его отсутствие.

Это даже не было песней, скорей, напевным сказанием. О рифме шаманка явно никогда не слышала, так что, наверное, это было всем сразу: и песней, и сказанием.

И пришел к горе охотник Каюм.

Ты скажи, мне гора, что бывает,

Когда я глаза закрываю и слепну на миг…

Я почти не слушала слов, потому что уже знала эту историю, но вскоре мычала себе под нос незамысловатый мотивчик. По сути, песня была монотонная и однообразная, но чем-то мне нравилась. Может, просто попался хороший исполнитель. У Ашит ее песенные сказания получались интересными. Как-то она подходила этим песням, ну или они ей. В общем, гармония имела место.

И пока шаманка готовила свои целебные варева, я занималась собственным делом. Да-да, теперь и у меня появилось занятие. Я готовилась к первому посещению человеческого поселения. И для этого я шила головной убор ученика и подручного шамана – кулуз. Он должен был защитить меня от любопытных глаз. Этот убор носили до обращения, пока тело не покроют знаки Белого Духа. И заглядывать под кулуз было строго запрещено, потому что выбор всё еще оставался не сделан.