Румянец смущения заливает мои щеки. Меня подловили на том, чего я сама не заметила.

— Невероятно!

Этот парень воспринимает окружающий мир как вспышки цветов и форм, а не как контуры из детской раскраски.

Ксавье вздыхает с облегчением. Он ждал моего вердикта — и придавал ему большое значение. Но почему? Сейчас я вижу перед собой лишь парня, пытающегося соблазнить меня своими рисунками и почти преуспевшего в этом. Почти.

Я возвращаю ему рисунок:

— Ты не можешь меня рисовать.

Его ресницы вздрагивают.

— Почему это?

Мой голос становится резче:

— Ты же встречаешься с Софи. И должен рисовать Софи.

Это ее заветная мечта — такая же, как фотосессия, которая волновала мою подругу куда сильнее, чем меня.

— А может, я не хочу рисовать Софи. Может, я с ней не встречаюсь.

— Может? — Я отодвигаюсь от стола, царапая пол ножками стула. — Мне вообще не следовало заводить этот разговор!

Преподавательница косится в нашу сторону, и я понижаю голос:

— Может, по-твоему, переспать с девушкой — невелика важность, но для большинства из нас это кое-что значит, ясно?

Ксавье кривит губы:

— Иногда все не совсем так, как кажется.

Разговор ни о чем. Это опасно. Мы едем на уикэнд, каждую минуту которого Софи распланировала до мелочей, да к тому же выдержала полную восковую эпиляцию тела — и все ради Ксавье. Меган никогда не узнает, как я страдала, когда она сообщила мне, что встречается с Дэном, и я ни за что не поступлю так с Софи.

Ксавье наклоняется ко мне. Я улавливаю пряный запах его одеколона и отдергиваю руку. Я ненавижу себя за то, что в глубине души наслаждаюсь его откровенным интересом, за жгучее желание узнать, каково это — чувствовать его мягкие губы на тех частях моего тела, которые он рисовал.

Я разрываю рисунок пополам, потом на четыре, на восемь частей. Это все равно что топтать бабочку назло стервецу, который вытащил ее из кокона, но я не подаю виду. Ксавье пристально следит за моими движениями, но не делает ни малейшей попытки остановить меня. Выражение его лица не меняется. Занятие окончено. Ученики развешивают на веревке сырые каллиграфические работы для просушки.

Я бросаю обрывки рисунка в альбом Ксавье, упираюсь перепачканными краской руками в стол и поднимаюсь.

— Не смей рассказывать Софи, — яростно шиплю я. — Ты ее парень. Ты купил ей тот коврик.

Его рот вытягивается в тонкую линию. Ксавье привык, что его винят во всех грехах, и не беспричинно.

— Чисто для справки, — произносит он. — Я никогда не спал с Софи.

Что?

В моей душе, словно пойманный мотылек, трепещет сомнение. Над рукой Ксавье кружатся обрывки рисунка.

Но я собственными ушами слышала от Софи все подробности — и остальные девочки тоже! Понятия не имею почему, но Ксавье наверняка врет. Хвала Господу, Рик не узнал, кто оказался моим художником: он бы сказал Софи, и что тогда?

— А знаешь что? Это совершенно неважно, т-Я хватаю свой учебник по каллиграфии. — И, к твоему сведению, ты просто идиот. Перестань меня рисовать.

Я бросаюсь к веревке, прикрепляю к ней свой листок и ухожу. Но страх того, что предстоящие выходные теперь сулят нам всем большие проблемы, остается со мной.

Глава 18

— Где Рик?

Софи нетерпеливо теребит подол оранжевого полосатого платья с таким откровенным декольте, что оно смущает даже меня. Мы стоим на нижней ступеньке крыльца «Цзяньтаня», а водитель в этот момент загружает ее чемодан в салон тетушкиного ми-кроавтобуса-«мерседеса». Софи нервно мнет подол. Этот уик-энд так много значит для нее. А что до меня, то ради того, чтобы поддержать подругу, я отодвинула правила Ванов на задний план. В любом случае, их осталось всего два: «Никаких бойфрендов» и «Не целоваться с мальчиками», а с моими темпами скоро и они уйдут в прошлое.

— Тетушка Клэр ждет! — кричит Софи и забирается в микроавтобус.

Ксавье залезает с другой стороны и ставит на пол оранжевый рюкзак. Я стараюсь не смотреть на него.

— Рику лучше поторопиться.

— Пойду поищу его, — предлагаю я.

Подруга хватает меня за руку, притягивает к себе и шепчет на ухо:

— Умаляю! Рик должен поехать. Дядя Тед уболтает Ксавье до смерти, если Рик не вмешается.

— Если понадобится, приволоку его за волосы.

Я ставлю свою сиреневую сумку у ног Софи, но когда Ксавье тянется за ней — вероятно, чтобы переложить к остальному багажу, — выхватываю у него сумку, будто он пытался ее украсть. Софи, набирающая номер тети, слишком занята, чтобы это заметить.

— Эвер… — начинает Ксавье, но я ретируюсь, радуясь, что пока могу сохранять дистанцию между нами.

Забавно, что можно провести выходные, не бегая тайком по ночным клубам. Это почти облегчение, если честно. В вестибюле толпится пол-лагеря — ребята с рюкзаками едут в гости к родным; другая половина остается, чтобы подготовиться к шоу талантов в конце смены. Два парня бросают китайские йо-йо, еще одна парочка выполняет фокусы с резиновым шаром размером с человека.

— Вы не видели Рика? — спрашиваю я Дебру и Лору, бренчащих на гитаре и цитре.

— К сожалению, нет, — отвечает Дебра, перебирая пальцами струны.

— Может, он наверху? — говорит Лора, откидывая с глаз челку.

Через пять минут я стучу в дверь комнаты Рика. Она открывается с мягким щелчком. Мой взгляд падает на письменный стол чудо-мальчика: на нем лежат синий футляр для зубной пластинки, наполовину использованный тюбик со средством от прыщей и кусок мыла, отдельно от них — куча китайских и американских снеков, которые Рик припас для поездки: пакетики с сухофруктами, орехами, лунными пряниками, банка чипсов «Прингле», упаковки бутылок с холодным чаем. На половине его соседа посвободнее: корзина для стирки, почти не смятое одеяло, словно Ксавье пытается делать вид, что тут не живет.

— Пожалуйста, успокойся, — говорит Рик. — Я же тебе говорил. Мой телефон до сих пор не работает. Смена часовых поясов подвела.

Рик стоит у окна над холщовым мешком с рисом, купленным вместо гирь. Его черные волосы, влажные после душа, выделяются на фоне зеленого воротника рубашки. Он прижимает к уху трубку стационарного телефона, потирая большим пальцем шрамы на внутренней стороне остальных пальцев уже знакомым мне тревожным жестом.

Даже отсюда я слышу голос девушки на другом конце провода:

— Меня тошнит от твоих дурацких оправданий! Ты и вся твоя семья…

— Дженна, я же попросил прощения. Если бы ты могла прилететь сюда…

— Если хочешь трахаться со мной, Рик У, не надо было вообще ехать на Тайвань. Ты мог бы делать это здесь, в моей спальне.

Мне ужасно неловко. Я стараюсь отогнать возникающие в моем воображении непотребные видения. И уже жду, что Рик обрушится на Дженну, — но и боюсь этого.

— Дженна, я знаю, как тяжела разлука. Нужно, чтобы ты потерпела. Прошу тебя. Дженна! Дженна, подожди!

Рик чертыхается и роняет телефон, от прежней беспечной позы не осталось и следа, теперь он зажат и беспокоен. Мне хочется подойти и снять с него напряжение.

Рик изо всех сил бьет кулаком по мешку с рисом. Зерно, шурша, высыпается из дырки в холстине на пол. Тут он замечает меня и подпрыгивает от неожиданности, с грохотом опрокидывая лампу. Дверь за мной захлопывается, и порыв ветра треплет страницы учебника, лежащего на столе.

— Извини, — хором произносим мы. Не знаю, кто из нас больше расстроен — Рик или я. Он поправляет лампу, затем опускается на колени и начинает собирать рис в кучку.

— Мне очень жаль, что ты это слышала.

— Что случилось?

Я беру мусорное ведро и зачерпываю две пригоршни риса.

— Не могу понять. Ее разозлило, что я уехал в лагерь. Мы никогда не расставались дольше чем на несколько дней.

— Правда?

Даже я порой уезжала из дома на целую неделю, отправляясь в очередную экскурсионную поездку со школой. Так вот в чем проблема? Должно быть, у Дженны настоящая зависимость от Рика. Я ощущаю легкий укол сострадания. В моей танцевальной команде есть такие девушки: умные, веселые, красивые, которые почему-то не способны выйти из дома без своего парня — им всегда требуется его присутствие.