- Он намоленный и теплый, - объясняла она мне. – Хотя там зимой и холодно, но все равно. Туда еще бабушка моя ходила. Ему сто сорок лет. Закрывали его, правда, но, видишь, с божьей помощью, все устроилось. И батюшки там такие хорошие, и хор, и вообще. Может, со мной сходишь, хоть разок?
Я вздыхала и неизменно отказывалась. Бабкина логика была мне предельно понятна. Ты такое чучело, что тебе теперь только одно остается: молиться, молиться и молиться. Соглашаться с этим не хотелось. Если бог и есть на самом деле, то обошелся со мной, мягко говоря, не лучшим образом. Неужели я что-то такое страшное натворила, что должна так расплачиваться? Но даже если и натворила, даже если и должна, униженно просить прощения все равно не хотелось. Надо же знать, в чем каешься. Впрочем, в существовании бога я уверена как раз и не была. Уж слишком много мерзкого и несправедливого вокруг. И он это терпит? Ну и какой же он тогда бог?
Однажды я даже высказала что-то подобное бабе Глаше. Та посмотрела на меня каким-то странно добрым взглядом, головой покачала, но ничего не ответила. Наверно, не смогла придумать ответа, только и всего. А что тут придумаешь? Хочется людям хоть как-то себя утешить, вот и сочинили, будто должны страдать, потому что богу так угодно. Мол, так он их испытывает. Еще и спасибо за это говорят.
Однажды вечером я все-таки набралась решимости выйти из дома. Сколько можно откладывать! Накануне достала из сумки бумажки с адресами, которые дал Андрей, и одну из них отложила в сторону. Листочек с адресом своего мужа. Бывшего мужа.
Звали его Валерий. Валерий Петрович Слободин. Я так и сяк пробовала это имя на зуб, перекатывала его во рту, как леденец, пытаясь уловить хоть какие-то ассоциации. Ассоциации были странные – с черносмородиновым вареньем. Или с мелкими мыльными пузырями. Я долго пыталась выловить связанные с этим воспоминания, но с огорчением поняла: ассоциации чисто звуковые. Было ли со мной такое всегда, или появилось после травмы, но я с удивлением обнаружила, что все мои чувства и ощущения как-то странно перемешаны. У звуков, оказывается, есть цвет, запах, вкус и температура, а цвета и запахи звучат! Например, мое имя было бледно-красным, как недозрелый гранат, тепловатым, слегка горчило и пахло смесью шерсти и корицы.
День был яркий, солнечный даже к вечеру, поэтому мои темные очки никого бы не удивили. Я повязала голову косынкой, надела подаренный плащ, длинный и широкий. Положила в карман немного денег и подошла к бабе Глаше с вопросом, как доехать до улицы Пирогова.
- А прямо туда та самая маршрутка идет, на которой мы с вокзала ехали, шестерка «а», - ничуть не удивясь, ответила она. – Поднимешься наверх, встанешь у гаражей. Когда поедет мимо, помаши ей. Хотя там всегда кто-то выходит, и так остановится. Попросишь остановить на второй горбольнице. А там уже спросишь, куда идти. Смотри, аккуратнее.
Она поправила мне воротник плаща и перекрестила меня.
Выйдя за калитку, я словно подобралась в комочек.
Ну и плевать,твердила себе, пусть смотрят.
Карабкаться в гору партизанской тропой не хотелось – уж больно круто. Прошла по узкой улице до лестницы, никого не встретив. Лаяли за заборами собаки, прогудел где-то вдалеке поезд. Теплый ветерок ласково гладил по щеке. Хотелось радоваться жизни и ждать чего-то светлого, но… не получалось. И так от этого было обидно, что чуть не расплакалась.
Я была уже почти на самом верху лестницы – раскрасневшаяся, расстегнувшая плащ, едва передвигающая ноги, когда навстречу попалась женщина с пуделем на поводке. Посмотрев на меня, она вздрогнула и быстро отвела взгляд.
Я проглотила колючий комок, сцепила зубы. Перевела дыхание и пошла дальше. Неприятно, но… терпимо. Лиха беда начало.
Попетляв между частными домами и гаражами, я вышла к тому месту, где останавливалась маршрутка. Там уже стояли две женщины с мальчиком и пожилой мужчина. Я внутренне напряглась, готовая снова кричать про себя: «Ну и пусть, наплевать!».
Первая реакция людей на мое лицо была, в общем-то, одинаковой: они либо вздрагивали, либо просто замирали, как это бывает, когда увидишь что-то неожиданное, неприятное. Потом одни отводили взгляд – вежливо или с плохо скрываемым отвращением, другие наоборот начинали разглядывать со злорадным любопытством. Попадались и такие, которые вздыхали с жалостью, но от этого было едва ли не тяжелее.
Снова подул ветерок, и я, только что зло твердившая про себя «плевать», словно услышала чей-то голос, теплый, зеленовато-золотистый, пахнущий нагретым на солнце виноградом: «Потерпи».
И странно – мне сразу стало легче. Как будто оказалась за высокой стеной, где чужие любопытные взгляды уже не могли меня достать.
Маршрутка ехала по городу, я жадно смотрела в окно. Гостиница «Москва», фонтан, кинотеатр «Спутник», парк «Ривьера». Нет, ничего знакомого. Вот начали подниматься в гору мимо утопающих в зелени санаториев и коттеджей за высокими заборами.
- Горбольница, пожалуйста, - водитель притормозил на остановке у дома, похожего на небольшой замок. – Пирогова – через дорогу и вниз.
Я перешла улицу, удивившись, что машины послушно остановились перед пешеходами, пересекла небольшой рынок и оказалась на улице Пирогова.
- Шестой дом – там, - замахали руками в разные стороны бабульки, торгующие у магазина воблой и семечками.
Шестых домов оказалось целых три – немного облезлые двенадцатиэтажные «свечки», разукрашенные цветными прямоугольниками, вполне авангардно. Нужный, с которого начиналась нумерация квартир, обнаружился почему-то в середине. Я поднялась на крыльцо и оказалась в узком проходном коридоре с обшарпанными стенами, где нашла квартиру номер один с грязноватой металлической дверью.
Звонок не работал. Пришлось стучать. Какое-то время за дверью было тихо, потом глазок вспыхнул светлой точкой.
- Кто? – спросил бодрый тенорок.
- Я к Варе… к Валерию Петровичу, - я моментально вспотела и запуталась языком.
Дверь приоткрылась, из-за нее выглянул высокий светловолосый мужчина лет тридцати пяти, одетый в синий спортивный костюм. На резинку штанов нависало аккуратное пивное брюшко, хотя сам по себе мужчина был довольно худощав. В волосах, пушистых и кудрявых, как одуванчик, до самой макушки прогрызли ходы коварные залысины.
Это мой муж?!
- Слушаю вас, - с долей сомнения сказал Валерий, вежливо и старательно глядя куда-то в район моего живота.
Я совершенно растерялась, внезапно прочувствовав до конца абсурд ситуации, и пробубнила невнятно:
– Я, наверно, Марина.
- Марина? – Валерий вскинул брови к самым залысинам. – Какая Марина? И почему «наверно»? Вы что, не знаете, кто вы? Что за бред?
- Валерик, кто там? – донесся из квартиры тоненький женский голосок.
- Это ко мне.
Валерий вышел на площадку, прикрыл за собой дверь и прислонился к ограждению.
- Так что? – спросил он, вынимая из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку.
Я набрала побольше воздуху и начала рассказывать. Ничего во мне при виде этого человека не шевельнулось, только шевелилось странное тягостное чувство, снова и снова: это мой муж?! Пусть даже бывший. Этого человека я точно должна была знать, но не знала. Потому что не помнила. Или все-таки не муж? Но тогда я, конечно, не Марина Слободина.
- С ума сойти! – выслушав меня, Валерий погасил сигарету и аккуратно пристроил окурок в стоящую в уголке баночку из-под горошка – наверно, здесь была его обычная курилка. – Да, я помню, мне звонили из милиции, интересовались, где ты можешь быть. А я откуда знаю? Я тебя не видел с самого развода. Если, конечно, ты – это ты. Я ведь так понял, стопроцентной уверенности в этом нет?
- Нет, - вздохнула я виновато. – Так что Мариной называю себя, можно сказать, условно. И билет, который у меня в кармане лежал, вполне мог быть и не моим. Хотя в Сочи я была, это точно, кое-что я все-таки вспомнила.
- Значит, у тебя нет ни документов, ничего?
- Нет.
