Что было дальше – помню какими-то обрывками. Приехала милиция, я рассказала все, как было. Кроме того, что я принимала роды у Насти не одна. Ее тело увезли, я осталась с тобой дома. На следующий день прилетели родители. Настю похоронили, как-то торопливо, скрываясь от родственников. На кладбище были только мы, соседи и Клава. Родители практически со мной не разговаривали. После похорон отец улетел обратно в Вашингтон, мама осталась.

Через неделю меня вызвали к следователю и сообщили, что возбуждено уголовное дело. Меня обвиняли в причинении смерти по неосторожности, выраженной в преступном легкомыслии. Я вздумала принимать роды дома, не имея медицинского образования, хотя должна была вызвать скорую.

А дальше выяснилось, что я забрала из школы Настины документы. Кто-то из соседей, не Пушницкие, другие, видели, как мы гуляли с пузатой Настей во дворе. В женскую консультацию я ее не отвела, родителям ничего не сообщила. И вывод сделали правильный: я хотела, чтобы Настя родила дома - чтобы никто ничего не знал. Чтобы потом избавиться от ребенка – иначе для чего такая секретность?

Камила тоже вызывали к следователю, но я категорически запретила ему говорить, что он знал о Настиной беременности. Мне это никак не помогло бы, а ему только навредило бы. Перед судом он сказал, что не оставит меня, как бы все ни обернулось.

Адвокат пытался меня вытащить, но… Это была совсем молоденькая девочка, неопытная. Она суетилась и только все портила. В результате я выглядела в глазах судьи и заседателей отвратительным, омерзительным монстром. Конечно, мама могла найти адвоката и получше, однако не захотела. Наверно, в тот момент ей хотелось, чтобы меня наказали как можно суровее. Мне дали два года колонии общего режима. Суровее не придумаешь.

- А Олег? – спросил я, когда мама замолчала. – Как он узнал, что Настя умерла?

- Даже не знаю. Следователю я не говорила, кто твой отец. Сказала, что Настя это от меня скрыла. Как-то сам узнал, видимо, уже после похорон. Или, может быть, кто-то все-таки знал, что они встречаются. Но на суде он был и даже в качестве свидетеля выступал.

- Тогда почему он сказал, что вы убили его ребенка? И почему он хотел отомстить отцу, если судили тебя одну?

- Наверняка он не поверил, что я принимала роды у Насти одна. Он ведь знал, что Камил студент-медик. А насчет тебя… Тут дело было так. Еще до приговора ему стало плохо. Он дал показания, потом сел в зале на скамейку. И вдруг начал кричать, упал на пол, начались какие-то судороги. Что-то вроде эпилептического припадка. Приехала скорая, и его увезли в больницу. А оттуда перевели на Пряжку. В психиатрическую. Там он долго пробыл, почти год. Это мама мне потом рассказала. Когда его выпустили, он пришел к ней. Сказал, что у него опухоль мозга. Хоть и доброкачественная, но неоперабельная. Спросил о тебе. Он ведь знал, что ребенок жив. А мама возьми да и скажи, что ты умер. Испугалась, что он попытается тебя забрать. Все ж таки отец. Хоть это и не было доказано, но мало ли. Генетические экспертизы тогда уже делали. Вот, пожалуй, и все. Два года ты был под опекой бабушки, хотя и жил с Клавдией, потом мы с Камилом тебя усыновили. По правде говоря, мне совершенно не хотелось уезжать в Чехию, но он меня убедил, что так будет лучше для тебя. Я ведь там так и не прижилась окончательно. Впрочем, здесь теперь я тоже вряд ли смогла бы жить.

- Но почему отец сказал мне, что вы поссорились с бабушкой? Это было так глупо! И почему вы не поддерживали с ней никаких отношений?

- Сначала она даже разговаривать со мной не хотела. Отец хоть как-то пытался поддержать, а она словно сквозь меня смотрела. И только через полгода прислала мне в колонию письмо. Сухое такое, как будто по обязанности. И только когда я написала, что хочу взять тебя, она немного смягчилась. Но когда мы уезжали в Прагу, договорились с ней, что вам не стоит встречаться. Во всяком случае, до тех пор, пока ты не узнаешь правду. Вернее, ту ее часть, которую тебе можно было сказать, - об усыновлении. Я считала, что это рано или поздно надо будет сделать, но отец возражал. За ту его дурацкую выдумку я на него очень долго сердилась. Он оправдывался, что надо было тебе срочно что-то ответить, а ничего другого в голову не пришло. А бабушке я писала, звонила, посылала деньги. И твои фотографии. Хотя, я так думаю, она так до конца и не простила меня за то, что произошло.

- А зачем ты из бабушкиной квартиры убрала все, что касалось тебя и сестры? Чтобы я случайно не увидел?

- Да. Приличный такой пакет набрался.

- Ты его выбросила?

- Нет, конечно. Спрятала.

- Где? – не поверил я. – Там же негде прятать.

- Спорим, шкафчик между входными дверями ты не заметил? – слабо улыбнулась мама.

- Что-то еще хотел спросить… А, что за фотография висела на стене? От которой след остался?

- Там мы вчетвером – мы с Настей и наши родители. Мне на ней десять лет, а Насте шесть.

- Наверно, такую же я видел у Булыги. А еще я в книге нашел фотографию. На ней, видимо, Настя. В таком беременном платье. Кто мог ее сфотографировать – если вы боялись, как бы кто-нибудь не узнал о ее беременности?

- Да нет, это не Настя. Это бабушка. Когда меня ждала. У нее тогда коса была, и она очень молодо выглядела. Просто пленка где-то завалялась, а потом я ее нашла и в ателье отнесла напечатать. Теперь тебе все ясно?

- Да, наверно. Какие-то вопросы еще были, но сейчас и не вспомнить. И вообще, тебе надо отдохнуть. Ты уже еле говоришь.

- Поезжай домой, Мартин, - совсем тихо сказала мама и закрыла глаза. – Тебе тоже надо отлежаться. Вызови такси и поезжай.

Я поцеловал ее и вышел из палаты.

Глава 73

Женя сидела в коридоре на диванчике и, похоже, дремала. Услышав мои шаги, она открыла глаза и вскочила.

- Где Ванька? – спросил я.

- Поехал обратный билет покупать. Сказал, что завтра должен кровь из носу уехать или улететь в Москву. Надо было сразу брать туда и обратно, а он недопетрил.

- Недо… что?

- Не сообразил. Как там? С мамой? Она тебе все рассказала?

- Да. Только давай потом, ладно? Сейчас вызову такси, поедем к тебе, дождемся Ваньку. Надеюсь, ты не возражаешь, если я у тебя поживу до свадьбы? Если, конечно, Саша не будет против.

- А Саша может и у тебя пожить, ему не вредно, - улыбнулась Женя, поддерживая меня под локоть, чтобы не слишком уж качало на ходу. – Только…

- Да понял я, понял. Я буду спать на диване, не вопрос. Если уж для тебя это так принципиально… Кстати, заедем на минутку ко мне. Отпустим Витю с боевого дежурства. И я заберу кое-что, пакетик один. Да, и давай еще Кота возьмем с собой, хорошо?

- Не Кота, а Гота, - улыбнулась Женя. – Кстати, Ванька сказал, что на нашу свадьбу обязательно приедет сюда. Вместе с родителями. И что у него есть знакомая девочка-дизайнер. Она тоже гот. И он попросит ее сшить мне готичное свадебное платье.

- Кошмар! – застонал я.

- Ты придурок, Мартин! – фыркнула Женя. – Я же непорочная лилия, мне положено на свадьбе в белом. Но фасон будет сугубо средневековый.

Когда мы уже ехали к ней домой, Женя спросила, почесывая сидящего в бабушкиной хозяйственной сумке Кота-Гота:

- Мартин, а можно тебе глупый вопрос задать? Мы венчаться будем?

- Если нет, мама откусит мне голову. Конечно, будем.

- А где, здесь или там?

- Как хочешь.

- Я хочу здесь. И чтобы нас батя обвенчал.

Тоненькая бурая змейка подняла голову. Ага, вот так и бабушка была влюблена в Булыгу, прошипела она. Он женился на другой, а бабушка пошла в разнос, как сказала мама, и вышла замуж за первого попавшегося парня, который состряпал ей ребенка. Без любви.

Заткнись, гадина. Я тебя не слышу.

Мы с Тамарой ходим парой, не унималась змея. Дед и бабушка умерли от инсульта. А Настя и мамина подруга Вика – во время родов. А…

Я сказал, заткнись. Женя говорила, что эта двойная цепочка разорвется, если хотя бы одна из пар на самом деле окажется не парой. Так вот она и порвалась. Мама и Настя не были беременны одновременно. И тем более от одного мужчины. Так что теперь я перестану выискивать пары везде, где только можно. А они оставят в покое меня.