Влюблённость в «объекты» всегда была тайной и односторонней. Шурочка ничем не показывала своего интереса и не вызывала ответный. Пухлая, очкастая, некрасивая, – она всё про себя знала и ни на что не рассчитывала. За все школьные годы мальчики обратили на неё внимание лишь дважды. Но в этих мальчиков не влюблялась она.

В одиннадцать лет, в пионерском лагере, в неё влюбился толстый лопоухий мальчик Вова, похожий на маленького смешного слонёнка. В отряде над ним посмеивались, а Шурочка видела в нём собрата по несчастью; тоже пухлый и тоже некрасивый. Вова был младше Шурочки на целый год и мальчишкой оказался классным. Это выяснилось, когда им двоим поручили рисовать отрядную газету, и они рисовали, шутили, смеялись. И так было здорово просто дружить и не думать ни о каких «тебя-любя»! Но Вова всё испортил. Он начал приглашать её на танцах, и девчонки смеялись над Шурочкой: тоже мне, жених! Только такой на тебя и посмотрит! И Шурочка перестала дружить с Вовой и начала делать неприступное лицо, когда он с ней заговаривал.

В следующее лето, опять же в лагере, за ней робко и трогательно ухаживал мальчик Марат. Он был ровесник, но ниже Шурочки на целую голову. Марат приносил ей веточки с облепихой и горстки ежевики в баночке. Дары он вручал потихоньку, не напоказ. Шурочка принимала, ей было приятно. Но это был не Он.

А Он не находился. Мальчики, о которых мечталось перед сном, Шурочку не замечали. Её не приглашали на танцах на пионерских танцплощадках, разве что «довеском». «Довесок», это когда девочки танцевали друг с другом, и если мальчику нравилась одна из них, он уговаривал какого-нибудь приятеля потанцевать со второй. Вот такой второй и была Шурочка. Танцевала на деревянных ногах, мрачно глядя в сторону от такого же напряжённого кавалера.

Её не приглашали на школьных дискотеках, так и стояла все «медляки» у стенки. Возможно, пригласили бы на городской, что устраивали каждую субботу в соседнем клубе, но мама её туда не отпускала категорически. Мама требовала, чтобы дочь была дома ровно в восемь вечера. «Вместо того, чтобы шляться, лучше книжку почитай!» И та читала, в каждой книжке обнаруживая «про любовь». И зачитывалась романтикой сельской жизни.

Шурочка ещё раз пробежала глазами объявление, сладко предвкушая, как увидит эти зори и травы собственными глазами. И, возможно, там и она, наконец, встретит свою большую долгожданную любвоь…

Студенты выехали рано утром, ехали полдня. Шустрая «Ракета», речной трамвай на воздушной подушке, завезла их в самую глубь Томской области. На какой-то пристани их подхватил пыльный автобус, и они ехали ещё часа полтора, прежде чем в автобус зашёл мужичок в синей куртке и чёрной шляпе и забрал с собой девчонок из параллельной группы. Студенты из Шурочкиной группы, все десять, кто успел вернуться после каникул, остались. Одиннадцатым был чужой молчаливый парень. За время пути девчонки выяснили, что зовут его Борис, что он восстановился после армии в третью группу. И за неопределённую улыбочку¸ невысокий рост и нежелание общаться мстительно звали между собой Борюсиком.

Автобус пылил по дороге ещё час. Проехал мимо бетонной стеллы с монументальным названием «Совхоз «Путь Ильича», мимо белого указателя с чёрными буквами «Гореловка», –. Шурочке вспомнилось школьное некрасовское «Гореловка, Нееловка, Неурожайка тож». И, наконец, остановился у большого бревенчатого здания, огороженного невысоким штакетником.

Студенты шумно высаживались на дощатые мостки у штакетника, вытаскивали вещи. Шурочка огляделась. Мостки шли вдоль всей улицы, такие же мостки были на второй стороне, а между ними вольготно разлеглась жирная, хорошо взбитая грязь. Вдоль улицы стояли добротные бревенчатые дома за такими же, штакетником, заборами. Сквозь заборы были видны палисадники с уже начавшими желтеть деревьями и кустами.

– А ничего так деревенька, большая, – подытожила Ира Зинина, потягиваясь и расправляя затекшую от долгого сидения спину. Интересно, когда кормить будут?

Шурочке тоже было интересно, – есть после шести часов дороги хотелось зверски. Но сначала студенты дом, где их поселили.

Дом за штакетником оказался деревенским клубом, а большая пристройка к нему – спортзалом. Туда и определили студентов, заставив огромную комнату рядами кроватей. Комната живо напомнила Шурочке пионерский лагерь: такие же панцирные сетки, такие же ряды коек. И даже, как в лагере, перегородка, отделяющая мальчиков от девочек. Только в лагере была дощатая стена, а тут – брезентовая занавеска от стены к стене, подвешенная на толстой верёвке, подпёртой двумя брёвнами, чтобы не провисала.

Шурочка выбрала кровать, плюхнулась и покачалась. Сетка даже под её малыми килограммами растянулась изрядным гамаком. Тоже, как в лагере! Она вдруг почувствовала себя девчонкой, которая каждое лето на все три месяца ездила в один и тот же лагерь. И каждое лето означало для неё новую влюблённость. Вот и сейчас, пусть уже осень, сердце сладко сжалось в предвкушении.

«В кого же мне влюбиться?» – ещё раз оглядела Шурочка ребят. Студенты всей группой сидели на танцплощадке возле клуба и ждали, когда их отведут в столовую. Четверо мальчишек-одногодок уже примелькались за первый курс учёбы.

Вовка Иваницин, хмурый, худой, двигается, как Железный Дровосек, будто у него в суставах смазка кончается. Явное не то.

Гена Ким, высокий поджарый кореец в очках. Хороший парень, тоже из Ташкента. Шурочкой улыбнулась, вспоминая, как они оба мучились на физкультуре с лыжами, учились на них ходить, оба – одинаково безуспешно. В Ташкенте ведь снег бывает раз в году по полчаса, лыжи они оба прежде видели только по телевизору. А тут, в Сибири – вставай на лыжи, сдавай норматив на время. На почве и на снегу лыжных преодолений Шурочка с Геной сдружилась, обменивалась конспектами, лабораторные работы иногда делала с ним вместе. Но как на героя романа сердце на Гену не ёкало.

Игорюня Жаров… Смешно. Он – Игорюня, и этим все сказано. Вон, стоит, к забору привалился, мотня на растянутых трикотажных трениках болтается возле колен. Улыбается блаженно… Чудик, что с него взять! Узкие серые глазки смотрят на мир из-под тяжёлых век рассеянно и близоруко, с пухлых губ не сходит вечная полуулыбка. Плоское, круглое, с пипочкой носа, практически, без переносицы, лицо забрызгано крапинами веснушек. И буйные рыжеватые кудри для полноты картины. Недотёпа, клоун, чёрт знает что, а не герой романа.

Еще один Вовка, Макаров. Тоже мимо. Маленький, белобрысенький, остроносенький, похож на делового ёжика. Выглядит от силы на шестнадцать лет, хотя старше всех в группе, уже двадцать два года. Да в любом случае не вариант – этим летом Вовка успел жениться. Коля Задоров? Тот вроде ничего… Но скучный, зубрила-активист, хронический отличник.

В общем, подвела итог Шурочка, уж если и влюбляться, то в Борюсика. Всё-таки после армии парень. И симпатичный, хоть и невысокий. И загадочный: сидит, своим мыслям улыбается. Шурочка посмотрела на Борюсика ещё раз и даже уже начала влюбляться, но тут их позвали обедать.

Деревенская столовая расположилась в большом бревенчатом доме по той же стороне улицы. Дом был поделён на части, после общего входа было что-то вроде прихожей. Налево – двери в магазин, направо – двери в столовую. Столовая оказалась неожиданно приличной. Поварихи, одетые в белые халаты и высокие колпаки из накрахмаленной марли, стояли за хромированной стойкой-барьером и раздавали еду. Наливали наваристый борщ, щедро накладывали гуляш с рисом, наливали холодный компот. Щедрость порций изумляла. Тут же у раздачи стояли стаканы с молоком, бери, кому надо. Молоко уже осело, и видно было, что треть стакана – сливки.

После студенческой «столовки», где молоко отдавало порошком, а котлеты лепили из хлеба и булок, – Шурочка как-то взяла такую, сладкую, с запахом ванили, – совхозный обед показался просто пиршеством. И платить не надо – удержат из зарплаты. Так тут и зарплату будет? Класс!