Щеки запекло на этот раз не гневом – стыдом. Но издевательская тьма воспоминаний тут же поглотила, не дала и минуты на возражение – да и что было бы возражать?

Брат был прав.

…Когда он тихонько вошел в небольшую комнату, Исабель стояла почти вплотную к камину, в котором, несмотря на тёплый вечер, весело плясало пламя. Руки у неё были перевязаны, и, увидев его, она поспешно спрятала их за спину.

– Проходи.

Ксандер шагнул на середину комнаты так уверенно, как только мог, и остановился в нескольких шагах от Исабель. Собрался с духом. Наконец склонил голову.

– Я прошу прощения, сеньора, за то, что позволил себе быть грубым с вами во время ужина.

Несколько секунд иберийка молчала, то ли застигнутая врасплох, то ли со злости. Хотя чего ей было злиться, он же извинился?

– Ваши извинения приняты, принц, – сказала она с таким высокомерием, словно и в самом деле ей было неловко, и она это пыталась скрыть.

А ещё – словно ей нравился его титул. Хотя, может быть, она привыкла обращаться так к Морицу и не собиралась менять своих привычек из-за смены вассалов?

– Постарайтесь больше не повторять этой ошибки.

Она отошла к камину, коснулась кончиками пальцев каменной полки. Странно – её ладони были обожжены, а пальцы – нет.

– Думаю, мне тоже стоит извиниться за эту безобразную сцену, – она усмехнулась, глядя на огонь. – Я, видите ли, не собираюсь повторять судьбу моей матушки, а также тёток и прочих родственниц, которым рождение ребенка стоило жизни. Поэтому меня… несколько раздражают разговоры о замужестве.

С минуту она задумчиво поизучала свои ладони, потом взглянула на Ксандера.

– Да, вы можете присесть, если желаете, – она указала на второе кресло у камина. – Вы не боитесь огня, насколько я могла заметить.

– Я почти ничего не боюсь, сеньора.

Ксандер остался стоять. Он не хвастался. Просто констатировал факт. Бояться можно только того, что тебе неизвестно. её же огонь теперь был известен и будет им, Ксандером, изучен и понят.

– Почти? – её как будто удивила его честность, и она словно бы подобралась, живо напомнив зверя, задумчиво принюхивающегося к жертве. – Чего же вы боитесь? Высоты, как ваш брат? Или более банальных вещей – боли и смерти?

– Я не уверен, – Ксандер сделал два шага к камину и остановился у Исабель за спиной, – возможно, я боюсь вашей власти надо мной, сеньора.

– Мне нравится, что вы честны. Только сильные люди могут быть честными. Ещё есть те, кто принимают за силу временную безнаказанность… Но вы не из таких, – она чуть повернула голову, искоса посмотрела на Ксандера. – Значит, вы сильный. Это хорошо.

Языки пламени тянулись к её рукам, подбирались ближе, словно чувствовали в девочке родную стихию. Взгляд Исабель из почти по-детски хитрого вдруг стал тёмным, опасным.

– Вы ведь ненавидите Альба? Должно быть, хотите, чтобы мы все сгинули в своем Огне, забрав с собой вашу позорную Клятву? Хотите?

«Вашу позорную Клятву».

– Хочу, – тихо откликнулся он, глядя куда-то мимо собеседницы на играющее в камине пламя.

Ему хотелось кричать – кричать, что не он приносил эту чертову Клятву, не ему бы её и расхлебывать, – но кричать было нельзя. Она усмехнулась. Это была тонкая улыбка, искривившая плотно сжатые губы и поднявшая правый уголок рта выше левого. Улыбка её деда. И с этой улыбкой она наклонилась и протянула руки в самый огонь.

Пламя в камине взметнулось выше, и пальцы девочки дрогнули, когда по ним прошлись оранжевые всполохи. Повязки на ладонях вспыхнули, поддавшись ласкам горячих языков. Завоняло запекающейся мазью. Манжеты рукавов задымились.

– Он говорит со мной, – негромко, почти напевно произнесла Исабель. – Он поет мне.

Да она сумасшедшая!

Словно оцепенев, он смотрел, как пламя охватило забинтованные руки, завороженно следя, как огонь заплясал на драгоценном кружеве. Чуя резкий запах жженых бинтов и мази, он тут же одёрнул себя, закусил губу. Нет уж. Пусть она хоть вообще дотла сгорит и отправится в ад вслед за всеми Альба – уж он-то ей мешать не будет!

Пламя заплясало на манжетах платья девочки, весело вспыхнуло на забинтованных руках. Ну хорошо. Он поможет. Потушит огонь, сделает что-то. Пусть попросит. Сама попросит.

– Я думаю, вам нравится считать, что мы – демоны. Потому что тогда получается, что вы хорошие, добрые и все в белом. Несчастные страдальцы. Прямо-таки агнцы, – её голос задрожал, и она замолчала, сделала два глубоких вдоха и продолжила тише: – Только это не так. Просто вам нравится ненавидеть и бояться.

Она медленно встала, повернулась к Ксандеру, подняла руки так, чтобы он их видел. Повязки почернели и уже догорали, но вокруг ладоней и пальцев плясало пламя.

– Нравится, правда?

её глаза зло сузились, и быстро метнувшись вперед, прежде чем он и охнуть не успел, не то что отшатнуться, она схватила его за горло одной рукой, заставляя смотреть себе в лицо, прямо в пылающие глаза. Ксандер вцепился в горящие пальцы, но их будто свел в судороге нестерпимый жар.

– Ты сама себя ненавидишь… глупая Альба… – фламандец всё же сумел оторвать пылающие пальцы от своей шеи и теперь хрипел в лицо обидчице, еле владея обожженным горлом. – Сама… делаешь больно себе… и другим!

Он снова задохнулся жаром и подступившими к горящему горлу слезами. Так нельзя. Он должен что-то сделать. Сейчас же.

– Мне в наследство досталась проклятая Клятва… А тебе – огонь и… наша ненависть… – юноша резко оттолкнул от себя горящие руки и обхватил обожженными ладонями её лицо, заглядывая в глаза. – Так… научись жить с этим, Альба… Я же живу с чертовой Клятвой!

Ему показалось, что у него в руках не девочка, а очумевшая кошка. Отчаянно мотая головой – её коса била его по плечам, как плетью – хватая его за руки, она кричала, пытаясь освободиться, и вдруг – отшатнулась назад, споткнулась и рухнула в кресло. Пылать она уже не пылала – просто сгорбилась, съежилась, поставив локти на колени и держа обожженные кисти на весу. Голову она опустила, растрепанные волосы спрятали лицо, но он успел увидеть, как она кусает губы.

Это что же – плачет? Она плачет?

В комнате противно пахло паленым – мазью, тканью и кожей. Ксандер сбил пламя со своих рукавов и воротника, сжав зубы от боли стянул тлеющую куртку. Кожу на шее и руках саднило так, что темнело в глазах. Дышать было больно, а опаленные ресницы и брови сильно щипало.

– Слева от двери столик. Мазь.

Стараясь шагать твёрдо, он последовал этим полузадушенным инструкциям, стараясь не думать, потому что если задуматься, то выйдет, что ещё чуть-чуть и он упадет. На помощь бы…

– Я… позову кого-нибудь… – прохрипел он, – всё будет хорошо… моя сеньора.

Со стороны кресла раздался странный звук, как будто Исабель чем-то поперхнулась. Он обернулся – а она подняла голову, и стало понятно, что она смеется, глотая слёзы. Лицо её было бледно-пепельным, а руки – красными и покрытыми волдырями.

– Не нужно звать, – выдавила она, всё ещё посмеиваясь.

Оттолкнувшись локтями от колен, она встала, сделала несколько неверных шагов и остановилась рядом с ним. Вздохнула.

– Хорошо всё равно не будет. Держи банку. – Она наклонилась и сноровисто сорвала крышку зубами, выплюнула её на пол. – Они её всё время закрывают. Я думаю, они издеваются. – Окунув пальцы в баночку, поморщилась, прикусила губу и стала осторожно распределять мазь по кистям.

Молча наблюдая за ней, Ксандер невольно поднял руку к своей шее – и чуть не взвыл в голос, едва коснувшись. Похоже, у него ожог не меньше. Впрочем, если она надеется всё скрыть, он сможет тоже. Если подумать, то на шею можно навязать платок. Запястья – он глянул на обгоревшие рукава – не будут видны под манжетами, а ладони…