Слева с краю был осколок белого кварца, бледный, как летнее облако. Рядом с ним шероховатый розовый камень, а дальше — большой кусок песчаника неопределенного красно-оранжевого цвета, напоминавшего неуловимый оттенок заката. Далее шли один за другим еще несколько экземпляров, от оранжевого до желтого, а затем другие куски породы, включая серо-зеленый и ярко-синий. Здесь было около шести оттенков коричневого, каждый темнее предыдущего, и наконец завершал ряд кусок обсидиана, черный и блестящий, как разлитое масло. Все эти камни я нашла в радиусе ста метров от дома.

Камень, который я достала из кармана, имел серые вкрапления, и, подвигав его вдоль цепочки на окне, я нашла ему место — третьим с конца.

Коллекцию горных пород я собирала больше года и поражалась, что пока нашла только два камня одинакового цвета. Прежде чем на моем окне появилась эта радуга, я считала, что пустыня имеет цвет кофе с молоком, но, подобрав под ногами двадцать совершенно разных камней, поняла, что она может быть и сиреневой, и розовой, и оранжевой, и зеленой, стоит только присмотреться внимательно. Я оглядела радужную цепочку еще раз, потом рухнула на кровать и провалилась в сон.

ГЛАВА 13

— Таллула!

Я пробудилась от глубокого сна. Стоявшая на пороге фигура, подсвеченная яркой лампой из коридора, снова выкрикнула мое имя. Это была Габби с лохматыми со сна светлыми волосами.

— Маме плохо! — прозвучал взволнованный голос, и девочка исчезла. Я услышала, как она зовет с лестницы: — Таллула, помоги!

Я вскочила с кровати, еще не совсем протрезвевшая, и бросила взгляд на часы: было четыре утра. Выйдя из комнаты, я увидела, что тетя Кристина застыла на третьей сверху ступеньке лестницы, согнувшись и положив руки на перила. У нее начались схватки. Тетя тяжело стонала, зажмурив глаза. Розовая ночная рубашка висела на ней, как палатка. Габби и ее сестры топтались около комнаты бабушки Хелен. Маленькая Джулия судорожно обнимала тряпичную куклу.

— Ты же говорила, тебе носить еще несколько недель, — сказала я, подбегая к тете и беря ее за плечо.

Тело ее немного расслабилось, и она чуть разжала лежащие на перилах руки.

— Видно, я ошиблась. — В перерыве между схватками она стала спускаться по лестнице. Мы с Габби поддерживали ее. — Меня нужно отвезти в больницу. — На последнем слове она повысила голос, и тело ее опять напряглось.

Тетя Кристина снова схватилась за перила двумя руками и навалилась на них, страдая от очередного приступа боли. Мы преодолели всего четыре ступени. Я мало знала о родах, но схватки с таким коротким промежутком, кажется, говорили о том, что времени осталось немного, — а больница находилась в пятидесяти километрах. Не хотелось застрять на обочине дороги с рожающей тетей. Габби беспокойно запрыгала, и я догадалась, что она очень напугана. В конце концов, ей всего двенадцать лет.

— Габби, — ровным голосом сказала я. — Беги скорее позвони девять один один.

Девочка бросилась вниз по лестнице.

— Нет, — застонала тетя.

Габби остановилась на полпути.

— Я хочу, чтобы ты меня отвезла, — произнесла тетя Кристина. — Еще есть время.

— Ты уверена?

— Нет, — выдохнула она.

— Лучше, если приедет скорая. — Я махнула Габби, и она помчалась в кухню.

Тетя Кристина открыла было рот, чтобы возразить, но не смогла проговорить ни слова. Она просто стояла в передышке между схватками.

Снизу послышался голос Габби, которая объясняла диспетчеру, что у ее мамы начались роды.

— Поскорее, пожалуйста, — сказала она и повесила трубку. — Они уже едут. Просили подготовить полотенца.

Остальные девочки спустились по лестнице.

— Медики сейчас приедут, — проговорила я, стараясь всех успокоить.

Когда схватки возобновились, тетя Кристина села на корточки, а затем отпустила мои руки и встала на четвереньки. Тело ее напряглось, и она начала тужиться, словно хотела вылезти из кожи. Из груди вырвался вопль боли. Я встала на колени рядом с ней и положила руку ей на поясницу, чувствуя свою полную бесполезность.

— Что, блинский еж, здесь происходит? — раздался голос. Это мама вышла из комнаты, растерянно хлопая глазами.

Тетя Кристина часто дышала. Мокрые от пота волосы прилипли к лицу.

— Нет-нет-нет, — пробормотала она.

— Что нам делать? — спросила я.

Тетя скорчилась от очередных схваток.

— Я должна быть в больнице! — закричала она с пола, и я услышала в ее голосе страх. — Мне нужен врач и анестезия! — Последнее слово поглотил животный вопль. Морщась от боли, тетя скрипела зубами, снова пытаясь тужиться, и низко протяжно стонала, пока схватки не утихли. Тогда, пыхтя, она взглянула на меня.

— Ты хочешь встать с пола? — спросила я.

Но она не успела ответить: мышцы снова стали сокращаться.

На этот раз тетя Кристина с пронзительным стоном протянула руку к промежности, часто дыша; слезы текли по ее лицу. Когда спазм отпустил, она, скуля, повалилась на спину, задирая ночную рубашку. Потрясение от зрелища распластавшейся на полу тети сменилось осознанием того, что я вижу бледное темечко детской головки.

Это происходило прямо сейчас на полу в гостиной. Я села между коленями тети и с напускной уверенностью произнесла:

— Хорошо.

Тетя Кристина слегка качнула головой, как будто и хотела услышать именно эти слова, и сразу же подступили следующие схватки, отчего верхняя часть туловища роженицы подалась вперед. Она неловко дотянулась до коленей.

— Девочки, — сказала я, — помогите нам. Габби, сядь позади мамы.

Мои малолетние сестры уселись по бокам от матери и взяли ее за руки.

Только мама осталась в стороне, маяча где-то на периферии моего зрения.

Я была в ужасе, но остановить роды было нельзя, и я настроилась помочь тете Кристине. Поймав ее взгляд, я как можно спокойнее проговорила:

— У тебя уже есть опыт, ты делала это пять раз. Не нужна тебе никакая мудацкая больница. — Впервые в жизни она проигнорировала мою брань.

Тетя Кристина стала тужиться. Габби держала ее за плечи. Сердце у меня бешено колотилось, но я верила в то, что сказала, и знала, что тетя справится.

Лицо у нее покраснело, вены на шее вздулись. Пятнышко выглянувшего из утробы темечка увеличилось, но затем, когда тетя Кристина начала часто дышать, снова уменьшилось. С каждым ее усилием головка выходила все дальше, но всякий раз втягивалась назад.

Когда головка выглянула почти полностью, а потом снова скрылась, одна из девочек ахнула. Роженица вся сжалась, лицо у нее сморщилось до неузнаваемости, и пронзительный вопль прорезал комнату. Она натужилась всем телом, силясь явить миру новое существо, и наконец головка полностью вышла.

Крошечное личико было повернуто к ковру, так что я видела только маленький затылок с мокрыми пушистыми волосиками. Тетя Кристина откинулась на руки Габби. Худшее, казалось, миновало, но ребенок все еще больше чем наполовину находился в материнской утробе. Разве он должен лежать лицом вниз? И разве он не должен заплакать? Меня охватила паника. Я уже хотела спросить у тети, что делать дальше, но она приподнялась, схватилась за колени и с низким ревом натужилась снова.

Сначала вылезли плечики младенца, а затем вместе с потоком жидкости и все худенькое тельце. Удивившись, как быстро все произошло, я робко взяла головку большим и указательным пальцем правой руки, а тельце подхватила левой. Новорожденная девочка была мокрой, пуповина пульсировала. Не обращая внимания на кровь и слизь, я крепко прижала крошку к себе. Никогда в жизни я не видела ничего настолько отвратительного и одновременно восхитительного.

Ребенок издал первый крик, и тетя Кристина, удовлетворенная этим звуком, упала на руки дочерей. Те, с облегчением вздохнув и захихикав, столпились вокруг меня, чтобы рассмотреть младшую сестричку.

— Это девочка, — провозгласила я, хотя мы знали об этом уже несколько месяцев, и заплакала.

Тетя Кристина расстегнула пуговицы ночной рубашки и взяла малышку на руки, даже не замечая крови.