Когда улусники обступили амбары, Гомбо пошел к Данзанову. Тыкши обрадовался:.если сломают у магазеи дверь, он доложит властям, те пришлют полицию, казаков. Людей поволокут на допросы, станут составлять акты. Можно будет снова погреть руки, сказать, что улусники растащили муку. Потом вспомнились угрозы тайши, что народ посадит проворовавшихся зайсанов в пустые амбары и сожжет живьем. Тыкши почувствовал, как по спине у него покатился ледяной шарик. Он зябко поежился…

Холхой без ключа открыл замок на двери дома Еши. Мужчины вошли. На печурке стоит чугунчашка с недопитым чаем, лежит кусок пригоревшей лепешки. На гвозде — старый халат, летняя шапка. В углу — неубранная постель. Все бывали много раз у Еши, но сейчас каждый подумал: «Не лучше нас жил бедняга».

Вот самодельный сундук. В нем лежит красная узда, старые сапоги Еши, синий халат, полученный на скачках, который он так берег.

Нет-теперь ни Еши, ни Рыжухи.

Из сундука достали хур и смычок. Ухинхэн вздохнул: «Никто на нем больше не сыграет».

За божницей нашли ключи от амбаров, папку с бумагами, замерзшие чернила… Все вышли. Ухинхэн нерешительно остановился на крыльце, в руках ключи и папка с бумагами.

— Открывай амбары, чего стоишь! — громко крикнул кто-то из толпы.

Этот резкий окрик вывел людей из оцепенения. Глаза заблестели, движения стали живее, на лицах появилась решимость.

— Открывай! — раздалось уже несколько голосов.

— Нельзя. Подождем зайсана.

— Чего ждать! Сами возьмем.

— Да там взять-то нечего, однако.

— Найдем!

— Открывай скорее!

— Нельзя без властей. Скажут — самоуправство.

К Ухинхэну подошел парень из второго табангутского рода, тот, который вчера говорил тайше обидные слова. Он хотел вырвать ключи. Ухинхэн оттолкнул его. В это время подошли Тыкши Данзанов и Гомбо Цоктоев.

— Это что такое? Смута? Будете ответ держать!

— Сначала вы ответите!

— Молчать!

— Сам помолчи, зайсан. Лучше открывай амбары!

— В них же ничего нет.

— Открывай!

Улусники окружили Данзанова и Цоктоева тесным кольцом, пошли к амбарам. Как щепки, попавшие в водоворот, двигались Тыкши и Гомбо.

Вот и амбар» Данзанов приметил, что у амбара валяются колья, камни. Не убежишь, придется открыть. Он повернулся к толпе, заговорил:

— Сородичи мои… Разве я стал бы скрывать от вас муку? Я за вас душой болею…

— Открывай! — загудел народ.

Данзанов понял: чуть помедлишь — и произойдет что-то страшное. Он торопливо сунул ключ в замок. Руки трясутся. Ключ свободно крутится в замке. Данзанов взял другой ключ, но не может попасть в замочную скважину. Кто-то положил ему на плечо тяжелую руку, дышит в затылок.

— Ты что, уснул?

— Сейчас, сейчас… — не оглядываясь, забормотал зайсан.

— Тише! Не напирайте! — Ухинхэн оттеснил улусников от Тыкши. Он знал: если они прибьют зайсана — навредят себе…

Дверь открылась. Люди хлынули в амбар, чуть не смяли Данзанова и Цоктоева, втолкнули и их. И тут все увидели: ни муки, ни зерна в амбаре нет. И хотя ожидали этого, у каждого сжалось сердце: теперь даже надеяться не на что. Окажись в, амбаре мешки с мукой, улусники не стали бы дожидаться разрешения начальства, не посчитались бы с законами, растащили бы их, не думая о последствиях.

Но муки нет. Вдоль стен пустые сусеки. На полках — пустые мешки с черными клеймами, с гербами. По сусекам с писком бегают мыши. Тут же стоят две мышеловки, обе с живыми крысами. Еши, видно, зарядил их перед отъездом в Селенгинск. В стороне по-хозяйски сложены гири и круглые серые камни с пометками: «10 фунтов», «25 фунтов». С потолка спускаются весы с квадратными досками.

Кто-то тяжело выругался и проговорил со злобой и удивлением:

— Все сожрали!

Данзанов искоса посматривал на тяжелый замок в руках Холхоя. Стукнет разок — и нет Тыкши Данзанова. И никто не помянет добрым словом… Жизнь показалась Тыкши шаткой и ненадежной: «Вчера — зайсан, «начальник, а сегодня — как та крыса в мышеловке».

— Чисто подмели амбар. Хлебом даже не пахнет, — с горечью сказал Сундай.

Данзанов втянул голову в плечи. Ему хотелось стать маленьким, незаметным… Куда девалась спесь? «Все стерплю, только б живым остаться». В коленях мелкая дрожь, в голову назойливо лезут трусливые мысли: «Неужели убьют? Я даже дочь не успел замуж выдать…»

Улусники повернулись к выходу. Цоктоев на пороге споткнулся, кто-то больно толкнул его в спину.

— Не болтайся под ногами!

Случись это еще вчера, Цоктоев стал бы ругаться, искать, виновного, грозил бы законом, тайшой. А сейчас только пригнулся, будто ожидая новых ударов. Но его больше, не тронули. Гурьбой подошли ко второму амбару. Открыли. В нем не оказалось ни весов, ни гирь, ни даже мышей… Данзанов заискивающе проговорил:

— Нету зерна, я же знаю… А вы не верили.

Из толпы послышались сердитые голоса:

— Богатые сожрали, вот и нету.

— Уж точно — не амбары, а пустышки.

— Сжечь бы их!

Данзанов с наслаждением обругал бы всех этих людей. Его подмывало сказать, что казенную муку пропил, проиграл Еши, которого они считали честным. Но он смолчал, вспомнил, что камни и колья валяются рядом. Снова начал озираться по сторонам — как бы уйти целым и невредимым. Но улусники не торопились отпустить его.

Ухинхэн стал рассматривать бумаги в папке Еши. Он оглядел улусников — от них помощи ждать нечего. Редко кто умеет и по-монгольски нацарапать свою фамилию. А многие бумаги написаны по-русски. Ухинхэн подошел к Тыкши Данзанову, протянул ему какой-то список.

— Ну-ка, зайсан, прочтите. У вас глаза, однако, привычнее.

Данзанов взял бумагу и сразу осмелел, будто Ухинхэн дал ему крылья, которые спасут его… Он заглянул в список и улыбнулся. Сейчас он ударит этих голодранцев больнее, чем палкой.

— Это список должников, — громко объявил Данзанов. — Здесь написано, что Эрдэмтэ должен в амбар два пуда зерна, Холхой — один пуд. Сундай — двадцать фунтов…

Народ приуныл. У многих и в самом деле есть старые долги… Давно бы отдали — да чем отдашь? Нужда с каждым годом все большая и большая…

Данзанов насмешливо скривил губы:

— Вы сами растащили зерно… Взять-то взяли, а не вернули. Вот амбары и пустые. А обвиняете нойонов.

— Мы брали горстями, а вы загребали возами.

Данзанов вызывающе посмотрел на улусников.

— А четыреста сорок пудов? Вчера все слышали, что Еши Жамсуев…

Договорить ему не дали. Со всех сторон закричали:

— Жамсуева не трогай!

— Еши не виноват!

— Чего кричите? — повысил голос Данзанов. — Вот список. Здесь ваши долги черным по белому записаны. Вот ты, Дагдай, еще в прошлом году взял пуд, да потом еще десять фунтов..

— Ну, эти фунты все равно никого не спасли бы.

— Как же… Шерсть на баране тоже из отдельных волосков состоит… — усмехнулся Данзанов.

— Читай дальше. Может, и те должны, у кого мука есть.

Тыкши снова начал читать список. Должники — одна беднота. — что с них возьмешь?

Ухинхэн перебирает в папке бумаги с гербовыми печатями. Данзанов потянулся к папке.

— Ты не поймешь — сказал он Ухинхэну. — Давай я их дома разберу.

— Не отдавай ему, Ухинхэн! — забеспокоился Дагдай. — Потом и следа этих бумаг не сыщешь!

— Верно! — загудела толпа…

— Как так — не давать? Я же зайсан, должностное лицо.

— Знаем, какое ты лицо…

— Читай при нас.

— Может, кто богатый должен?

— Разве богатому нужно магазейное зерно? — пожал плечами Данзанов. — Все это старые бумаги. Их давно выбросить надо…

— А может, и не так. Мы как слепые — ничего не видим, — вздохнул Холхой.

— Вот если бы кто-нибудь грамоту понимал…

И тут вспомнили про Доржи. Вместе с другими мальчишками он стоял поодаль и смотрел во все глаза.

— Погляди, Доржи, что это за бумаги. Помоги разобраться.

— Ничего интересного в этих бумагах нет, — буркнул Данзанов. — Да и не поймет мальчишка. Отдай. Сопли сначала утри, потом казенные бумаги трогай. Отдай, говорят!