На телеге лежали товары, нужные в каждой юрте, в каждой семье. Жаль было выпускать их из рук. Улусники рассматривали вещи, но не покупали: нет денег, нет шкур…

Доржи увидел, как шаман долго рылся в грязном тряпье, из которого достал серебряные монеты. Он купил далембу на штаны и синюю материю на рубаху. Подумав, взял еще грецкие орехи, крупные и рябые, как нос Мархансая. Но оказалось, они ему не по зубам. Рыжий Вася не взял их обратно, и не отдал деньги. Шаман разозлился, бросил орехи в пыль. Ребятишки кинулись подбирать. Визг, рев, плач…

На остаток денег Сандан купил что-то завернутое в красивую бумагу. Он отошел в сторонку, вытащил из обертки розовый продолговатый кусок и откусил от него… Лицо у него перекосилось, он стал плеваться, вытирать рукавом язык и рот. Рыжий Вася захохотал, мотнул головой. Сандан совсем рассвирепел. Тогда Вася принес ковш воды, поднял брошенный шаманом розовый кусок. И вот пена, похожая на облака, хлопьями упала на землю с его рук. Он вытер, руки платком.

— Это же русский камень, которым они моются вместо солончака, — смеялась Балма.

Рыжий Вася что-то объяснил шаману.

— Что он говорит? — спросил Доржи.

— Не понимаю. По-ихнему не понимаю, — сердито буркнул шаман и ушел.

Доржи удивился. Ему казалось, что шаман очень умный человек. Он верил, что тот все умеет. Если он может разговаривать с хозяевами восточных и западных небес, то с людьми наверняка должен договориться. Сосед Ухинхэн и отец Доржи хорошо говорят по-русски. Неужели шаман знает меньше Ухинхэна? А мыло? Доржи давно известно, что мылом моют лицо и руки, отец привозит его из Троицкосавска. Выходит, что шаман Сандан знает даже меньше, чем он, Доржи.

Больше покупателей не было, и Рыжий Вася стал складывать товары. Димит пыталась объяснить ему:

— Кожа, шкура давно нету. Золото, денег тоже нету…

В это время к телеге подошел Балдан, достал пригоршню мелочи. Все ахнули. А Балдан, как ни в чем не бывало, выбрал красивый платок, далембу на рубаху и штаны. Рыжий Вася протянул ему табак, взвесил сахар.

— Вот разбогател парень…

— Кому ты платок купил, Балдан?

Балдан весело подмигнул:

— Старушке одной подарок.

Все улыбнулись, знали, что это не старушке, а Жалме-пастушке подарок.

— Откуда у тебя деньги, Балдан?

Парень толстым пальцем показал на небо:

— Оттуда упали. Бурхан-багша послал.

Улусники понимают, что бурхан-багша тут ни при чем. Просто Балдан продал тех двух баранов, которых он получил у Мархансая за три года работы, — самых хилых в отаре.

Балдан с независимым видом сдвинул на затылок шапку. Можно подумать, что у него в самом деле куча денег за пазухой. Он. опять стал рассматривать товары на телеге, но денег у него больше не было… Во двор въехал Гомбо Цоктоев. Он важно сидел на жеребце тай-ши. Цоктоев и Рыжий Вася пожали друг другу руки. Вася показал Цоктоеву карты. Тот купил две колоды.

Рыжий Вася уселся на телеге. Его сопровождали собаки, набежавшие со всех сторон. Следом за телегой скакал Гомбо Цоктоев.

Доржи и Затагархан возвратились в юрту.

В тот же вечер к Аюухан зашел Ухинхэн, подсел к кровати.

— Я слышал, — он наклонился ближе, — в Кяхте есть хорошая женщина-лекарь. Ее зовут Мария. Она лечит от чахотки. Дочку одного бурята недавно вылечила. Никто не знает, как. Та говорит: Мария жирным молоком поила. Некоторые думают, она давала молоко из своей груди. Пусть хоть птичьим молоком поит, лишь бы выздороветь — правда?

— Правда, правда! — обрадовалась Аюухан.

— Отец той девушки хотел подарить Марии коня с седлом. Но она отказалась: «Мне не надо. Я лечу даром». Вот какая она.

— А не поздно ли ехать за ней? — с тревогой спросила Аюухан.

— Ничего! Она, может, вылечит, — участливо ответил Ухинхэн. — Я съезжу на своем кауром. Пристяжного мне любой даст…

Тобшой с надеждой подняла на Ухинхэна незрячие глаза.

— Ухинхэн-ахай, — растрогалась Аюухан, — я и дети мои не забудем вашей заботы. В смертный час буду завещать Затагархану и Сэсэгхэн…

Соседи снарядили Ухинхэна в дорогу. Сундай дал своего коня. Эрдэмтэ с сыновьями сплели новый бич. Еши Жамсуев нашел легкую телегу… Принесли дугу с колокольчиками, парусину и шубу, чтобы Мария могла укрыться в случае дождя. Дагдай дал Ухинхэну новый синий халат и плющевую шапку. Вечером Ухинхэн выехал в Кяхту.

БЕЛА И ЧИСТА ШЕРСТЬ…

День начался с шума, который поднял батрачонок Мархансая Гунгар. Он метался по улусу на хромой кобылке и каждой женщине говорил одно и то же, как молитву читал:

— Сумбат велит идти к ней шерсть бить. Да быстрей собирайтесь!

Девушки и женщины неохотно поплелись к юрте Мархансая. Каждая несла два прута — длинных и прямых. Мальчишки прибежали туда раньше всех. Доржи успел уже подраться и помириться с Аламжи. Позже всех подошла сирота Мыдык. Халат у нее такой ветхий, что на нем уже и заплаты не держатся. Сумбат, увидев ее, заговорила со злобой:

— И ты прибежала? Ишь, заторопилась… Тебя не долги тревожат, тебе бы только жирного супа у меня поесть… Да ты умеешь ли шерсть-то бить? Что-то я не помню, чтобы у вас были овцы…

Дарима сказала с горечью:

— Мы все у вас в долгу, Сумбат. У вас все сосчитано: сколько дней наши мужья на вас косить должны, сколько дней нам у вас шерсть бить. Мы пришли работать, а не ядовитые слова слушать. Да, мы, может быть, только два раза в году едим жирный суп, а вы его каждый день варите, но мы не заглядываем в ваш котел.

— Я же одной Мыдык…

— А разве Мыдык виновата, что еще ребенком сиротой осталась? И мы не богачи.

Сумбат поджала губы.

— Не спорьте, соседки, с Сумбат. До седых волос дожили, а не знаете: жены богачей все одинаковы — прежде чем угостить чашкой простокваши, поднесут ведро желчи, — сказала старая Балма.

Балдан и Дулсан разостлали на траве около коновязи парусину и стали выносить из амбара шерсть.

Кучи шерсти будто сами движутся между амбаром и коновязью, как курчавые облака по небу. Лег бы Доржи на эти облака и поплыл куда-нибудь далеко, далеко.

Женщины расселись вокруг парусины. Рядом с Дулсан и Жалмой сели Балдан и Гунгар — один большой, а другой маленький…

Женщины, как по команде, подняли правые руки:, поднялись и опустились ровные белые прутья. Прелый запах защекотал в носу. Когда восемнадцать прутьев поднимались, другие восемнадцать падали на мягкие волны шерсти, изгибаясь, как змеи.

— Жалма, не бей по чужому пруту!

— Поднимай выше, Гунгар.

— Какая шерсть!

— Не шерсть, а шелк…

— Что-то скучно. На себя работать веселее было бы…

Кривоногий Шагдыр, спотыкаясь, принес тяжелый медный чайник и деревянные чашки. Доржи и Аламжи помогли разлить араки. Сперва выпили мужчины — Балдан и Гунгар. Потом старшая из женщин — старуха Балма, за ней остальные.

— Хитрая баба Сумбат, под стать своему Мархан-саю, — сказала Балма. — Знает, когда чайнйк араки подать, когда ложку сметаны пожалеть…

После хмельного сильнее и дружнее свистят прутья, проворнее движутся руки и громче разговор. Но на сердце у женщин веселее не стало. Вздохнула Ханда Холхое-ва и начала песню. Голос у нее чуть глуховатый, но приятный.

Станешь, шерсть, потником

Для красивого парня-жениха.

Женщины невольно взглянули на кривоногого Шагдыра, стоявшего в стороне с пустым чайником. Молодые звонко расхохотались. Даже старая Балма не смогла удержать улыбку. И все подхватили припев — кто смело и громко, кто застенчиво и тихо:

Станешь, станешь, станешь…

Еще не замолкли последние слова, как уже зазвенел голос Даримы:

Будешь, шерсть, приданым

Молодой, красивой невесте.