– Нет, па, все в порядке, – ответил Батал, – дело было срочное, я не успел попрощаться.
– Вы, молодые, все время куда-то спешите, – посетовал Берд, утирая носовым платком испарину со лба. – Идрис был с тобой? – спросил он, сделав небольшую паузу.
– Нет, я встречаюсь с ним завтра, – ответил Батал.
– Что-то он давно у нас не был. Вы не в ссоре случаем?
Батал улыбнулся и покачал головой.
– Скорее звезды на небе погаснут, чем мы поссоримся, – ответил он, – завтра вечером приеду вместе с Идрисом, спросишь у него – он подтвердит мои слова.
– Такой дружбой надо дорожить, – сказал отец после короткого молчания, потирая подбородок. – Сколько вы знакомы?
– Два года, – ответил Батал. – Кто бы мог подумать, что случайное знакомство перерастет в крепкую дружбу!
– Два года назад ты подарил мне нового жеребца тебе было шетнадцать. Ведь вы познакомились именно тогда? – спросил Берд.
– Да, мы познакомились, когда я выбирал тебе коня. Идрис приметил его первым, и ему он очень приглянулся. Он почти рассчитался за покупку, но, узнав, что я покупаю коня для отца, благородно уступил мне. В благодарность за его мужской поступок я пригласил Идриса в гости к нам домой.
– Да-да, я помню этот день. Как горели его глаза, при виде этого жеребца, но он держался с достоинством! – вспоминал Берд с восхищением.
– Таков он и есть, таким он и остался, – добавил Батал. Берд одобрительно закивал головой.
– Ну что вы стоите у порога? – вмешалась Ажи, – поговорить и в доме можно.
Солнечный луч упал ей на лицо, красивые черты которого достались сыну. Она прищурила глаза и поднесла одну руку ко лбу, закрываясь от солнца, другой – придерживая платок. Батал взглянул на мать: хоть и выглядела она старше своих лет, но стати своей не утратила: ровная осанка, ладная фигура, не изменившаяся с возрастом, которую не скрывало даже простое серое платье в пол. И только руки с огрубевшей кожей и выступающими венами выдавали в ней труженицу.
– И правда, что мы стоим? Пойдем в дом, – отозвался отец.
Пропуская Берда вперед, все трое вошли в дом.
– Ажи, накорми сына с дороги и меня вместе с ним, – присаживаясь к столу, сказал Берд.
Батал встал у стола, помогая матери накрыть его: куски вареного мяса, горячий бульон, кукурузные лепешки – все то, что традиционно подавалось к столу.
– А ты чего стоишь? Присаживайся, – сказал Берд, обращаясь к сыну, указывая на треножный стул рядом с собой, – я разрешаю.
– Спасибо, пап, приятного тебе аппетита, но я не голоден, – ответил Батал. – Если вы не против, я пока пойду к себе, – обращаясь к родителям, сказал он. – Мам, а ты пока, пожалуйста, завари мне чай покрепче.
– Может, лучше теплого молока с медом? А то вон какой заведенный, – предложила Ажи.
– Нет, чай, если можно, – попросил юноша, подошел к матери, приобнял ее и прижался своей головой к ее, – и добавь в него молока.
– Или садись за стол, или иди уже по своим делам, – прервал их идиллию отец, – а то развели тут телячьи нежности.
Батал с улыбкой взглянул на мать и послушно удалился.
– Ну что ты заладил: «Садись, садись»? Ведь знаешь же, что при тебе он не сядет, – пожурила мужа рассерженная Ажи.
– Я ведь разрешил, мог бы и присесть. Да, видно, сыт он чем-то более сладким, – заметил Берд и продолжил свою трапезу. Ажи лишь покачала головой.
…Весь день накануне свадьбы своей двоюродной сестры Либи Пачи провела в доме невесты, помогая ей подготовиться к завтрашнему событию. Нужно было красиво упаковать личные вещи невесты и подарки для самых близких членов семьи жениха. Отец Либи, Солтамак, был родным старшим братом Лоли – матери Пачи. Девушки – почти ровесницы – были дружны с детства. И Либи, как старшая – практически на два года – сестра, всячески опекала Пачи. Но в эти дни Пачи стала ее главной помощницей. Присутствовали здесь и прочие близкие родственницы, но среди всех Либи выделяла Пачи за ее удивительную способность во всем видеть хорошее и смелость открыто сказать о том, о чем другие промолчат.
С удовольствием предаваясь предсвадебным хлопотам, девушки весело проводили время, и только Либи грустила, понимая, что, покинув отчий дом, она навсегда попрощается с прежней жизнью и станет неотъемлемой частью семьи своего будущего мужа. Заметив ее печальное настроение, Пачи предложила, обращаясь к девушкам:
– А давайте споем?! – и сама себе удивилась, она не очень-то любила это занятие. – Только что-нибудь веселое, грустить нам ни к чему, – заявила Пачи и посмотрела на Либи. – Жаль, что Лема не смогла прийти, она у нас мастер по этой части, много разных песен знает!
И девушки дружно расхохотались, вспомнив удивительную способность Лемы распевать подходящую песню по любому поводу. Тут вошла Марет – мать Либи, женщина высокого роста с нахмуренным лицом.
– Чего вы так шумите? – сказала она, окинув комнату сердитым взором. – Полон двор людей, подумают еще недоброе!
Девушки замолчали, переглядываясь, а потом, не сговариваясь, запели:
– Ой, мама, не говори его забыть! Ой, мама, не говори его оставить!
Марет, сменив выражение лица, улыбаясь, покачала головой.
– Да ну вас! – только и сказала она и вышла из комнаты, а девушки продолжили сборы под мелодичное пение.
Лишь поздно вечером Пачи с родными вернулась домой, и ей еще предстояло подготовить наряд к завтрашнему дню, но на это требовалось не так уж и много времени. Гораздо сильнее беспокоило чувство непонятного томления в груди, накрывшее ее вдруг, будто это ей предстояло выйти замуж, а вовсе не Либи. Успокоив себя тем, что это, скорее всего, переживания сестры, передавшиеся ей, Пачи, наконец, спокойно уснула…
Чуть смеркалось, когда Батал отвел своего коня в стойло, напоил, накормил его, привел в порядок, подготовив к завтрашнему важному дню. Полночи он не сомкнул глаз. Батал очень надеялся, что завтра все-таки сможет объясниться с Пачи, сказав о своих чувствах. А потом, подбирая нужные слова, не заметил, как безмятежно уснул.
Наступил день свадьбы. Батал проснулся с первыми лучами солнца и больше уже не смог уснуть. Взволнованный, он оделся и вышел во двор. Родители еще отдыхали, и юноша решил не беспокоить их. День набирал свою силу, Батал глубоко дышал, наслаждаясь утренней прохладой, пытаясь унять накатившее волнение, но оно не отступало. Тогда юноша решил прогуляться к горной реке, протекавшей неподалеку, и освежиться ее ледяной водой. Там, у реки, среди красот окружавших его горных пейзажей, он немного успокоился. Вернувшись к себе, он переоделся. Батал выбрал белую рубаху под горло, поверх нее надел черкеску глубокого вишневого цвета, подпоясался тонким черным кожаным ремешком, закрепив на нем кинжал с серебряной рукоятью в серебряных ножнах. На ноги надел ноговицы17 из гладкой черной кожи. На голову водрузил высокую шапку-папаху из каракульчи. Довольный своим внешним видом, он вышел из дома, на ходу выпив холодного молока, заботливо оставленного пробудившейся к тому времени матерью. Подходя к конюшне, Батал увидел отца.
– Доброе утро! – поприветствовал он его. Берд обернулся. – Как ты провел ночь? – спросил Батал.
– И тебе доброго утра, – ответил Берд и, окинув сына оценивающим взглядом, поинтересовался: – Ты куда это собрался в такую рань?
– По одному очень важному делу, – взволнованно ответил Батал, – и, если я тебе не нужен, я поспешу.
Берд удивленно поднял брови и посмотрел на сына.
– Что ж, дело ясное, – заключил он, – смотри только голову не потеряй, сын, будь осторожен.
Батал кивнул, в знак согласия и, не поднимая головы, замер на месте, ожидая дальнейших отцовских указаний.
– Ну давай уже, иди быстрее, а то опоздаешь! – сказал отец и похлопал сына по плечу, подгоняя его.
– Вечером вернусь с Идрисом, как и обещал, – на ходу сказал Батал. Берд закивал головой.
– Хорошей тебе дороги, – напутствовал отец.
Оседлав своего верного коня, Батал направился к роднику на встречу с Идрисом, где несколько минут, проведенных в ожидании, показались ему вечностью. Издали заметив друга, Батал облегченно выдохнул.
