это служило мотивом семейного сближения с семьей Шостаковичей. Польское начало было заметно в Д Д, но менее заметно внешне в его сестрах. Они были обе несколько курбастые, брусковидные — в породу Кокоулиных, как Оля и Ирочка. А у Д Д было прирожденное изящество поляка, тонкость черт лица, легкость в походке ит. д. Встретил я как-то Зощенко на Садовой улице около Невского в Новогодний день, уже после всех передряг литературных и музыкальных, которые быстро следовали друг за другом. Страшнейшее, гнуснейшее время, опаснейшее, мрачное, когда процветали только отъявленные палачи и негодяи типа <...> и таких же литературных «бонз», в них не было недостатка. Год от года перед смертью Сталина становилось все хуже, все страшнее и мрачнее. Шпиками была буквально наводнена вся жизнь. Общение было возможно самое пустяковое, и говорить о чем-либо было невозможно, из всего могли «сшить дело». Зощенко я встретил на улице, гулял с О. Добрым (он был, как говорили, стукачом). Я пригласил М М в пивную, зная, что он любит пиво. Мы зашли, но он пить отказался, а я выпил кружку и, выйдя на улицу, распрощался с ним. Он, бедняга, говорил и о том, что Сталин не понял его рассказа про обезьяну, который предназначался для детей, и все пытался как-то ему это передать (с его слов). Видно было, что этим он просто «заболел». (Потом Д Д рассказывал, что он ему тоже говорил про это «недоразумение».) Безумно было его жалко, но я, по молодости, не так представлял себе его травлю — старого уже человека, к тому же еще писателя, т. е. связанного со «словом», что было самым контролируемым видом деятельности. Придирались ко всему. Например, песня на слова А. Исаакяна называлась у меня «Страдания». Песню запретили печатать, потом поправили на «Страдания любви». Дело доходило до нелепостей. Мое положение было тоже ужасным. Я остался без денег, все сочинения из издательства вернули, в том числе Трио, только получившее Сталинскую премию 1-й степени. Жил я только на театральные заказы, писал музыку к спектаклям. Масса дрянных авторов! Вирта, В. Соловьев <...>, Герман (чекист) процветали тогда и прочие в этом же духе. Жуткое, безысходное было время. У Зощенко-писателя (его я очень любил, у меня были почти все его книги, в том числе одну толстую он преподнес мне с трогательной надписью)... Помню, я зашел к нему за книгой домой, меня поразила бедность обстановки, железная кровать с суконным одеялом. Но это мне понравилось. Сам я тоже жил бедно и деньгам, а особенно роскоши, не придавал значения. Все книги я растерял в житейских своих неурядицах, но — Бог с ними, никогда об этом не жалел. То, о чем я в них прочел, я хорошо держал в памяти — этого было достаточно. Недостаток у Зощенко был в его отвратительном, на мой взгляд, отношении к религии и, особенно, к священникам. Он издевался над ними с удивительным постоянством, и, я бы сказал, что талант писателя здесь не проявлялся. Это было 363

тупо, гадко, цинично. А главное ведь — эти несчастные попы сотнями тысяч уничтожались вместе с семьями. Откуда у русского писателя эдакая мерзостная кровожадность. Увы, она была свойственна писателю. Он как-то слишком прямолинейно «осоветился». Писал о «беломорканальской» перестройке сознания и пр. Это делали многие. Многие и ездили на Беломорканал, в том числе и мой педагог Д Д, который мне рассказывал, что исхлопотал у Вышинского (поляка) амнистию для какого-то мужика-заключенного. И это, наверное, было правдой. Конечно, обо всем ужасе ГУЛАГа трудно было догадываться, хотя о лагерях знали люди старшего поколения, например, Крандиевская. Она мне говорила: «Лучшие люди России в лагерях...» Но молодые поколения это мало задевало, о многом даже и не догадывались, хотя аресты случались то тут, то там. Как подумаешь об этом — ужас, да и только. Причина всех современных кошмаров — в этом болыпом кошмаре, который начался очень давно. Туг виноватых — бездна. От вдохновителей: Рылеевых, Белинских, Добролюбовых — до профессиональных палачей, которых были миллионы. И среди них множество именно русских, но не только их. Туг— Интернационал. жж Человек, с детства воспитанный на книгах Священного Писания, вживается в величие мира. Он знает, понимает, что в мире есть великое, торжественное и страшное, ибо страх перед Богом помогает человеку возвыситься. Человек, знающий, что Господь — истинный властелин Мира, Жизни и Смерти, с подозрением относится к самозваным посягателям на величие. Таким человеком не так легко управлять, он имеет в душе крепость Веры. Хоровое пение (русское православное) Русское православное пение — было пением от души, от сердца, часто без нот, со слуха, как бы непосредственным общением с Богом, обращением к Нему. Пение же католическое — пение по книжке, смотря в нотную тетрадь (книгу), как бы читая, излагая людям книжную премудрость в качестве, что ли, посредника, не от себя. Ныне этот второй тип музицирования, принятый в кирхах, костелах, храмах Европы, перекочевывает к нам — людям невежественным, необразованным, некультурным, невоспитанным, провинциальным, захолустным, диким и пр., и пр. ы 21 Детский альбом Это сочинение написано в то время, когда родился мой младший сын. Дух Ребенка как бы в утробе матери, еще совершенно не знающего мира, не видевшего, не слышавшего ничего, еще не испустившего своего первого крика, который обозначает его Прикосновение к жизни, его первую и самую правильную реакцию на предстоящую жизнь. Он плачет, ему будет здесь плохо. 364

Об акмеизме Это течение — чисто литературное (внутрилитературного происхождения). Оно не имеет глубокого жизненного корня, не привносит в искусство нового жизненного элемента, а такой был у футуристов: разрушение Христианства, христианского миросозерцания и христианского мира вообще. <...> Акмеизм во всем — вторичен, а его эпигоны третьеразрядны. <...> Жжжх Звонить в ВААП, чтобы выяснить некоторые вопросы (их — 3), связанные с Францией и Америкой (издания, охрана прав, компакт-диски и т. д.). Разговор с М. В. Данелия. Малоприятный потому, нагловатый и пренебрежительный. Все это учреждение покрыто сетью сотрудников, работающих в интересах (небольшого) некоторого числа авторов, активно — пропагандируемых, рекомендуемых, расхваливаемых и насаждаемых за рубежом. Эта сеть подкармливается за счет рекламируемых. Имя иных, в том числе и хороших, авторов обречено тени и забвению. О них как бы и нет речи, считается «моветонным» говорить в хорошем, «заграничном» обществе. Все эти дельцы и делицы — родня авторов или состоящие в услужении. 29 мая Жжжх Для беседы по ТИ О том, что, возможно, нашему времени не нужен крупный художественный талант. Во всяком случае, крупных художественных созданий как-то не видно и не слышно. Возможно, однако, что они создаются. Бывают времена, когда место художника в катакомбах. Так уже бывало, истина жила в Римских катакомбах и лишь потом распространилась в мире. Однако теперь — расцвет, я бы сказал разгул, антихристианских тенденций. На поверхность творческой жизни всплывают совершенно сомнительные фигуры, и те, на ком уже пробы негде ставить, занимают главенствующее положение. Особо сложное, запутанное положение в русской жизни. В России как раз царят антинациональные, антирусские тенденции или, как их называют, «русофобские». Выразителями национальных настроений России служат люди, наподобие некоей т-т Боннэр. <...> На эти темы мне говорить неинтересно, и вряд ли я могу сказать здесь что-либо такое, что вы не можете слышать. В жизни русского общества огромное место занимала Книга. Я знаю это хорошо по своему жизненному опыту. Человек всегда мог если и не побеседовать с Гоголем, Лермонтовым, Достоевским, то, во всяком случае, послушать их. Теперь в дом 365

каждого человека, в каждую семью пришел заурядный, посредственный, подчас злобный человек (пришел через ТУ, радио, через «бульварную» печать). Жжх Об увлечении членов Союза композиторов православным хоровым пением, многие из них — члены ВКП(б) и активные, притом. [Не все, конечно.] Причем не то чтобы композитор написал церковный хор, ну два или три, так нет. Оперируют крупнокалиберными диаметрами: мессы, обедни, всенощные бдения, реквиемы, магнификаты и т. д., и т. п. (причем все это в десятках названий). Министерство Культуры в свой покупной ценник за произведения вынуждено внести жанры «литургия», реквием, месса, магнификат, обедня, всенощная и т. д. Ничего, конечно, в этом как будто дурного нет, но все как-то уж слишком прагматично, деловито, «бизнесменно», торгово. Еврей Шнитке обратился, кажется, в католика, написал православную службу — покаянную обедню почему-то на армянские слова”. Вот поди и разбери на Страшном суде — кто он был такой? Конечно, в наше сложнейшее время трудно определить: кто есть кто, кто какой нации, кто какой веры, кто мужчина, кто женщина, а кто и то и другое. В 60-е годы Шостакович был музыкальным аналогом так называемой эстрадной поэзии [Евтушенко и Вознесенского], получившей огромный резонанс в обществе. И совершенно не случайно, конечно, их плодотворное сотрудничество: 13-я симфония, «Казнь Степана Разина», лирические канцоны (Микеланджело Буонарроти в переводе Вознесенского). Герой Зощенко Зощенко — поэт Зиновьевско-Кировского Ленинграда. Это не только социальный герой (пролетарий), не только герой 20-х послереволюционных лет. Он еще и местный, типичный лишь (главным образом) для Ленинграда герой. Ведь именно Петроград-Ленинград остался почти без своего «коренного», что ли, населения. Сотни тысяч жителей в годы Владычества Троцкого и Зиновьева были: а) убиты (расстреляны); 6) выселены (арестованы, сосланы в лагеря); в) мобилизованы; г) бежали от страха, умерли от голода. Зиновьев и его сатрапы — такие же <...> палачи — заселили город «своими». Произошла массовая депортация евреев с юга, из бывшей «черты оседлости», из Прибалтики, из Риги, Киева, Одессы, Белорусских городов: Гомель, Витебск, Рогачев, станция Быхов, Шклов, Могилев, Бердичев и т. д. Городские низы: пролетарии и люмпены, пригородное мещанство стали обитателями бывших барских, а ныне коммунальных квартир. Вот быт Зощенко. Это не Петербуржцы-Петроградцы, это именно Ленинградцы, а еще вернее сказать — Зиновьевцы. 366