В ней нет никакого зла, напротив, она несет сон, покой, избавление от страданий. В ней отсутствует какой-либо социальный элемент, ребенок, пьяный мужичок, солдат или молодая девушка — все равны перед нею. Смерть — благо. Смерть — стихия ночи, ночная стихия в противовес жизни, дневной, деятельной. Ночью умирает ребенок, смерть перед ним нестрашная, в образе няньки, убаюкивающей ребенка, избавляя его от страданий. Девушке, умирающей от чахотки, она является в образе прекрасного молодого рыцаря, поющего ей (любовную) серенаду под аккомпанемент лютни, изумительно сымитированной в фортепианном сопровождении. Она умирает в его объятиях, наполненная томлением весны и любовным трепетом. Она как бы отдается сама этой смерти (стихии) [представляющейся ее желанным образом]. Эта стихия всемогуща. В «Трепаке» смерть принимает образ вьюги и в то же время навевает летние видения. Она приносит счастье = «спи, мой дружок, мужичок счастливый». А мужик, очевидно — бедный, бездомный, старый и убогий. В момент смерти перед ним возникает видение лета, сбора урожая, жатвы, лучшей поры крестьянского житья, песни летающих голубей, символа кротости и любви. Ребенок и Девушка и пьяный мужик умирают счастливые, смерть является им в образе счастливой мечты. Не смерть — зло и трагедия!! Жизнь — трагична, вот вывод Мусоргского. Смерть = добрая стихия, избавляющая человека от страданий житейских... В изображении смерти отсутствует какой-либо физиологизм, гниение, распад и т. п., какое-либо желание напугать, ошарашить и т. д. Наоборот, все поднято на необыкновенную поэтическую высоту. И даже в буквальном смысле «с холма» смерть окидывает взглядом поле битвы, т. е. вообще людскую жизнь. В понимании Мусоргского смерть неумолима, неизбежна, избавительница. Как ни странно, но отнимая у человека жизнь — она творит благо, избавляя его от мук и страданий. Образ чахоточной девушки, такой типичный для искусства ХХ века. Чахотка — болезнь городская. Болезнь городов. Не смерть — ужасна. Жизнь ужасна: погибают безвинное дитя, юная, прекрасная девушка, несчастный мужик — [кроткий и незлобный, мечтающий об урожае] (судя по его сну?). Сама же смерть лишена каких-либо признаков ужасности. Эти четыре песни (альбом, как называл его Мусоргский) сочинены в едином вдохновенном порыве. Пораженные силой музыки, друзья М и прежде всего В. В. Ст хотели слышать продолжение ряда этих песен, в связи с чем находили сюжеты для композитора, например, смерть и царь, смерть и воин, смерть политического изгнанника, умирающего на корабле в виду своей Отчизны и многие 75
др. (примеры!). Но эти замыслы (идеи) носили уже совсем иной, умозрительный, ярко выраженный социальный характер, чуждый тону и смыслу произведения М. Тема песни Мусоргского не социальная, хотя в ней и присутствует социальный элемент, но не в ярко выраженной степени. Можно, конечно, домыслить, что мужик, погибающий в «Трепаке», беден, сир, наг и жалок, что ребенок умирает в бедной городской квартире, тут вспоминается (в связи со смертью дитяти) конечно же Достоевский, у которого мотив безвинно страдающего ребенка занимает столь большое место. Перед стихией все равны! Но продолжить эту серию было невозможно, такое искусство нельзя создать намеренно, умозрительно [т. е. с заранее обдуманной формой], даже будучи одолеваем самыми лучшими мыслями, намеренно, заранее задуманно, даже в самой малой степени. Никакими музыкальными способностями, никакой техникой тут не поможешь. Их — мало! Оно создается путем озарения, откровения, в редкие минуты, которые посещают особо великие души. Такое сочинение нельзя дополнить, даже одной песни нельзя дописать! До этого уровня художник сам, своей силой возвыситься не в состоянии. Он не может вызвать сознательно в себе восторг души, в котором создается подобное искусство. Точно так же подражать этому нельзя. Из этого ничего не получится. В заключение — гениальная строка из поэзии Николая Рубцова: «О чем писать? На то не наша воля!» «Полководец» Нельзя видеть в этой песне разоблачение войны. Только протест против войны, наподобие, скажем, картины Верещагина «Апофеоз войны», где изображена гора человеческих черепов, или картины Брейгеля «Триумф смерти» с изображением всяческих ужасов ит. д. Весь день кипит битва (т. е. жизнь), символически изображена жизнь. Дневная битва — это сама стихия жизни, наполненная бесконечной борьбой. День — битва. Это жизнь, в свою очередь неумолимая стихия с ее вечной борьбой и столь могучая, и ночная стихия смерти, мрака, покоя и забвения. В таком понимании песня является для меня высшей формой музыкального высказывания. Заключение песни — Триумф смерти, поглощающей все, людей и их деяния, в стихии мрака и забвения. Исполненное своеобразного грозного величия, неумолимости и неизбежности. Здесь нет места какому-либо человеческому чувству, тем более протесту, против смерти как зла, да и разве смерть зло? Она — стихия. Несет покой, мир и забвение. 76
[Поэтому, когда я слышу, что какой-либо автор под влиянием Песен Мусоргского создал то или иное сочинение, это вызывает у меня улыбку. ] Это в символическом виде изображена жизнь, дневная стихия, явь человеческого существования, жизнь с ее бесконечной борьбой и страданиями. Появление смерти не несет никакого устрашающего эффекта. Напротив, она спокойна и грандиозно-величественна. Это — поистине Полководец, воплощение безграничной власти. Все, что она видит перед глазами, это ее мир [это ночь]. Здесь нет света, нет противоборствующей стихии. Страдания, Болезнь или Нищета, бедность. Война. Социальный элемент. Сама же смерть, она ни добро, ни зло. Она — стихия. Смерть — ночь, мрак. Думается, что до подобного трагизма, до подобного величия в ощущении человеческого бытия и его мыслимого предела не поднимался ни один из музыкантов, известных мне. Да и ничего похожего не было. Но тут же я сам себе возражаю: а Чайковский в Шестой (Патетической) симфонии, оплакавший сам себя, свою чуемую смерть, спевший, как песню, чувства, вызываемые смертью, горе, печаль, тоска. Но это — другое, тут смерть нежеланна, страшна, беспощадна. Человек плачет, расставаясь с жизнью, а нас заставляет плакать о нем. Ничего этого у Мусоргского нет. Смерть — спокойна, грандиозно-величественна. В ней нет зла, она несет добро, благо, избавление от страданий. Чайковский (и Толстой!) выразил музыкой не саму смерть, а страх перед смертью, страх смерти. В его музыке есть оттенок жалобы. Мусоргскому же удалось заглянуть, сколько доступно человеку, туда, в её мир. Он показался ему величественным, лишенным зла или добра, стихией всеобъемлющего, непобедимого мрака. За свою жизнь я слышал у очень многих певцов исполнение « плясок смерти», но, по правде говоря, никогда не слышал исполнения, достойного этой музыки, даже у Шаляпина, который пел «Грепак». Говорят, что Оленина Д' Альгейм пела это произведение с большой силой (?). Тому есть свидетельства в критике и по преданию. Возможно, что это было так, ибо предание донесло до сего дня молву 0б ее необыкновенном артистизме, потрясавшем аудиторию. Его «смерть» лишена зла, она величественна и всеобъемлюща, ее власть безгранична, неколебима, ей ничто не противостоит, она непреложна и вечна, она — стихия. Эти песни поет смерть сама. В ней нет ничего страшного, ничего зловещего, какой она представляется человеческому воображению, она сама оказывается добра, могуча и всесильна. Нет никакого... Стихия ночи, сна, смерти. Смерть не социальное явление. Это — стихия. 77
«Злая смерть» У Мусоргского есть произведение, которое так и называется «Злая смерть» на собственные слова. Там совсем иное дело, речь идет о безвременной смерти женщины, находившейся в расцвете сил, близкого друга композитора, друга в самом высоком и бескорыстном смысле этого слова. Это не значит, что Мусоргский относился к смерти холодно, спокойно и безразлично. В песне «Злая смерть» он находит для нее такие слова, как «палач от бытия веков проклятый». Музыка передает страдание человеческого сердца, потрясенного неожиданной утратой близкого существа, поражающей это сердце, как громом. Идея и задача искусства здесь совершенно иная. Это о смерти близкого, дорогого человека, жалобы. «Кармен» В этой опере нет музыки без восторга, т. е. не вызванной сильным душевным движением. Прозаический текст берет на себя движение сюжета, подготовляет напряженность, которая должна разрядиться (музыкой) (уже в музыкальной стихии). Композитор, бессильный создать яркий мелодический образ, вдохновенную мелодию, относится к чужому мелодическому материалу только как к ряду нот, с которыми можно делать все, что угодно, переставлять, давая простор своей ремесленной фантазии. Чужой материал, народный или созданный, выстраданный другим композитором, для него мертвая материя, ничем ему не дорогая. Такой мертвый материал не оказывает никакого сопротивления, с ним можно делать что угодно, его нельзя лишь возвратить к жизни, ибо для этого нужна живая душа, нужно вдохновение, нужно иметь хоть крупицу творческого гения. Жжх Здесь много самых различных элементов искусства, иной раз замысловато и неожиданно соединенных, но нет самого искусства, нет его таинственного голоса, необъяснимого и непонятного голоса творческого гения, нет его даже крупицы. Да, кажется, автор и не понимает, что такой элемент творчества вообще существует. Он прекрасно обходится без него. Слишком много бутафории. Все это часто скрывает за собою полную душевную пустоту, бессодержательность, бездуховность, равнодушие к человеку, к миру. Равнодушия ко всему, кроме честолюбивых мыслей автора о собственном величии, о собственном успехе. 78
