Было тихо, и ровная речная гладь зеркалом отражала небесную лазурь. Застывшими призрачными изваяниями тут и там стояли цапли. Оставив корзинку на берегу, я устремился было в воду, но, заметив стремительный рывок барбосов, вернулся и принялся за завтрак. В корзинке были два больших сочных блина с ветчиной, бутыль лучшего в Голландии карнемелка и яблоко. Разделив один блин, я бросил половинки буравящим меня глазами псинам, а второй, свернув тугой трубочкой, принялся уплетать сам, запивая карнемелком. Вмиг проглотив угощение, псы дышали мне в лицо, вымаливая мою долю. Я чувствовал себя пастушком, пейзанином минувших времён, столь необычно прекрасным и умиротворяющим было это утро. Закончив блин, я подвесил корзинку на ветку дерева и вошёл по горло в тёплую воду.

По-прежнему было столь тихо, что я чётко слышал дыхание барбосов, шелест листвы где-то вдали, на открытом месте. Круги на воде быстро разошлись, и водная гладь снова превратилась в зеркальную гладь. Вот там, на расстоянии броска камня, стояли и сновали корабли и лодки свиты Петра. Небольшая эскадра, доставив разряженных важных гостей и огромные припасы для праздника, затем производила экзерциции и морской бой. По слухам, одно судёнышко было сожжено, а сам царь чуть не пострадал.

Случилось это в 1717 году. Тогда Пётр прибыл сюда специально, чтобы навестить своего торгового агента Кристоффеля Брандта. Корабли зашли в Фехт у Маудена, затем вёсельными ботами были отбуксированы против течения, ибо ветер здесь всегда противный вест, по течению. Назад эскадра вернулась своим ходом.

Ещё раз Пётр был в этих местах на обратном пути домой, но в Фехт вошёл не у Маудена, а выше по течению. Он отбыл из Амстердама на яхтах Генеральных штатов, в сопровождении плоскодонных барж с царским скарбом по реке Амстел. Флотилия дошла до деревушки Старый Амстел, там свернула в приток Буллевайк, из которого перешла в причудливо извивавшуюся речушку Ангстел. Здесь суда долго тащили лошадьми, шедшими по левому берегу. От замка Лунерслоот до деревушки Лунен на реке Фехт царский багаж был переправлен на подводах. Пётр, которому понравилась яхта Генеральных штатов, пожелал продолжить путь на ней и дальше и повелел перетащить её волоком в Фехт. С большим трудом голландцы убедили гостя в невозможности этого, ибо Лунен расположен намного выше, и яхту пришлось бы тащить в гору, а посольство могло потерять много времени. Разгневанным Пётр прибыл в Лунен, где в ожидании погрузки багажа на другие суда, пришедшие туда отсюда, из Санкт-Петербурга, на средства Брандта царю был устроен большой праздник. На брандтовых судах Пётр достиг Утрехта, а дальше отправился сушей, до Маастрихта.

Всё это ясно представало перед глазами не в зале исторички в Армянском переулке, а здесь, у поместья Санкт-Петербург, по шею в реке Фехт. Стоили мои усилия того или нет? Этот вопрос я задал барбосам, молчаливыми египетскими сфинксами ожидавшими меня на берегу. Мохнатые сфинксы, свесив на бок розовые языки, не ответили.

Наконец, помахав бесплотным цаплям, я вылез на берег, сгрыз яблоко, обсыхая, и вернулся домой, не встретив ни души. Лишь у дверей сельпо де Вильт разгружал грузовичок, и в баре напротив маячил Фриц, делая мне знаки зайти и выпить под запись. Я прошмыгнул мимо них и поднялся в своё убежище.

До обеда я просидел в мансарде, в сотый раз по буквам перечитывая «Походный журнал» Петра и старые голландские книги и пожелтевшие куранты. Временами меня отвлекали картины, расставленные на пюпитрах и висевшие на стенах. Их была дюжина, разных размеров и ценности, но одна из них снова и снова приковывала мой взгляд.

Мондриан был в этой мансарде, ибо его картина в деталях повторяла пейзаж. Конечно, если видеть мир его, мондриановыми глазами. Поставив его работу на подоконник, я видел точное, до мельчайших подробностей изображение окрестностей. Всё, совершенно всё то же, но прорисованное яркими, большими, безумными сине-фиолетовыми и оранжево-красными мазками. И лишь одна деталь, самая главная в картине, центр композиции и суть идеи была привнесена воображением художника. Красная мельница, мелющая зерно под ураганным ветром и холодным стелющимся дождём. Дельфина, мельница в десяти километрах отсюда к северу, по ту сторону Фехта, Амстердамско-Рейнского канала и Ангстела.

Он был влюблён в прекрасную дочь мельника. И, беспрестанно бродя и скитаясь в округе, написал сотни пейзажей с одной и той же мельницей, мельчайшую деталь которой мог воспроизвести на память. Картины свои он пропивал в местных тавернах и барах, куда заходил, продрогший и промокший, чтобы согреться. Кружка пива была цена тем пейзажам, которые сейчас стоят сотни и сотни тысяч. А Дельфина вышла замуж за другого, ибо в мнении её отца оборванный художник не мог обеспечить его дочь.

Я поднялся в ротонду и навёл бинокль на север. Далёкая Дельфина медленно крутила свои крылья. Правее неё виднелись в полях цветные шатры лагеря последних голландских хиппи. Сегодня, вчера и позавчера тесно переплелись здесь, в России.

Я невольно дёрнул за ремень колокольного языка. На площадь выбежали госпожа де Вильт и Фриц со своими посетителями. Задрав головы, они вопрошающе смотрели на меня.

Преодолевая звон в ушах, я крикнул:

– Мифрау де Вильт, где найти Хенка?

– Там, там он! – прокричала в ответ хозяйка, указывая на Фрица и его гостей. – Они тебя приглашают! Сегодня у них клуб! Не напивайся! В Голландии нормальные люди не пьют до шести вечера!

С этими словами она зашла в сельпо, а Фриц с друзьями стали кланяться и знаками звать присоединиться к ним.

Умывшись, чисто одевшись, для солидности водрузив чёрные очки в дорогой черепаховой оправе и нахлобучив соломенную шляпу, я сбежал вниз, через магазин. Хозяйка сидела за кассой, занятая вязанием.

– Что за клуб, мифрау де Вильт?

– Бильярдный. «Бильярдный клуб Синт-Петерсбург, только джентльмены». Ты особо не втягивайся, – просветила меня хозяйка.

– Вы боитесь, что они меня споят или разорят?

– Они хорошие, добрые люди. Мы живём в дружбе и взаимоуважении. Но тебя могут втянуть в историю.

– В какую историю?

– В какую-нибудь.

Итак, готовый к любой истории, я пересёк двадцать пять метров брусчатки площади.

На двери бара красовалась вывеска «Клубный день. Извините. Закрыто». Я толкнул дверь, она была не заперта. Столы и стулья в этот день были сдвинуты в сторону. В центре зала стояли старинный бильярдный стол и один длинный дубовый стол с лакированной столешницей с придвинутыми к нему четырьмя стульями. На стене я заметил табло с вращающимися циферблатами для бильярдного счёта.

Вокруг бильярда стояли три джентльмена, один из которых, самый высокий из них, был мне незнаком.

Фриц выступил вперёд.

– Джентльмены, позвольте представить вам нового члена клуба. Он пьёт как царь Петер, и это даёт ему право быть здесь равным среди равных.

Хозяин бара одобрительно похлопал меня по плечу.

– Я сопредседатель клуба, – продолжил Фриц. – Председателем является этот джентльмен, его зовут Хенк. Он почётный пилот королевской КЛМ.

Хенк крепко, до боли, сжал мою руку, затем отступил, вытолкнув вперёд третьего господина, уже знакомого мне бородатого толстяка.

– Это Херард, младший член клуба. Он изобретатель.

Детская улыбка озарила Херарда, и он энергично затряс мою руку.

– Что вы изобретаете? – спросил я.

– Всё. Совершенно всё, – беззаботно ответил толстяк. – Сейчас, знаешь ли, хочу переключиться на компьютеры, ведь скоро они будут управлять миром. Ты знаешь о компьютерах?

– Только в общих чертах. Вы хотите изобрести новый компьютер?

– Боже мой, какой компьютер? Ведь он даже не может заставить взлететь самолёт, – захохотал Фриц. – С компьютером надо подождать лет двадцать.

– Фриц, что ты понимаешь в самолётах? – подпрыгнул Херард. – Спроси Хенка, он считает, что в этот раз я взлечу.

– Джентльмены, прошу вас вернуться к делам нашего клуба, – внёс предложение Хенк.