- Мне показалось, вы хотите войти? – ему, наверно, думалось, что я сама должна подтолкнуть его к активным действиям.

- Знаете, мне тоже так показалось, - брови его поднялись, лицо расплылось в наивной и в простоте своей обаятельной улыбке.

- А я вас ждала, - сообщила ему я.

- Как так - "ждала"?

- С сердечным трепетом, - объяснила я. - Как ещё ждут? Как на первом свидании.

Не знаю почему, но мне было интересно, кто сегодня появится. Хотя, почему – не знаю. Наверное, знаю: сижу здесь одна, словно музейный экспонат на витрине. Связи нет. Дворецкий вечно занят. Разговариваю с картинами.

- Так я войду? - похоже, он не верил своему счастью. - Я принёс пирожные. Думаю, они вам понравятся.

Он вошёл в номер. Похоже, чтобы выделяться из толпы, одной фески и бакенбардов ему было недостаточно. Приземистый и полноватый одет он был в какую-то странную длинную, почти до колен светлую рубашку или скорее тунику. Поверх неё - расшитый цветными узорами чёрный жилет. Красные широкие шаровары были затянуты пёстрым поясом, концы которого свисали из-под туники. В руках он держал большое серебряное блюдо, на нём горкой возвышались пирожные.

- Сами пекли? – поинтересовалась я.

- Зачем сам? Специальные люди пекли! – обиделся он.

- Почему тогда они должны мне понравиться?

- Потому что – это не пирожные, это – амброзия! – заверил он. – Кушать будешь, смотри – осторожней! Язык можно проглотить!

- Как же тогда будем разговаривать?

- Зачем разговаривать? Сидеть будем! Друг друга за руки будем держать, - обладатель фески и бакенбардов поставил разнос на сундук и опустился на кровать.

- Принесли бы лучше фрукты.

- Обязательно, обязательно принесу, о, прекрасная госпожа, - толстячок подвинулся ближе. Глаза его поедали меня, жгли моё тело, почти что испепеляли одежду. Он схватил меня за руку.

- Не рано ли проявлять такой напор? – я чуть отодвинулась от него. – Я повода не подавала.

- Не нужен нам повод, прелестница! – он снова придвинулся. – Блеск глаз твоих ярких – повод! Звук голоса твоего милого – повод!

- Но всё же…

От него шёл лёгкий аромат корицы. Я чувствовала себя как в кондитерской лавке.

- О, великолепная! - он весь, даже с ногами оказался на кровати и постарался прижаться ко мне. - О, бесценная!

- Ты обувь хотя бы снял! Мне спать на этой постели! - кивнула я на его персидские туфли с загнутыми носами.

- Зачем тебе спать, о, божественная! Я это быстро! - он, не отрывая от меня страстного взгляда, подрыгал одной ногой в воздухе. Правая туфля отлетела к стене, через мгновение за ней полетела и левая.

- Что это за странный костюм у тебя? Турецкий?

- Я - филэллин. Сражался с османами за свободу Греции, - он снова был рядом со мной.

Я было хотела отстраниться, но снова какой-то дурман заволок мою голову. Когда это началось, я даже не успела заметить. Я чувствовала лишь то, что совершенно не могла сопротивляться.

Дрожащими от нетерпения руками освободитель греков гладил мою спину, горячими губами целовал шею.

- Что значит - филэллин? – какое странное слово. Может, оно так подействовало на меня?

Пушистые усы и бакенбарды мягко щекотали мою кожу.

- Долго рассказывать, о, очаровательная. Мои губы заняты. Они пьют нектар твоего прекрасного тела, - промурлыкал он.

Он быстро, без лишних движений снимал с меня одежду. Каждый обнажавшийся участочек кожи он осыпал поцелуями. Голова закружилась, я закрыла глаза и плыла на волнах его ласк. Он продолжал целовать и поглаживать меня, а в коротких перерывах между поцелуями шептал о моей неземной красоте. Я превратилась в куколку, которую он вертел на кровати, как ему было надо. Я лежала на животе и даже ямочка под коленкой не осталась без поцелуев. Не заметила, как подушка-валик оказалась у меня под бёдрами. Вечерами, бывало, я поглядывала на неё и думала, для чего она нужна. Спать на ней было совершенно неудобно. И вот сегодня секрет раскрылся, - сквозь туман в голове подумала я. Благодаря этому валику покорителю османов открылся чудесный вид. Чем он и не преминул воспользоваться. Мне было стыдно, что он ласкает меня, но я не могла сопротивляться.

Он оторвался от меня на мгновение, избавился от своих шаровар.

И вот тут нежного толстяка будто подменили. С низким утробным рычанием он подмял меня под себя и короткими быстрыми ударами стал загонять своего филэллина внутрь меня.

- Поосторожней! - просила я. - Потише!

Но он вместо этого сжал меня своими лапищами так, что хрустнули кости.

- Эй, аккуратней! - я дала ему локтем по рёбрам.

Он воспринял это по-своему и зарычал сильней. Больно мне от его движений не было, но и об удовольствии тоже было можно забыть.

Несчастная кровать скрипела под нами и стучала в стену. Видимо мой толстый освободитель греков представил себе, что изловил какого-нибудь османа и мстит ему за многолетние страдания греческого народа. Ох, не хотела бы я оказаться на месте того османа. То есть, что значит - не хотела, я так-то и оказалась на его месте. И именно я сейчас использовалась для отмщения. Интересно, это он в Греции выучился такому способу? Наверное, там. Подхватил как ветрянку.

Отсутствие нежности вывело меня из оцепенения. Но вновь я не могла ничего сделать. Зажатая толстяком, я была словно в капкане. Шлепки его потных бёдер размазывали меня по постели. Долго мне так не продержаться. Надо было что-то придумать. И я потихоньку стала при каждом его движении я испускать томные стоны. Сначала тихие, позже, когда освободитель ускорился, стала кричать почти в полный голос.

Этот нехитрый приём подстегнул филэллина. Он дёрнулся ещё несколько раз и замер, распластавшись на моей спине.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Ну всё, хватит! - я уже и так превратилась в подобие камбалы. - Слезай давай! Разлёгся.

Толстяк нехотя откинулся и перевернулся на кровати. Сама бы я ни за что из-под него не выбралась.

Я оглядела руки и бока - нет ли на них синяков и отправилась в ванную, а когда вернулась назад, этот боров храпел вовсю, аж усы подлетали вверх. Пришёл, увидел, победил? Взбешённая таким обхождением я хлопнула его влажным полотенцем.

- А? Что? Турки? - подпрыгнул он на кровати.

- Ага, янычары, - подтвердила я, - с ятаганами.

- О, прелестная, шутить изволите, - толстяк расплылся в улыбке.

- Отнюдь. Сейчас посмотрю, и если не увижу янычаров, сама схожу за ятаганом, - пообещала я. - Я знаю, где он висит.

- Может быть продолжим? - игриво предложил толстяк.

Однако я была уже сыта его греческой лаской.

- Собирайся, мудак, сны будешь дома досматривать, один.

- Что означает - мудак? - не понял он.

- Военное звание, типа полковника, - быстрей бы он уже убрался.

- Но я - капитан, луноликая, - толстяк сел на кровати.

- Ты капитан? А вёл себя как мудак!

Как он мне надоел.

- Иди уже!

- Я твой муда-ак! - произнёс он нараспев и вытянул губы трубочкой, чтобы поцеловать меня.

Чтоб он быстрее отстал, я сама поставила щёку и притянула его за голову. Пальцы попали во что-то липкое.

- Что это? - я повернула его. - О, боже! - я узнала пирожные, с которыми он вошёл. Это были именно те, которыми я швырялась в часы. Раздавленный кусок одного из них прилип к волосам толстяка.

- Иди, помойся! Ты как поросёнок.

- Туда? - он направился к ванной.

- Ага, щас! Мне после тебя ещё постель менять, - я подтолкнула его к выходу. - Пирожные свои забери.

- Они очень вкусные.

- Вот и ешь, а с меня хватит.

Пританцовывая, он подхватил разнос и со всей грацией, на которую был способен покинул мою спальню. При этом он что-то тихонько пел и одной рукой поддерживал штаны. Хлопнула дверь, и в стенах замка отразился осипший тенор:

- В этот вечер случилось так: