— Как это не нужны? — захлопотала хозяйка, — очень нужны! Сейчас давай так сделаем, ты Митрофана в чувство приводи, а я его из ведра водой окачу.

— В последний раз! — я погрозил пальцем.

Я вновь поколдовал над психованным мужиком и Митрофан, на которого до кучи вылили половину ведра холодной воды, был готов к деловым переговорам.

— Ну, чё надо? — спросил он.

— Вот чертёж, бутылки нужны объёмом литра два, — я примерно показал руками их размер, — пробка к бутылке нужна стеклянная. И ещё фирменный знак на боковую грань, трилистник, а под ним подпись «Рога и копыта».

— Сколько? — пробасил Митрофан.

— Пока двадцать штук, — ответил я.

— Когда? — стеклодув посмотрел на меня исподлобья, оторвавшись от чертежа.

— Сегодня к вечеру, можно завтра к утру, чем раньше, тем лучше, — я на всякий случай выдал сразу несколько ответов.

— Два медяка за бутыль, — подвёл черту под разговором Митрофан.

Но тут его жена Настюха толкнула кулачком в бок.

— Три медяка за бутыль, — прокашлялся стеклодув.

Это они с меня хотят шестьдесят медных монет содрать, прикинул я, то есть целых пять серебряных. Лихо!

— Вот вам четыре серебряные монеты за работу, — я отсчитал из кошеля нужную сумму серебром, — если берётесь, то по рукам. Если нет, то других психов поищу. В конце концов, могу и к бондарям обратиться. Бочонки меня тоже устроят.

— К вечеру будет сделано, — прохрипел довольный собой и женой Митрофан.

Я шёл по кривым улочкам Житомира, ловко уворачиваясь от выливающихся сверху нечистот. Ну, правильно, куда девать грязную воду из-под помытых овощей? Обязательно на голову прохожим, чтоб поменьше шатались по ремесленным кварталам. Ведь тут народ серьёзный живёт, трудовой. Я примерно прикидывал, сколько в день приносит мне и моим сотрудникам торговый дом. Старые вещи на починку, примерно три серебряных монеты. За кофе я могу брать одну медяшку за литр. Значит двухлитровая бутылка с учётом тары, будет стоить четыре медные монеты. Продавать двадцать литров в день — вполне реально, а это ещё полтора серебряника. То есть за месяц благодаря моему волшебному дару накапает почти десять золотых! Только с оглоедом Мироедовым рассчитаюсь и жить можно. На этих мыслях лишь замедлив время, мне удалось отскочить в сторону от летящей на голову мутной жидкости.

— Да вы там совсем офонарели! — крикнул я, в закрывающееся окно, — я голову только сегодня утром шампунем помыл, а вы помойку на неё выплёскиваете!

— Подумашь какой важный! — из окна высунулась чумазая тётка, — если не нравится, то езди в своей карете! У нас тута те, кто ходют — все равны.

— А вдруг я посыльный от бурмистра, — я похлопал себя по карману, — у меня может быть ценный пакет к самому князю. Ты соображаешь, что с тобой будет? И запомни, там, где все равны, всегда найдутся те, кто ровнее!

Тётка хотела было что-то обидное ответить, но вдруг засомневавшись в своей правоте, быстро захлопнула ставни. Дальше до старьёвщиков я добрался без приключений.

— Привет, лимпиада! — заулыбался старый знакомец, дед Щукарь.

— Здоров, — я пожал сухонькую руку шустрого старичка, — есть такая идея, назвать развал с твоим хламьём так: бутик брендового текстиля.

— Не понял, какого брестиля? — задумался торговец старьём.

— В общем, обдумай на досуге, — махнул рукой я, — помнишь, я давеча у тебя купил две вонючие тряпицы одинакового колера. Сведи меня с человеком, который тебе их продал.

— Чего сразу вонючие, — наигранно обиделся Щукарь, — несло от них немного тиной речной, так это есть аромат спицфический.

— Специфический, — поправил я дедулю, — вот тебе пять медяков, время дорого. Если в том месте будет что-то интересное, я тебе ещё пять дам.

— Митрофановна! — оживился старьёвщик, — приглядь за моим бутиком. Я тут отлучусь ненадолго.

Из-за прилавка напротив приподнялась упитанная женщина с внимательными и бегающими глазками, готовая в любой момент что-нибудь стырить или устроить скандал.

— Да кому твоё драньё нужно? — заблажила она, — да, ему в обед триста лет! Да его даже собакам на подстилку грешно подкладывать! Да чтоб ты с этой своей вонючей ярмаркой провалился куда-нибудь! Ладно, пригляжу.

Щукарь всю эту ругательную тираду выслушивал с блаженной улыбкой на лице.

— Ты Митрофановна как проорёшься, прям золотая баба! — загоготал он, — прямо как моя жена покойная. Вот завсегда облает, матом покроет, а опосля сто грамм к обеду поднесёт.

Район, в который повёл меня заковыристыми тропами Щукарь, по рангу был ещё ниже, чем чёрный город, где жила голытьба. И находился он как раз между речным портом и кварталами городской бедноты. То есть здесь коротали свои дни самые низшие слои населения. Если в чёрном городе голытьба могла кормиться со своих огородов, то в этих трущобах народ жил за счёт воровства, попрошайничества и проституции. Здесь же и прятались многочисленные городские банды. Со стороны самый неблагополучный район Житомира выглядел, как хаотичное нагромождение простеньких деревянных построек в два и три этажа, с очень узкими кривыми улочками.

— Днём здесь ходить можно, — тихо объяснял мне законы трущоб Щукарь, — а вот как вечереет лучше не появляться. Ограбят, порежут, ну а если кто попадётся женского пола, сам понимаешь чего напакостят. Зато для нас, для старьёвщиков, здесь золотое дно.

К моему удивлению около некоторых домов на улице играли чумазые с ног до головы дети. Будущее пополнение в ряды бандитов и проституток, если раньше времени не помрут от болезней и прочих летальных случаев, печально подумал я. Навряд ли их родители будут обращаться к лекарским магикам, это ведь довольно дорого.

Мы завернули в какой-то проулок и, пройдя ещё метров десять, упёрлись в тупичок. И на этом, три на три метра пяточке, в каком-то ящике ковырялись детсадовского возраста ребятишки.

— Поднять пагуса! — сильно картавя кричал мальчишка лет шести.

— Еть поять! — дружно отвечали ему мальчик и девочка более мелкого росточка.

— Здравствуй, Дениска, — Щукарь обратился к капитану деревянного ящика, — папка дома?

— Там, — мальчишка показал рукой на второй этаж деревянной лачуги, — спит! Устал! Поднять якогь!

— Дома хозяин, — удовлетворённо сообщил мне старьёвщик.

Мы приоткрыли хлипкие двери, и я в первый момент из-за темени внутри не разобрал, что такое висит и хрипит в углу. Щукарь оторопел и замер на пороге.

— Да ёж твою медь! — вскрикнул я, бросившись к повисшему на верёвке телу, — помогай!

Я схватил за ноги и приподнял вверх какого-то подростка, который решил закончить свои мучения на этом свете, всунув шею в петлю из бельевой верёвки.

— Что ж делать, что ж делать? — засуетился Щукарь, мотаясь из угла в угол.

— Что делать, что делать, — зло выпалил я, — снимай штаны и прыгай! Нож ищи, нужно верёвку срезать.

Подросток, который ещё секунду назад хрипел, вцепился в мои волосы и стал очень больно их выдёргивать.

— Отцепитесь, — хрипел он, — ненавижу… отстаньте…

— Я сейчас кому-то в ухо дам! Если не прекратите выдёргивать мои волосы! — обругал я неспокойного суицидника, — у меня, между прочим, на голове не парик!

Наконец Щукарь перерезал верёвку и подросток, перестав вырываться, полностью лёг на моё плечо. И он тут же затрясся от тихого плача. Я посмотрел, куда можно уложить тело, но кроме тряпья в углу ничего другого не было. Пришлось отнести подростка на эту грязную и не свежую кучу.

— Это Маришка, — сказал Щукарь, — старшенькая.

— Худая, как пацан, — я погладил чуть слышно подвывающую девушку по голове.

— Мать померла год назад. Отец, наверное, все деньги пропил, — старьёвщик почесал затылок, — вот она и худеет, есть-то нечего. А если бы её булками да парным молоком откармливали, то толстая была бы. А если бы иногда откармливали, а иногда не кормили, то в одних местах было бы толсто, а в других тонко. Тут целая наука…

— Слышь ты, диетолог, за девчонкой присмотри, — сказал я и пошёл на второй этаж, — сейчас выскажу пару ласковых «заботливому» папаше.