Полумрак портового склада был хитрой ширмой, за которой скрывались вещи, которые нельзя было увидеть, ни на местных городских рынках ни в маленьких лавочках с торговцами работающими казалось бы с рождения и до самой смерти, становящиеся за долгие годы, практически членами семьи любого горожанина пришедшего за козьим сыром или рулоном ткани. Для многих представителей нашего поколения особенно желанно прикоснуться к любому мусору, лишь бы он только пересек океан, приплыв к нам с «большой земли». Как-то встречал мальчишку хвастающегося затертым кулоном, являющимся по своей сути камнем на веревочке, ничем не отличавшимся от любого другого камушка валяющегося на наших побережьях. «Это Гуландский камень» восторженно кричал он. Ну «Гуландский» и ладно, лучше б он им особо не светил, а то непременно насобирает подзатыльников и мигом простится с любимой вещицей. Продажа иностранных товаров у нас до сих пор находится под строжайшим запретом, если поймают, можно и головой ответить, правда, деньги пока еще весят больше закона, поэтому чаще такие прегрешения успешно смываются щедрой взяткой. Самураи по всей стране очень любят рассуждать про любовь к родине, и о превосходстве всего «нашего», но насколько я знаю, как раз они и есть главные покупатели и ценители, иностранщины. Им и наказания никакого не будет, если сильно выставлять на показ не будут конечно. А все казни за торговлю «привозным», проводят, чтобы выбить из простых людей это губительное любопытство, и любую возможность прикоснуться к разрушающей вековые устои чужой тлетворной культуре.
Применив индивидуальный подход и любезно вызнав, всю нужную ему информацию, деловитый морячок повел художников в самую глубь затхлого портового склада. Раздвинув ногами пару тяжелых ящиков, он боком протиснулся между ними и подозвал предполагаемых покупателей. Делец поднял широкую деревянную крышку, под которой в продолговатом глубоком ящике, лежало что-то аккуратно замотанное в плотную ворсистую сухую ткань. Это и были злосчастные картины. Признаться честно, я никогда не видел картин привезенных издалека, но судя по дребезжащему писку Минору, приступы у которого, случались пару раз в день, это действительно могло быть чем-то интересным, или он просто идиот, не знаю даже, что из этого ближе к правде.
– Как правдоподобно, а цвета, цвета, где они их берут, столько вообще есть оттенков. Это не картина, это запечатлено глазами, как они вырвали этот момент, запечатленный глазом, будь они прокляты. Аки они пленили красоту в гнилом складе с клопами, и дураку понятно, работам нельзя находится в таких условиях….– Примерно так он причитает каждый день, когда подходит к холсту и принимается за работу, в этот момент он особенно психованный и лучше его не беспокоить.
Минору работает над картиной так долго, у меня ощущение, что он никогда ее не закончит. Он так часто балаболит о муках творчества, но недавно я его спросил «как идет работа», он ответил, «начало положено». Может он просто стоит у холста, смотрится в него как в зеркало, красуется, покупает краску, а она сохнет лежит. Сегодня, скорее всего не будет работать, придумает оправдание, дескать «день с утра не задался, только испорчу все». Он так частенько делает, позавчера, кажется, творить ему мешал дождь, тихонько шелестевший за окном ранним утром, но поборов себя он все же начал флегматично елозить кистью по холсту, сопровождая этот процесс постоянным ворчанием. Примерно через час его окончательно выбили из колеи вопли соседских мальчишек играющих в «песочную горку». Вообще то, детишки играли за его домом почти каждый день. Я часто видел их в городе, смеясь, ребятня носила песок, позаимствованный с близлежащего пляжа, в итоге они натаскали огромную кучу, сильно превосходящую их собственный рост. Палка, участвующая в игре, всегда была одна и та же, для них она являлась практически предметом своего уютного маленького культа и передавалась из рук в руки. В тот день детвора как обычно, уселась во дворе, позади небольшого дома художника, насыпала горку песка нужного им размера, вставила в верхушку затертую руками хвойную веточку, и, наслаждаясь, возможно одним из последних солнечных деньков, по очереди азартно вычерпывала из горки песок, так, чтобы палка не упала. Если палка все таки падала, последний вычерпывающий, под общий хохот и невинные издевки получал от своих соперников пинки. Обычно терпимое отношение к детям у нашего необузданного творца, в тот день дало трещину. Он внезапно хлестко вышвырнул кисть из руки, выбежал из дома, сопя как разозленный бык. В один миг оббежал свой дом, яростно распахнул створку соседских ворот и принялся визжать на детей. Я стоял на цыпочках и, посмеиваясь, наблюдал за этой картиной из-за забора. Сконфузившиеся ребята, прячущие улыбку, исподлобья смотрели на писклявого художника, как на карикатурного персонажа, народных сказок, про сварливых брюзжащих старичков.
– Аааа, как же это, даже вкус от меня сбежал. Нет, меня точно прокляли! …– Выплюнув на пол, почти пережеванный кусок залежавшейся обжаренной свинины, истерило «молодое дарование».
– Что же теперь, вкуса нет, вдохновения нет, ну и зачем мне вообще жить в этом кошмаре. Аки, дорогой, вас же наверняка учили снимать проклятья! Молю тебя, не откажи, спаси меня, может когда уйдут все эти наваждения, способность творить вернется ко мне. …– Подпрыгивая на одном месте непонятый гений, возмущенно искал выход из сложившейся ситуации.
– Ну чего молчишь, снимай проклятье!…– Приказательным тоном Минору прикрикивал на меня, что совершенно отбивало желание подыгрывать его глупым бредням с проклятьем.
– По моему, ты не проклят, и все что с тобой происходит, попросту череда закономерных происшествий, учитывая твой образ жизни и характер…– Пытался донести до него, казалось бы очевидную мысль, но судя по кислому выражению его лица, очевидную не для всех.
– Все понятно, не хочешь снимать проклятье, ненавидишь меня. Ну, ну, червяк ты треклятый, чтоб тебя также беды по пятам преследовали. Вошь молчаливая, подумать только, приютил змею в своем доме, если помочь не можешь, так хотя бы не мешай, даже смотреть на тебя противно, выметайся отсюда. Иди, иди, прогуляйся, воздухом подыши, бесчувственная ты тварь….– Свирепо, но, как и всегда комично визжал «даровитый мастер». Ну что ж поделать, оставаться в доме с психованным нельзя, пора бы и правда, пройтись по пестрым улочкам Удзиямады. Подкрепится засохшей свининой тоже времени нет, не успею и допить чай, осталась четверть узкого кувшинчика. Куплю что-нибудь на прогулке. Боги, он все вопит и вопит, как у него от самого себя не болит голова.
– Благодарю за чай, мне захотелось прогуляться. До вечера Минору…– Легко улыбнувшись, ответил я, и поклонился. Минору это вывело еще сильней, и он с разбега впечатал кулак в тонкую деревянную стену, затем стоял полубоком, делая вид, что ему не больно, однако после удара, он едва сдерживал слезы. Ничего, пускай посидит в одиночестве, немного проветрит запылившееся сознание, хотя о чем это я, сейчас побежит искать утешение на стороне, и непременно напьется до беспамятства.
Как же приятно покинуть этот дрожащий от бесконечных истерик дом, выходя за порог, еще пару минут в ушах разносится раздражающее эхо его пищащего голоса. Удзиямада уже проснулась, я давно замечал, что жители этого города унаследовали от своих крайне набожных предков, более сдержанный нрав и дисциплину. Именно поэтому, с самого раннего утра, каждый горожанин уверенно движется на свое место, как фигурки из сёги, стоящие на доске, ждущие приближения огромной руки готовой сделать ход. В Удзиямаду, а именно в храм Дзингу, возможно с самого основания страны, вечно тянуться широкие нити паломников, вожделеющих прикоснуться к древнему сердцу государства, низко поклонится Аматерасу, и вспомнить добрым словом членов императорской семьи. Весна самое популярное время для паломничества, на три месяца город под завязку набивается людьми, со всех концов наших земель. Cтановится очень тесно, даже просто пройти по улице оказывается сложной задачей, нужно постоянно протискиваться в узкие зазоры этих стенообразных толп. Во время цветения сакуры, люди стекаются к побережью реки Мия, утопающему в розовых лепестках. Но сейчас Удзиямада выглядит пустынно, хотя пока еще не успела окончательно накрыться тяжелым серым слоем густых облаков в купе со сшибающим с ног прибрежным ветром и колючим холодным дождем.
