А вот шоферская биография Литовки насчитывала изрядное количество лет, и вовсе не по причине его более высокой квалификации по сравнению, например, с тем же Чистобаевым. Дело в том, что свой автомобиль он осмотрительно держал исключительно на даче, в деревне, вдали от городского трафика, чисто в утилитарных целях: отовариться в сельском продмаге, встретить гостей с электрички, выехать за околицу за грибами, а то и подвезти (в качестве «завгава») навозное удобрение к себе на «ранчо», купив его у коренного односельчанина.

Но когда он самонадеянно, все же, как-то предложил В. М. Разумовскому (как раз хлопотавшему о кладбищенских делах, связанных с упокоенными родственниками) подвезти его на погост, тот не полез за словом в карман:

— Литовка! Между прочим, Уголовный кодекс предусматривает суровое наказание не только за совершенные деяния, но и за угрозу их применения. Отвезти меня на кладбище вам не удастся — так и зарубите себе на носу.

Соль этой истории состоит в том, что в условиях нашей «ангельской державы» передвижение по городским улицам на автомобиле иногда действительно напоминает, как кто-то заметил, «уворачивание от пуль», не говоря уже о качестве самих дорог. Ездить по ним творческим работникам интеллектуального фронта не только трудно, но и противопоказано. Им нужен необыкновенный автомобиль, наделенный интеллектом и обладающий абсолютной самостоятельностью, который и был задействован в вышеупомянутом комедийном фильме режиссера П. Рида «Эх, прокачу».

Данный вывод подкрепляется и нашим собственным многолетним шоферским опытом.

29. ВОЖДЕЛЕНИЕ ВЕДЕТ К ГРЕХУ

Кому не знаком в городе на Неве великолепный памятник позднего русского барокко, золотокупольный Никольский морской собор на берегу Крюкова канала, традиционно окормлявший моряков русского флота. Построенный «в воздаяние достойной памяти славных дел флота российского» и во имя Святого Николая Чудотворца — покровителя моряков, он, помимо прочего, оказал заметное влияние на топонимику города, дав свое имя соседним площади, переулку, рынку, мостам и т. д.

Случилось так, что именно с Никольским собором связана одна из самых богомерзских историй, случившихся с моими друзьями в молодости, весьма достойными и образованными людьми, открывать имена которых естественно, нет никакого желания, тем более что эта история — грех «туманной юности», и ее действующие лица — не какие там «христопродавцы», а лица давно и искренне раскаявшиеся в былых прегрешениях.

Окончив филфак ЛГУ им. Жданова, IV., подававший большие надежды в области изящной словесности, к удивлению многих, связал свою трудовую деятельность с Никольским морским собором, каким-то немыслимым образом пристроившись ...заведующим производством в храме. Помимо многочисленных обязанностей в его функции входили также заготовка и отпуск кагора — единственного вина (сладкого, умеренно-крепкого, интенсивно-красного, без примесей), используемого церковью после причащения прихожан. Мало сказать, что это было «круто» — это назначение внезапно, хотя и ожидаемо расширило круг «страждущих» друзей нового служителя церкви, изнывавших от «жажды» и одержимых холодным расчетом и практицизмом. Но об этом позже.

«Божественное вино» кагор в те годы было исключительно советского производства. История православной церкви повествует, что постановлением еще Стоглавого Собора (1551 г.) допускалось употребление в монастырях только фряжского (итальянского) вина, закупавшегося у иностранных купцов, как правило, на крупнейших ярмарках — Моложской, Макарьевской и Новгородской. Позже использовались испанские и молдавские вина, но где-то, начиная с XIX в., предпочтение было отдано французскому кагору, получившему свое название от французского города Каор (Gabors'), в окрестностях которого расположены виноградники со специфическим сортом винограда. Наше вино имело и имеет мало общего с истинным французским кагором, однако отказаться от однажды сделанного выбора церковь так и не смогла.

В те бесшабашные годы качество церковного вина молодых «богохульников» ничуть не волновало. Богохульников потому, что они (по крайней мере, те, которые стали нашими друзьями) прекрасно знали о том, что обряд причащения предполагал, как минимум, три дня поста, исповедание в грехах, чтение дома из молитвослова трех канонов — Спасителю, Божией Матери и Ангелу хранителю и т. д. Ведали и о том, что к Причастию надо было готовиться, помириться со всеми, духовно и молитвенно ожидать радости общения и соединения с Христом.

Впрочем, к причащению коллективные возлияния никакого отношения не имели: это был грех, порожденный вожделением.

Тем временем визиты, подчас не совсем трезвых друзей в божий храм участились, они стали более продолжительными по времени, и, как следствие этого — церковные запасы божественного вина начали стремительно таять. Подобные «посиделки у Парамоши» не могли долго оставаться незамеченными диаконом храма, который и подтвердил для поклонников Бахуса справедливость народной поговорки: «Сколь веревочка не вейся...». Доходную должность «вожделевшего» заведующего производством храма пришлось-таки оставить и, естественно, покаяться.

...Сегодня действующие лица той неприглядной истории с улыбкой вспоминают о глупой, почти мальчишеской дерзости своей. Увы, некоторые уже «почили в бозе».

30. ХОРОШО, ЧТО НАС ТОРМОЗИТ СОЛОМОН!

Этот сюжет вполне можно было бы озаглавить как «Шутки предводителя», имея в виду Олега Петровича Литовку, который, благодаря своей шустрости, острому языку, солидной комплекции и, конечно же, организаторским способностям, стал «душой компании» еще на студенческой скамье. Будучи несколько повзрослее своих друзей и удачливее (в нелегкой конкуренции он завоевал сердце дочери адмирала, раньше в своем окружении стал доктором наук, профессором, а в впоследствии дослужился аж до директора академического института), он отличался искристым юмором, исходившим от него непрерывно, питая окружающих как бы по «цепи».

В отличие от многих, он никогда не раскисал, умел радоваться жизни и редко жаловался на «темные силы», которые «нас злобно гнетут». Петрович никогда не считал себя пупом земли, бывало, подчеркивал, что он достаточно «побит, потерт и пожеван» жизненными обстоятельствами, чтобы не знать о своей цене. Сказать, что в науке он когда-нибудь работал как каторжник, значит погрешить против истины (на самом деле, он был менеджером, типа Лаврентия Павловича, естественно, с несравненно более чистыми руками и помыслами), но вот гулял с размахом, как настоящий соловей-разбойник. (Помнится, одна его фраза: «Выпивающие люди способны на то, что недоступно трезвенниками — это искренность», навела на серьезные размышления).

Много юмористических сценок было связано со студенческой бесшабашной юностью, воспоминания о которых дошли до моего уха. Приведу лишь одну. Однажды слоняясь в поисках приключений по Невскому проспекту, кажется, с В. Р., они «закадрили», как когда-то неинтеллигентно выражались в студенческой среде, двух возрастных «мочалок» и завалились к ним в гости, где то на углу Невского. «Мочалки» оказались весьма развязными и приставучими, с совсем непривлекательным интерьером (им, по воспоминаниям кавалеров, оставалось разве что «пришить хвосты»), они пучили бесстыжие глаза и откровенно требовали «любви», что, в конце концов, вывело из равновесия начинающих донжуанов. По мере того, как была съедена курица и, главное, опорожнена бутылка хереса, голубчики, спотыкаясь и толкая друг друга на крутой и, главное, темной «черной» лестнице, стремглав ретировались прочь. Но им вслед раздалась крайне оскорбительная фраза:

— А. еще мужики называются! Чтобы вашего бууу здесь больше никогда не было!

— VL присно не будет и вовеки веков, а за херес спасибо! — острили наглецы.

Будучи католиком, Олег Петрович с не меньшим энтузиазмом отмечал и православные, и иудейские праздники (пасхи, рождества и т. п.), а также революционные (1 Мая и 7 ноября), не без оснований полагая, что только отпетый контрреволюционер или тайный монархист может отказаться в эти дни от стопки.